Главная / Публикации / С. Ренер. «Трагедия Мэрилин Монро»

Лассо

Заточенная у Гринов, притворно заверявших ее в своей нежной привязанности, Мэрилин Монро, звезда международного класса, великая Мэрилин снова стала оторопелой и послушной сироткой, временно взятой на иждивение семьей, ищущей побочного дохода. Подобно тому как она в детстве, лишенная ласки, называла мамой и папой родителей-кормильцев, рискуя быть за это наказанной, так теперь она считала дорогих Гринов своей семьей: хозяйку дома — сестрой, хозяина — старшим братом, младенца Джоша — своим сыном.

Поцелуи, которыми Мэрилин осыпала Милтона, когда тот возвращался из Нью-Йорка, его ребенка и жену, эта последняя терпела с трудом. С Гринами все было так же, как с родителями-кормильцами близ Лос-Анджелеса двадцать лет назад. Грины тоже вскармливали Мэрилин искусственно и ожидали за это «возмещения», как поступали деклассированные безработные в 30-х годах, принимая в дом лишенного родителей ребенка. Ни те, ни другие не вкладывали в это души.

День представления настал. Адвокат Фрэнк Дилени, помогавший Милтону Грину юридически оформить его махинацию, разработал мизансцену возвращения Мэрилин на публичную арену. Он пригласил репортеров к себе на коктейль в нью-йоркскую квартиру на 64-й Ист-стрит. То было массовое нашествие любопытных. Дилени произнес речь, все время призывая присутствовавших набраться терпения. Он объявил, что сейчас перед ними предстанет новая Мэрилин. Увлекшись красноречием, новоиспеченный балаганный зазывала добавил, что новая Мэрилин навсегда отбросила тяжеловесную голливудскую мишуру, что отныне она отказывается воплощать фальшивые и вредные образы женщин, добывающих на жизнь своими прелестями. Мэрилин наконец освободилась от опостылевшего ей рабства. Она появится на сцене в полном расцвете своих сил и таланта.

Дилени медленно перешел на другое место, бархатный занавес в глубине комнаты зашуршал, и Мэрилин предстала глазам присутствующих. Мыслящая актриса, мечтающая о серьезных ролях? Нет, все та же, какой ее сформировал Голливуд! Великолепный зверек, выходящий из клетки. Она была затянута в платье из белого сатина. Никогда еще ее грудь не обрисовывалась так подчеркнуто и откровенно. Это было хорошо знакомое тело солдатской мадонны. Губы намалеваны экстравагантно, до неестественности. Волосы по-прежнему прекрасны — «платиновые». Пока взгляды присутствующих были прикованы к идолу толпы, Дилени продолжал декламировать: «Я объявляю вам, леди и джентльмены, о создании кинокомпании «Мэрилин Монро продакшнз», 51% акций — за мисс Монро, а остающиеся 49% — у мистера Милтона Грина». Мэрилин беспрестанно меняла позы и улыбалась, как бы давая ручательство за сделку, но не как бизнесмен, а как сексуальный символ. Она была спокойна. Она больше себе не принадлежала. Занук держал ее контрактом, а Грин держал в клетке. Ничего другого она не требовала.

После этой жалкой церемонии она возвратилась в сиреневую комнату, где пробыла до тех пор, пока Милтон Грин не разрешил ей совершить второй выход, не менее важный, чем первый, и тоже под его полным контролем. Мэрилин должна была участвовать в телепередаче с небезызвестным Эдвардом Морроу, который на глазах у миллионов телезрителей брал интервью у знаменитых людей. Он подвергал их допросу, приветливо жестикулируя, подмигивая, как сообщник, и вздымая руки вверх, будто защищался от двусмысленных посягательств. При особо каверзном вопросе он нацеливал сигару на сердце того или той, от кого ждал ответа.

Миссис и мистер Грин сопровождали Мэрилин, словно директор и директриса пансиона, давшие согласие продемонстрировать одного из своих питомцев-вундеркиндов, но не выпускающие его из-под контроля.

Интервью было рассчитано на четверть часа. Милтон Грин расположился на съемочной площадке, как хозяин. Он даровал Мэрилин американцам после ее и их длительного поста и требовал благоговейного отношения к себе, беспрекословного следования его советам и указаниям. С вдохновенным видом, перекатывая трубку с одного угла рта в другой, он руководил всем, подправлял освещение, определил место для Мэрилин, для себя и жены. Мэрилин, которую супруги Грин вели с двух сторон под руку, казалась вялой, апатичной. Она улыбалась, как фотомодель, какой была в начале своей карьеры, когда, обнажив коленки, позировала на обломке потерпевшего крушение корабля. Она сама стала теперь таким обломком. Она ждала указаний и старалась, едва шевелясь, сообразоваться с ними. Потом включили юпитеры, и передача началась. Милтон Грин, зажав в кулаке трубку, горячо представил себя адвокатом духа, выступающим против профессиональных растлителей. Мэрилин Монро, сказал он, читает Бальзака и упивается им. Затем миссис Милтон Грин, насмешливая и желчная, как всякая директриса пансиона, если она видит, что все взоры обращены на ее маленького питомца, без умолку трещала перед телекамерами, как будто поставив себе целью помешать Мэрилин обрести дар речи. С ямочками на щеках и искривленным ртом, Эми Грин выставляла себя напоказ, еще более тщеславная и наглая, чем ее супруг. Казалось, она хотела привлечь на свою сторону публику и доказать ей, как она ошибается, превознося национальную шлюху, а не ее — юную, очаровательную и остроумную молодую американскую мать.

Эми ядовито поносила Голливуд, словно это ее пригласили почетной гостьей Эдварда Морроу, а Мэрилин сопровождала ее с единственной целью подчеркнуть, до чего умна эта миссис Грин. Обезоруженная Мэрилин продолжала неестественно улыбаться. Все это было совершенно не похоже на выступление звезды. Можно было подумать, что она сама выставляла себя на публичный суд миллионов телезрителей. Голливудцы, хорошо знавшие Мэрилин, ее просто не узнавали. Она была такой покорной и вялой, какой никогда еще не представала ни перед одним режиссером. Судорожная улыбка искажала рот. Казалось, она выступала перед всем миром тяжелобольная.

После передачи, столь же отвратительной, сколь экстравагантной, прятать Мэрилин в сиреневой комнате уже не было оснований; ее можно было наконец демонстрировать гостям. И вот они собрались. Мэрилин предстала перед ними такой же оцепеневшей и жалкой, снедаемой страхом, какую они, горестно изумляясь, увидели на телеэкране. Гости Гринов были поражены нерешительностью, непоследовательностью в поведении знаменитой актрисы Эми Грин не переставала откровенно насмехаться над Мэрилин, ставить ей ловушки: «Ведь вы все прочли, вы помните эту книгу?» Мэрилин смущенной краснела, отрицательно качала головой. Эми Грин разоделась, навешала на себя драгоценностей, должно быть, желая принизить Мэрилин, одетую более скромно, доказать гостям, что настоящая звезда — это она, Эми. Она трещала без умолку. Быть может, ее задело поведение Милтона по отношению к Мэрилин — его притворно влюбленные взгляды и деланно почтительные жесты. Быть может, она подумала, что Милтон все же неравнодушен к Мэрилин, хотя тот поступал лишь как ловкий делец. Обманщики, дергая своих марионеток за ниточки, рано или поздно спутывают их и запутываются в них сами.

Эми начала обращаться с Мэрилин уже не так как с подругой, а как со служанкой. В присутствии гостей, пришедших ради Мэрилин, она отсылала ее готовить сандвичи и кофе. Гости с изумлением смотрели, как Мэрилин покорно покидала комнату и возвращалась с подносом, не только не смущенная, а, наоборот, довольная скромным местом, которое ей теперь отвели, и тем, что больше не требуется выказывать хозяевам излишнюю нежность.

* * *

Чтобы окончательно вырвать Мэрилин из Голливуда и превратить в свою беспроигрышную лошадку, Милтон Грин приступил к третьей фазе операции. Он поселил Мэрилин в отеле «Уолдорф». Он пошел на это не только потому, что кинозвезды обычно жили там. Милтону было важно другое — доказать Зануку, что ему следует поскорее вступить с Грином в переговоры. Мэрилин есть на что продержаться в этой войне на истощение.

Итак, ради успеха «дела» кинозвезду заточили в самый большой отель Нью-Йорка. В голове фотографа прочно укоренилась идея сделать Мэрилин неисчерпаемым источником дохода. Ради этой цели Грин мог пожертвовать жалованьем в журнале «Лук», загородным домом — всем, вплоть до последней соски своего сынишки Джоша. Он отклонял самые выгодные предложения, которые ему все время поступали от Занука. Он хотел все или ничего. Он требовал, чтобы Мэрилин не соглашалась ни на какие компромиссы, все более и более выгодные для нее, но отбрасывающие тщеславного Грина назад, в безвестность. Мэрилин слушалась его беспрекословно. Она отклонила и последнее предложение Занука — сто тысяч долларов за фильм и право ежегодно сниматься в одном фильме другой студии.

В своем номере «Уолдорфа» Мэрилин занималась лишь одним — на этом Грину настаивать не приходилось, — она наводила красоту, подправляла волосы, наклеивала ресницы, докрывала лаком ногти. Она принимала только парикмахера, массажистку, педикюршу, маникюршу. Им она доверяла свое тело и лицо.

Весной 1955 года Грин преподнес ей новые туалеты. «Фокс» ежегодно терпела убыток в миллион долларов из-за того, что Мэрилин не желала сниматься. За три года убыток должен был составить три миллиона долларов, тогда как Грин за это время потерял бы только жалованье за три года, то есть сто пятьдесят тысяч долларов. Даже если бы «Фокс» упорствовала все три года, Грин понес бы минимальный ущерб. Зато по истечении трех лет он получил бы за утраченные сто пятьдесят тысяч долларов Мэрилин Монро, в новой славе, и она наверняка бы принесла ему более миллиона долларов в год. Грин заранее потирал руки и трубкой выстукивал на всех столах ритм победного марша.

Несмотря на всю роскошь «Уолдорфа», Мэрилин вновь, как и в начале своей карьеры, впала в расслабленное состояние ожидания. Ее снедала скука. Она опять осталась без занятий и без друзей. Казалось, она снова ждала, чтобы ей выпала удача, но со студий ей уже не звонили. На нее не было даже спроса как на фотомодель для фривольных фотографий. Прежде она выполняла и такую работу, чтобы заработать на жизнь, и это вынуждало ее хоть немного действовать. Теперь у нее не осталось даже мечты, надежды познать вкус славы. Она снова стала заикаться. Ее, безраздельно владевшую зрителями, ежедневно заполнявшими все кинотеатры Америки, вновь охватила маниакальная мысль найти «свою специальность».

* * *

Как-то на ужине, где она присутствовала, как всегда под опекой Милтона Грина, Мэрилин встретилась с Черил Кроуфорд, одной из основательниц Актерской студии. Актеры, прошедшие эту школу, играли как во сне. Они всячески старались казаться на сцене немыми, не владеющими своим дыханием и глупыми. Зато в свободное время они страдали недержанием речи, как под действием особого наркотика.

Они считали себя уже не служителями, а солдатами Искусства. Эта концепция импонировала Мэрилин, в ней, казалось, был какой-то элемент тайны. Мэрилин попросила представить ее Ли Страсбергу, разработавшему этот метод, сутью которого было умение актера впадать в детство.

Ли Страсберг жил по-буржуазному шикарно, в восьми комнатах, которые он загромоздил вещами, чтобы придать своему жилищу отпечаток интеллектуальности. Бархат, мебель, книги — все свидетельствовало о хорошего тона усталости и разочарованности. Школу Страсберга прошли Джеймс Дин, Марлон Брандо, Пол Ньюмэн, Монтгомери Клифт, Джули Харрис, Шелли Уинтерс. Он кичился их карьерой.

Это был хилый, небрежно одетый человек с пронырливыми черными глазами, смотревшими на вас так, словно они видели все ваши слабости. Вначале его физиономия отпугнула Мэрилин.

Страсберг заявил Мэрилин, что ему не нравятся ее фильмы. Он всегда прибегал к такому приему: чернил того, кто к нему являлся, чтобы потом вознести до небес и создать у человека такое чувство, будто он всем обязан ему, Страсбергу.

— Я просмотрел все фильмы с вашим участием, мисс Монро, мои друзья настаивали на том, чтобы я их посмотрел. Как правило, я не даю индивидуальных уроков. Но вам, возможно... Я попытаюсь разобраться в том, что в вас происходит. Мы будем искать, будем искать вместе. Быть может, нам повезет, и мы добьемся результата, потому что вам надо много, много учиться...

Он был еще навязчивее, еще непримиримее в мелочах, еще более властным, чем Наташа Лайтес. Впрочем, у него, как и у нее, был один и тот же комплекс: отвергаемые людьми из-за их внешности, недостатка теплоты и сердечности, они решили превратиться из обвиняемых в судей, пусть маленьких. И чтобы укрепиться в чувстве собственной значимости, им нужно было иметь под рукой кукол, живых марионеток, актеров — учеников и учениц.

Ли Страсберг похлопал Мэрилин по плечу с фамильярной серьезностью прелата.

— Значит, во второй половине дня по средам и пятницам, — сказал он.

Мэрилин сразу же пришла в восторг от терминологии Актерской студии: сосредоточенность, контакт, подгонка, оправданность, одиночество на людях... Чтобы научить своих последователей обращать на себя внимание, Ли Страсберг разработал несколько приемов. Например, вскакивать обеими ногами сразу на табуретку, распевая при этом во все горло. Еще он любил закричать, а его ученики должны были представить себе в связи с этим целую историю. Он дрессировал их, заставляя сжимать челюсти, вызывать судороги шеи, таращить глаза.

Когда Билли Уайлдер, самый глубокий, самый пылкий и обаятельный из современных режиссеров, узнал, что Мэрилин Монро попала в вертеп Ли Страсберга, он заявил: «Какой бред! У Страсберга обучение актерскому мастерству заключается в том, чтобы во что бы то ни стало изуродовать себя, несомненно по образу и подобию учителя, и тем самым актер перестал стыдиться за тех, кто его окружает. А главное правило этой школы, на мой взгляд, сводится к следующему: когда в комнате стоит с полдюжины стульев, надо садиться на пол».

Мэрилин сошла со своего трона мировой кинозвезды и уселась на пол...

* * *

Теперь она посещала галереи абстрактной живописи, выводила каракулями стихи о шоферах такси, присутствовала на сборищах у Страсберга, где шли нескончаемые споры о социальном и антисоциальном, деятельности и бездействии. Она неизменно носила черные бархатные брюки и белую кофточку. Она называла себя счастливой, потому что теперь ее мозг работал как маятник, а желудок сократился до размеров пудреницы. Она уже перестала быть обнаженной девушкой из календаря и даже международной кинозвездой, машиной, фабрикующей наслаждения для самого широкого зрителя и деньги для нескольких продюсеров. За какие-нибудь месяцы она осунулась и исхудала, и как от актрисы от нее остался только скелет. Она ожидала, что учитель оденет его плотью и вернет ей жизнь.

На одном из таких кликушеских сборищ у Страсберга Мэрилин стояла в стороне от всех окружающих в простом белом платье, прислонясь к стене, и тянула апельсиновый сок. О чем она размышляла — неизвестно. Похоже, ей удалось обособиться, не привлекать к себе взглядов, оставаться незамеченной. Среди этих людей, как правило безвестных, но с большим самомнением, она наконец стала никем. Она снова была одна.

Тут она увидела, что к ней приближается тот, о ком она уже перестала и думать, — Артур Миллер. Он был своим человеком у Страсбергов, поскольку дружил с Элиа Казаном, одним из адептов Актерской студии. Мэрилин стояла как пригвожденная к месту. Она так оторопела, что не знала, как вести себя с человеком, которому столько времени безответно (ведь в ту пору она была актрисой без имени), непрерывно звонила по телефону, чью вырезанную из какого-то журнала фотографию повесила у изголовья. Тогда Артур Миллер легко отделался от нее, вручив ей бесценный подарок — «рекомендательный список литературы».

Теперь драматург работал над пьесой «Вид с моста». Он забрел сюда, чтобы слегка рассеяться. Этот робкий, всегда избегающий компании человек, столь упорный в работе, при случае мог развлекать дам. Он попытался заставить Мэрилин стать разговорчивей. Но от нервного возбуждения усилия Мэрилин показаться Миллеру веселой выливались в застенчивое хихиканье.

В такие моменты он обретал — как и в тот вечер рядом с Мэрилин — смелость робких, настойчивость мужчины, который все равно вернется прямо к себе домой, который всегда упускает свою единственную в жизни, и еще десять, и тридцать женщин. Он оживленно болтал с Мэрилин, стоя возле стены, к которой она прислонилась, и его сверлила навязчивая, себялюбивая и мальчишеская мысль, что он мог бы увести ее за собой хоть сейчас. После стольких лет упорного молчания, после того, как он оттолкнул ее от себя, он может сейчас также без особых церемоний привлечь ее к себе, просто потому, что у него нашлось для этого время.

* * *

Две недели спустя после встречи у Страсбергов с Мэрилин, теперь уже не со «звездочкой», а звездой мировой известности, но все столь же неприметной и робкой, как безвестная дебютантка, Артур Миллер позвонил Пауле Страсберг, жене Ли, и спросил телефон Мэрилин, которого он не нашел в справочнике.

Паула Страсберг была безмерно счастлива сообщить ее номер Миллеру — интриги были ее стихией. Пока муж превращал актеров в медиумов, требуя, чтобы они все затаивали в себе, держали в уме, словно заговорщики, Паула, смешно вырядившись либо кумушкой-полячкой, либо лыжницей-финкой, разыгрывала из себя значительную и всем довольную персону, женщину, у которой есть время позаботиться о счастье и других людей.

Артур Миллер позвонил Мэрилин Монро, как будто он решился наконец, с опозданием в несколько лет, ответить на ее телефонные звонки. Он назначил ей встречу у Нормана Ростена, одного из своих приятелей журналистов. У Мэрилин все было «в порядке»: дважды разведена — 2 октября 1946 года с Джимом Доуэрти и год назад — с Ди Маджио. Последний, привыкнув, что Мэрилин по меньшей мере раз десять на дню захлопывает перед его носом дверь, а потом мирится, не переставал теперь докучать ей чуть ли не ежедневными звонками и мольбами о свидании. Он засыпал ее букетами. Он никак не мог примириться с разводом, после которого его жизнь стала легче... и скучнее. Он никак не мог осознать, что удар по столу деревянного молотка судьи положил конец комедии. Пусть Мэрилин его ни во что не ставила, целыми днями не обращалась к нему ни с единым словом — теперь ему недоставало этой пытки. И потом, она доставляла ему пьянящий, будоражащий запах славы. Ради такого допинга он был готов сносить выходки Мэрилин.

Теперь неотвязные звонки Миллера и Ди Маджио перемежались. Выплыл из забвения даже Джим Доуэрти. Его, полицейского агента в Ван Наисе, пригороде Лос-Анджелеса, женатого, отца троих дочерей, разыскал некий журналист. Джим сохранил о Мэрилин не весьма приятное «обонятельное» воспоминание: вечно у нее пригорала морковь.

Артур Миллер все еще был женат на Мэри Слаттери, подруге трудных лет, той, которая работала, чтобы дать ему возможность не поступать на службу, а терпеливо и с большим трудом написать первые стоящие пьесы «Смерть коммивояжера» и «Все мои сыновья».

1 июня 1955 года в нью-йоркском кинотеатре «Лью» состоялась премьера последнего фильма с участием Мэрилин Монро «Семь лет раздумий». Тщетно Ди Маджио просил разрешения быть на премьере возле нее. Он просто умирал от тоски! В честь своей бывшей жены он заказал ужин в ресторане Шора. А Артур Миллер ждал ее у Ростенов. Покончив с ужином Ди Маджио, она помчалась на свидание с Миллером.

У Ростенов Миллер и Мэрилин вели себя очень чопорно, они смущались. Здесь не было Ли Страсберга, который мог бы дирижировать этим балетом глухонемых.

Мэрилин многие годы испытывала такой духовный голод, что готова была часами оставаться рядом с писателем, слушать его речи. А он, польщенный, растроганный, осмелев от внимания и почтительности, проявляемых к нему сексуальным символом Америки, был неистощимо красноречив.

Она хотела все понять. У нее было ощущение, что в жизни возможно лишь одно или другое — либо ясность ума, либо смерть. И вот она хотела получить у Миллера ключ к тому, что происходит в душах людей, чтобы рассеять мрак в своей собственной душе.

Для Артура Миллера Мэрилин Монро была теперь девой красоты, которую вся Америка мечтала заключить в свои объятия. Он видел в ней только то, что бросалось в глаза. Благоговейное внимание, которое ему оказывала Мэрилин, он толковал как женское обожание. Наконец-то, хоть раз в жизни, он может быть уверен — увы, каждому прославленному интеллектуалу нужна такая вера, — что и он также может быть Дон-Жуаном, способным покорять женщин не умом, а своей внешностью.

Жена, дочь шестнадцати лет и двенадцатилетний сын не были ему ни помехой, ни радостью, помехи и радости он знал только перед листом бумаги, который ему предстояло исписать. Скаковая лошадь тоже не видит ничего, кроме скаковой дорожки. Мэри Слаттери предложила Миллеру свое сердце, тело и жалованье, чтобы он мог, ни о чем не беспокоясь, писать, как валит деревья одержимый дровосек, — по пьесе каждые три недели. Миллер согласился с присутствием этой женщины. Мэри Слаттери — это означало столько-то долларов, которые в свою очередь означают столько-то написанных страниц.

Семья Миллера не приняла великодушную Мэри, потому что Мэри была католичкой. Сам Миллер в Бога не верил, но он разлюбил Мэри, если вообще когда-либо любил ее, поскольку в его глазах она была виновата перед ним. Во-первых, она, будучи католичкой, разобщила его с матерью, фанатически верующей еврейкой, во-вторых, она его кормила, содержала его, опекала, оскорбив тем самым его мужское достоинство. Он был вроде как домашняя хозяйка, в то время как она, женщина, уходила на работу, обеспечивая ему материальные условия для творчества.

С Мэрилин Монро он вновь обретал свое мужское достоинство. Более того, он брал реванш за то прошлое, когда он был одинок, много трудился и спасался бегством от женщин, чтобы они не помешали ему вознестись, и не тянули его на грешную землю.

Америка наградила его премией критиков, премией Пулитцера; заполучив Мэрилин Монро, он как бы получал Нобелевскую премию особого рода, выплачиваемую женским телом. Ему как мужчине будут завидовать во всей Америке, во всем мире!

* * *

Лето 1955 года. Артур Миллер все еще не решался порвать с Мэри. Он хотел бы соединиться с Мэрилин, не потратив ни цента, так как финансовое положение актрисы вызывало у него сомнения. Его, кто еще не оплатил ни одного ресторанного счета, всегда экономил и как из бережливости, так и из заботы о здоровье собственноручно мастерил себе стулья, стол, чинил крышу, копал грядки, ухаживал за садом и ремонтировал водопровод, страшила мысль о том, чтобы снять квартиру «в соответствии с положением в обществе». Поэтому он счел более целесообразным встречаться с Мэрилин в уик-энды у Гринов в Уэстоне, штате Коннектикут, где неподалеку находился и его загородный дом в Роксбюри.

Грин был в восторге от внимания Артура Миллера к Мэрилин, курил ему фимиам и охотно потакал их встречам. Они были дополнительным рекламным козырем в затеянной им махинации. Он с напряжением и радостью предвкушал капитуляцию «Фокс», которая сделает ему выгодное предложение, чтобы выкупить Мэрилин и вернуть свою блудную дочь. Из дома Милтона Грина в Коннектикуте, где его принимали как знатного вельможу, Миллер перебирался с той же сладостной беззаботностью и с той же экономией средств в дом Ростенов в Порт Джефферсон на Лонг-Айленде. Он завершал маршрут в шале Страсбергов на Фью-Айленде, где его всегда принимали как принца. Всем доставляла удовольствие атмосфера таинственности, которой Миллер окутывал свою связь с Мэрилин.

Мэрилин очень нравились эти переезды, перешептывания, заговорщические tete-a-tete, безмолвные объятия, льстившие ее ребяческому, романтическому уму, доносившие до нее дуновение неизвестности, весточку с земли, где она сможет начать новую жизнь, в которой познает себя до конца.

В этой атмосфере внутреннего праздника Артур Миллер ждал осени, когда начинались репетиции его пьесы «Вид с моста». Мэрилин давно уже жила не в «Уолдорфе», а на Саттон плейс, 2, так как Грин счел благоразумным прекратить свою дорогостоящую «операцию роскошь», проводимую с целью добиться капитуляции Занука. Миллер никогда не появлялся с Мэрилин в обществе. Актер Эли Уоллах, его преданный друг, с его лицом-маской, которой вдруг вздумалось гримасничать, и неиссякаемым запасом непристойных слов, служил им надежной ширмой. Он и его жена ехали с Мэрилин туда, где у нее была встреча с Миллером, а потом провожали ее домой. При этом Уоллах получал полное удовлетворение: он оказывал услугу своему закадычному другу Миллеру и дурачил репортеров скандальной хроники. Наконец-то о нем заговорили — такая честь ему еще не выпадала, так как актер он был истеричный и однообразный. При своих внешних данных он подходил только на амплуа элодея. В конце концов он так вжился в эту роль, что играл ее не только на экране, но и в жизни, потому что, становясь самим собой, оказывался пустым и бессодержательным.

Миллер наслаждался идиллией — он избежал необходимости раскошеливаться на оплату расходов по экстравагантной жизни Мэрилин и либо покинуть свою волчью берлогу, либо впустить туда постороннего. Эти расчеты, игра в прятки на глазах у всех свидетельствовали о том, что встреча с Мэрилин Монро — кинозвездой и сексуальным символом Америки — породила в его сознании величайшую путаницу. Миллер воображал, что любит ее, тогда как на самом деле испытывал лишь чувство гордости — мужской гордости. Ему уже не надо было добиваться, чтобы его признали как драматурга. Он утвердился. Его пьесы ставились по всему миру.

Тайна, неопределенность, совместные уик-энды в чужом доме были для Миллера лучшим выходом. Но Милтон Грин исчерпал свои резервы. Он был готов капитулировать. Он растратил свои доллары, а «Монро продакшнз» осталась тем, чем только она и могла быть, — махинацией мелкого интригана, стремившегося сорвать куш покрупнее. На выручку Грину с его прожектами нежданно-негаданно пришел случай. Дэррил Занук полетел с поста президента «Фокс». В Голливуде такое бывало сплошь да рядом. Король умер, да здравствует король!

Банки косили головы с такой же легкостью, с какой возводили людей на пьедестал. Вчерашние господа положения сегодня слонялись по коридорам в ожидании часа реванша. Как правило, он наступал скоро. Прежних работников возвращали на студию, и все начиналось сначала. Это было не столько отбором умов и способностей, сколько игрой в шары.

Итак, «Фокс» перешла в руки Бадди Адлера, который был антиподом Занука. Он не выдавал себя за важную персону, даже если это и вредило ему в финансовом отношении. Он любил примирять, сглаживать острые углы, развязывать узлы, не задумываясь над тем, что настанет день, когда все это усилит его врагов и те набросят ему петлю на шею.

Именно благодаря добродушию Бадди Адлера пустышка Милтон Грин вновь обрел вес. В последний день 1955 года «Фокс» подписала контракт с «Мэрилин Монро продакшнз». По его условиям Мэрилин снимется за семь лет в четырех фильмах «Фокс» с оплатой по сто тысяч долларов за фильм. Кроме того, во время съемок она будет получать на свои расходы по две тысячи долларов в месяц. Она может выбирать любого режиссера среди крупнейших имен и оператора, даже если тот не устраивает режиссера. Кроме того, Мэрилин получала право ежегодно сниматься еще в одном фильме вне контракта, с кем пожелает. По подписании договора ей выдали чек на головокружительную сумму — сто сорок две тысячи долларов, а Милтону Грину — на двести тысяч долларов за то, что он пошел на такую сделку.

Милтон Грин глубоко вздохнул. Он был спасен. Он разбогател. Его взяла. Артур Миллер тоже вздохнул. Его пьеса шла на Бродвее. Ему требовалась передышка. Финансовое положение Мэрилин было в порядке. Теперь он мог спокойно окунуться в счастье, без того, чтобы опробовать боязливо трамплин, готовясь броситься в сверкающие голубые воды.