Главная / Публикации / С. Ренер. «Трагедия Мэрилин Монро»

Мужчина с битой

С этого времени в комнате Мэрилин появилась фотография Артура Миллера, переснятая из газеты и увеличенная. Увидев фотографию. Хайд приписал это интеллектуальному снобизму Мэрилин.

Мэрилин афишировала своих любимых авторов, и Миллера — так же, как Достоевского или Шекспира. Она постоянно говорила о своих любимых писателях. Единственную роль, которую она действительно хотела сыграть, — это одну из героинь романа Достоевского. В надежде получить ее согласие на брак Хайд тщетно хлопотал об уже давнишнем проекте «Метро» — экранизировать «Братьев Карамазовых». Но в Голливуде тысячи проектов рождаются ко всеобщему восторгу и проваливаются при всеобщем безразличии.

И вот Хайд, потеряв голову, стал посылать к Мэрилин своих знакомых с вестью о том, что ему очень плохо. Он хотел заставить ее уступить in extremis¹. Он прибег к давно ей известному аргументу: «Будьте моей. Я долго не протяну. И все мое состояние перейдет к вам. Вы смените «Шваба» на «Трокадеро». В «Трокадеро» собирались люди преуспевшие. А закусочную Шваба, у которого завсегдатаями были люди безнадежные и безвестные, шутки ради прозвали «Швабадеро», Но Мэрилин ничего не хотела от Хайда. Ее богатством теперь был портрет Артура Миллера, вставленный в блестящую рамку. Отныне свои жетончики для автомата она расходовала на звонки в Бруклин Хейтс, где жил Миллер.

В декабре 1950 года, когда Джонни Хайд томился под солнцем Пальм Спринте, сетуя на то, что Мэрилин тянет с решением, его срочно поместили в клинику «Ливанские кедры». В течение трех дней, которые он там пролежал, прежде чем его жизнь угасла, он продолжал засыпать Мэрилин посланиями одинакового содержания: «Я долго не протяну. Выходите за меня замуж».

Мэрилин даже и не заметила, что со смертью Джонни Хайда она потеряла миллион долларов. Теперь она владела чем-то значительно большим: мечтой о человеке, по-отечески скупо улыбающемся с портрета, висевшего возле ее кровати.

Ей было двадцать пять, и она все еще грызла сандвичи на табурете в «Швабадеро».

Что делала она целыми днями? Ждала телефонного звонка мужчины с портрета.

Она спала теперь на полу, опасаясь, как бы не упасть ночью с кровати. Она раскрасила стены в разные цвета — во время бессонницы ей казалось, что она не различает двери в этом сером пространстве, куда заточена безо всякой возможности выбраться отсюда. Она убегала на открытую ветру автостраду вдоль побережья Тихого океана, но и это ничуть не успокаивало ее мозг, разгоряченный навязчивой идеей. Она пыталась безо всякой необходимости выучить наизусть пьесу «Смерть коммивояжера». Теперь на вопрос, с кем она знакома, она выпаливала: с Толстым, Достоевским, Вулфом, Миллером. Иногда она добавляла к этому списку Джерри Льюиса. Она выводила на зеркале губной помадой изречения, которые либо вычитала, либо придумала: «Не ждать большего, чем можно достичь». Или: «Не волноваться, а волновать». И когда она одевалась перед зеркалом, афоризмы проступали на ее отображении, они были важнее для ее жизни, чем фигура, линии ее тела.

С тех пор как она встретила Артура Миллера, она не переставала мечтать о прекрасной роли, написанной для нее настоящим писателем. Писатель представлялся ей целителем и вдохновителем людей. Она относилась к большому писателю с благоговейным чувством. Существует два разряда книг: книги, которые отягощают вам руки и не будят сердце, будто роешь землю, не находя ни зерна, ни клада, и редкие, настоящие книги, в которых чувствуется биение жизни. Это книги о людях, книги, возвышающие вас, и, даже когда они трагичны, они заставляют вас слышать журчание ручейка.

После встречи с Миллером Мэрилин говорила с ним по телефону только два или три раза. Он сказал, что занят очень важной работой. Она послушно ждала, пока он закончит. Проснувшись поутру, она даже не упражнялась с гантелями, лежавшими рядом с кроватью. Она ждала чудесного звонка, как, бывало, звонка Говарда Хьюза, потом звонков Каргера. Зная номер телефона Артура Миллера, она чувствовала себя обладательницей сказочного «Сезам, откройся!», открывающего ей доступ к чудесам жизни.

В связи с предстоящей работой над сценарием картины «На водном фронте», в которой предполагалось показать банду гангстеров, орудующих в доках Бруклина и эксплуатирующих докеров, Миллер объявился на студиях.

Язвительное выражение лица, как бы уведомлявшее, что ему уже невозможно причинить боль, потому что его длинное тело давно обескровлено, удивило Мэрилин, а не оттолкнуло. Хотя он был женат и имел двоих детей, сущность его жизни составляло только творчество.

Двенадцать лет назад Артур Миллер женился на Мэри Слаттери, бывшей тогда студенткой и издательским корректором, — его устраивало, что, поскольку жена работала, «он мог спокойно заниматься своей литературой». Самым счастливым периодом жизни Миллера были кризисные тридцатые годы, когда за доллар в день можно было жить в университете под видом нерадивого студента. Он работал как одержимый и писал по пьесе в месяц и вот наконец написал «Все мои сыновья» и «Смерть коммивояжера» — произведения, удачно построенные, насыщенные содержанием, крепкие.

Он дал свой телефон незнакомке, не придавая этому значения. Потому что с утра до вечера его занимали только вымышленные персонажи. Он избегал женщин, чтобы не утратить душевного равновесия. Бывало, Мэри Слаттери подсовывала ему под дверь записочки, чтобы узнать, когда он выйдет из своей комнаты. Артур Миллер считал, что он посвящает Мэри в свою жизнь: ведь он читал ей каждую написанную страницу. Но этим чтением вслух ограничивался весь его интерес к жизни и личности своей жены.

Как могла Мэрилин догадаться, что Миллер, портрет которого она повесила в спальне, жил в мире своих вымышленных персонажей! Думал только о них, и если он допускал, чтобы ему звонила малознакомая блондинка вроде нее, то лишь забавы ради. Это приятно ласкало слух и давало мимолетное ободряющее ощущение жизни.

* * *

В этот период на вопрос, что она делает, Мэрилин отвечала: «Жду ответа». Думали, что она говорила о киностудиях, но в мыслях у нее был Бруклин Хейтс.

Под чужим и звучным именем Мэрилин оставалась завсегдатаем «Швабадеро», грызущим на высоком табурете сандвичи. Листая киножурналы, она время от времени со вздохом вопрошала: «Когда же тут напишут про меня?»

А потом началась война в Корее, и, как обычно при отправке «парней» в далекий край, потребовалось огромное количество фотографий, несколько фривольных, какие прикалывают к стене в казарме Именно война спасла Мэрилин от тягости ожидания, граничившего с разрушением — медленным, но верным.

Выпуск фривольных фотографий, распространенный в Лос-Анджелесе и в обычные годы, с началом войны в Корее сразу стал поистине массовым. Любовь шагает в ногу со смертью — воображаемая любовь и реальная смерть. Женщина всегда была важным элементом при изготовлении патриотического снадобья. «Девушка на фотографии» щекочет нервы, а если надоест, от нее легко избавиться; она все позволяет и ничего не требует. За нее уплачено раз и навсегда. Она не требует ежедневного вознаграждения.

И Мэрилин повезло: сама того не ведая, она получилась на таком фото эффектнее любой другой. На фото ее тело словно тянулось к вам, замирало под вашими пальцами. Можно было принять за любовный экстаз то, что на самом деле свидетельствовало о страдающей душе, будто это была фотография не привлекательной натурщицы, а девушки, на которую кто-то посягает.

Отделы писем на киностудиях вели еженедельный учет спроса на фотографии больших и малых звезд. В конце 1951 года «XX век — Фокс» получала тысячи писем, запрашивающих фото Мэрилин.

Дэррил Занук подумал было, что данные подтасованы ее поклонниками, и приказал представить ему точные сведения. Но вскоре после этого на приеме, устроенном для директоров кинотеатров, когда в зале, где находились Тайрон Пауэр, Ричард Уидмарк, Энн Бэкстер, Джун Хэйвер, появилась Мэрилин, ее сразу же окружили толпы людей. Молодая женщина стала знаменитой по фотографиям, не став еще ничем в кино. Она приобрела известность своими прозрачными пеньюарами, развевающимися на ветру волосами, приоткрытым ртом. Все спрашивали, в каком фильме она собирается сниматься, а она отвечала, что ей никто ничего не предлагает. Кончилось тем, что слухи о мисс Монро дошли до Спироса Скураса — главного босса «Фокс», и он осведомился, в каком фильме она будет играть. Ему ответили, что ни мистер Занук, ни мистер Шенк для нее ничего не предусмотрели. И тогда Скурас распорядился, чтобы «сексуальную блондинку Мэрилин Монро» ввели в фильмы, находящиеся на производстве. «И как вы могли до этого обходиться без столь волнующей актрисы?»

Занук велел ответить, что у Мэрилин Монро нет актерских данных и сделать из нее кинозвезду невозможно. Хотя «Фокс» и возобновила на семь лет контракт с агентством «Уильям Моррис», не оставляя Мэрилин Монро совсем без внимания, дает ей крошечные роли — так называемые выходы, но ее большая популярность объясняется только тем, что она известна как фотомодель.

Мэрилин появлялась на вечеринках в Голливуде не как актриса или обычная женщина, а как сексуальная приманка, фотомодель для шаржированных автопортретов. Она столько раз повторяла, что «служит только для забавы», она не настоящая, а подделка, что это привело ее к утрате себя. Она проходила по студии без чулок, с развевающимися волосами под шумные приветственные оклики сотрудников. Одно ее появление порой вызывало у других женщин ощущение, что им нанесено оскорбление. В самом деле, она распространяла сексуальное возбуждение, запах будуара. Журнал «Кольерс» опубликовал о ней статью, озаглавленную «Фотомодель образца 1951 года в Голливуде».

Такой ее и показали в фильмах «Верните мне мою жену», «Гнездышко любви» и «Давай поженимся», где она появлялась исключительно в купальном костюме, теннисных шортах или в вечернем туалете, слишком декольтированном.

Занук совершенно не представлял ее себе в другом амплуа. Надо сказать также, что Мэрилин никогда не упускала случая заявить, что ничего другого и не умеет и при ее ужасном дефекте речи ей остается одно — предоставить говорить телу. А тело ее было достаточно выразительно, чтобы заинтересовать широкого зрителя.

* * *

Сидней Скольски, журналист, постоянно торчавший у «Шваба», чтобы собирать сплетни о жизни «звездочек» и о кинодеятелях, прослышал, что продюсер Джерри Уолд ищет блондинку для фильма Фрица Ланга «Демон просыпается ночью»². Ланг хотел экранизировать пьесу Клиффорда Одетса, которая в 1941 году провалилась после первых же представлений на Бродвее.

Скольски рассказал Джерри Уолду о некой Мэрилин Монро, женские прелести которой неподдельны. Уолд тут же позвонил агенту «Фокс», упрашивая его уступить ему сексуальную блондинку. Ее уступили на три съемочные недели за три тысячи долларов. Такая скромная компенсация за «кинозвездочку» убедила Уолда, что речь идет об уцененном товаре, за который его владельцы не рассчитывают получить хорошие деньги.

Джерри Уолд, в прошлом мелкий служащий одной телефонной компании, мог без устали болтать на любую тему. Добиться высокого положения в кинопромышленности ему помогло его краснобайство. Это был всезнайка, привратник, занявший господские покои исключительно благодаря словесной виртуозности.

Джерри Уолд предложил Мэрилин встретиться в ресторане. Разумеется, она пришла с опозданием. Ей было двадцать пять, но в белой кофточке и в клетчатых брючках, с алой розой на груди она выглядела лет на шестнадцать.

Уолд, ничуть не смущенный подобным маскарадом, объявил ей, что ее имя будет стоять в шапке до названия фильма рядом с именами трех знаменитых актеров — Барбары Стэнвик, Роберта Райана и Пола Дугласа.

Все трое — ветераны кинематографа — восприняли это известие с кислой миной. Они страшились совсем юной незнакомки, как войны. Но когда Уолд представил им Мэрилин, они явно успокоились. В самом деле, им говорили о блистательной, волнующей блондинке, а увидели они лепечущего подростка с растерянным взглядом. Их новая партнерша была скромна, боязлива, смущенно потупляла взор.

В пьесе Клиффорда Одетса роли для нее, по сути, не было. Сценаристы ввели ее по приказу продюсера, который хотел привлечь в кино молодежь, так как в это время телевидение уже стало отвлекать зрителей от кинотеатров. И вот на съемочной площадке вокруг Мэрилин Монро собрались операторы. Признанные актеры, подававшие ей реплики, испытывали горестное изумление. Дуглас, кажется, даже вскричал по этому поводу: «Она же самая обычная потаскушка, эта блондинка!»

К тому же зачем ей стараться растрогать всех рассказами о своем сиротстве? Это удивляло красивую Барбару Стэнвик. Несчастья, которые Мэрилин испытывала в детстве? Нашла о чем говорить! Мать Барбары, беременную пятым ребенком, пьяный столкнул с трамвайной площадки, — ее зарезало насмерть. Отец, обезумев от горя, бежал из Америки на строительство Панамского канала. Своих четверых дочек он рассовал по приютам. Сколотив немного денег, он возвращался на родину, но в пути умер на корабле. Его опустили в пучину Карибского моря. Неизвестная танцовщица Барбара медленно взбиралась по ступенькам, прежде чем стать известной актрисой. Она никогда не рассказывала журналистам о своем тяжелом детстве.

И еще эта страшила Наташа Лайтес с ее позами индусского идола, которая оккупировала съемочную площадку. Подобно укротителю, знаками руководящему животным на расстоянии, Лайтес непрестанно обращалась с Мэрилин, кивая головой в знак одобрения или выражения недовольства.

Если Фриц Ланг закончил сцену, которой был доволен, то Мэрилин, перехватив у Лайтес знак неодобрения, требовала пересъемки — до тех пор, пока не заслуживала похвалу укротительницы.

Раздраженный Ланг потребовал, чтобы Лайтес выдворили с площадки. Мэрилин была в истерике, она заявила, что при таких обстоятельствах сниматься больше не станет. Уолд выступил посредником. Ом добился, чтобы Наташа Лайтес осталась на площадке, но при условии, что она прекратит подавать Мэрилин знаки.

Мэрилин, исполняющая роль служащей фабрики рыбных консервов, вопреки всякому правдоподобию, не переставала демонстрировать купальные костюмы, облегающие свитера и обтягивающие брючки.

Несмотря на ничтожность фильма «Демон просыпается ночью» и никчемность персонажа, который она воплощала, но благодаря своим купальникам, свитерам и брючкам Мэрилин наконец получила у «Фокс» главную роль в фильме.

Она должна была играть в облегающей фигуру белой блузке сумасшедшую гувернантку, которая жила в нью-йоркском отеле с крошечным ребенком. Она хотела убить младенца, потому что вдруг приняла за его отца летчика рейсового самолета, жившего в этом отеле во время отпуска. Хилые зародыши сценария, скрещенные с дешевым психоанализом, стали в крови Мэрилин фильтрующимся вирусом. Она уже больше не была сексуальной блондинкой. Она была больной, страдающей манией разрушения.

Постановщику Рою Бэйкеру не удалось преодолеть скованность исполнительницы главной роли. Она казалась парализованной. «Мне до того страшно, — говорила Мэрилин, — что кажется, будто у меня обе ноги левые». Этот кошмар, казалось ей, каким-то таинственным образом связан с ее жизнью. Похоже, она только и ждала, когда ее присутствие станет ненужным и она сможет покинуть съемочную площадку, как покинула бы и саму жизнь. И если прежде она бесила Фрица Ланга своими требованиями, как капризный ребенок, «еще хоть одну фразу, пожалуйста...», то теперь она не могла справиться с диалогом. Она с удовольствием согласилась бы остаться вовсе бессловесной.

10 марта 1952 года, когда фильм заканчивался и Мэрилин уже написала прощальные письма Наташе Лайтес и Артуру Миллеру, окончательно решив, что не вынесет провала фильма, не удавшегося из-за ее болезненной робости, ее вызвали в дирекцию «Фокс».

— Вы знаете, что загубили этот фильм, — сказали ей, не успела она переступить порог дирекции.

— Да, — призналась она, — я в этом фильме ничего не стою, и все-таки это моя первая роль героини.

— Нет, здесь вы получились чуть лучше, чем прежде. Зато на некоем календаре...

Тут она, побледнев, опустилась в кресло. Она не чувствовала себя вправе жить. Она похитила имя у одного из президентов Соединенных Штатов. Студийный швейцар не поздоровался с нею. Поставив у ног большую сумку, где лежали ее косметические принадлежности и пеньюар, она слушала приговор, произносимый сидевшим напротив мужчиной.

— Сейчас, — говорил он, — вас можно увидеть совершенно обнаженной в любом гараже. Одна журналистка предупредила нас о скандале. Вас опознали. Ее собеседник швырнул на письменный стол календарь. Он был в ходу с первого января 1952 года.

Ее тело принесло пятьдесят долларов Мэрилин и миллион долларов тому, кто издал календарь. Джерри Уолда, готовившего к прокату фильм Фрица Ланга с участием Мэрилин Монро, стали шантажировать. Однако Норман Красна, один из продюсеров фильма, заявил: «Вы считаете, что этот календарь нас разорит? Я думаю, совсем наоборот. Этот скандальный календарь сделает из мисс Монро кинозвезду! Пусть себе его распродают, и не отрицайте, что она позировала для него, а трубите об этом на всех перекрестках! Этот календарь сработает на нас»

Перри Либеру, руководившему рекламой «РКО», было поручено распространить новость: актриса на роль героини картины Фрица Ланга несколько лет назад позировала обнаженной, «чтобы уплатить за квартиру».

Так через посредство «Юнайтед пресс» 13 марта 1952 года Америка узнала хорошую новость: Мэрилин только что родилась для славы — обнаженная, наивная, как дитя, которое позирует, чтобы порадовать родителей.

* * *

Под изображением Мэрилин на календаре стояла подпись «Золотая мечта». Теперь ей постоянно звонили, она получала тысячу брачных предложений в неделю, а от предлагавших свои услуги незнакомых «отцов» и «матерей» не было отбоя. То были мошенники, искавшие, где бы поживиться. Но Мэрилин с неотступно следовавшей за ней Наташей Лайтес, теперь уже гордившейся своим покровительством кинозвезде, торопилась на эти бессмысленные свидания в надежде найти среди проходимцев своих настоящих родителей. Так вот что такое успех: чек на крупную сумму, с которым не знаешь, что делать — есть и пить тебе больше не хочется, и преследования толпы безумцев. «Отцы» и «матери» объявлялись во всех концах Америки в таком количестве, что этими косноязычными и наглыми самозванцами можно было заселить несколько небоскребов. Кто был очередным отцом? Выходец из Северной Европы, немец, итальянец или задрапировавшийся в конституцию американец? Работал ли он в закусочной, гараже или в вертепе стриптиза под названием «Поднять паруса», должно быть из уважения к предкам-пионерам!

В ту весну 1952 года все слои общества кишели мнимыми родителями Мэрилин Монро.

Психиатрические больницы Лос-Анджелеса были переполнены душевнобольными, выдававшими себя не за Наполеона, Линкольна или Аль Капоне, а за матерей, отцов, братьев и сестер популярных кинозвезд. Этой весной у сироты Нормы Джин Бейкер, известной под именем Мэрилин Монро, были на этих крошечных территориях за глухими заборами сотни «матерей» и «отцов», «братьев» и «сестер», которые настойчиво звали ее, громко крича и испуская страшные стоны.

* * *

Мэрилин переехала, по-прежнему одна, со своими книгами и килограммами косметики, в новый дом на Беверли Хиллз — холмы славы, где жили только кинозвезды и где свежий ветер смягчал тлетворную тропическую жару и разгонял фабричные газы, которыми дышали люди во всех других районах Лос-Анджелеса; он находился на Догени драйв.

Мэрилин познакомилась с Дэвидом Маршем, агентом по продаже недвижимости, который преследовал ее, предлагая квартиры. Теперь она стала непоседой и была готова переезжать каждую неделю. Так ей казалось, что она постоянно на людях и вовсе не одинока. Но внутренний мрак переселялся вместе с нею, преследовал ее повсюду.

И вот она переехала в апартаменты отеля «Бел Эйр», окна ее комнаты выходили в сад, устроенный террасой. «Фокс» пригласила ее сниматься в фильме «Дорогая, я чувствую себя помолодевшим», но во время съемок первого эпизода у нее поднялась температура и ее отвезли в карете скорой помощи в клинику «Ливанские кедры». Думали, что это аппендицит или кишечное заболевание, но она жаловалась на столько недомоганий, что поставить точный диагноз было невозможно.

На самом же деле она страдала от бесцельности существования. Она чувствовала себя одинокой и беспомощной. Случалось, она приглашала агента по недвижимости поужинать с нею, «чтобы узнать, не может ли он предложить ей другую квартиру». Ни с кем больше она не зналась.

Однажды Марш решил представить ей одного из своих друзей, жаждавшего познакомиться с нею. Это был Джо Ди Маджио, бейсболист, человек столь же известный, как и президент Соединенных Штатов. Она согласилась — не потому, что представляла, о ком идет речь, или интересовалась бейсболом, а просто чтобы доставить удовольствие своему агенту.

Джо Ди Маджио пришел в итальянский ресторан «Вилла нова» на Сансет-Стрип первым. Он был в прекрасном настроении. Его покорила фотография Мэрилин в кофточке из джерси и каскетке бейсболиста. Приоткрыв рот, она размахивала битой так, словно отбивала не мяч, а бросала в толпу свое сердце.

Мэрилин не любила посещать рестораны. Она питалась тертой морковью, сырыми яйцами и кипяченым молоком. Джо Ди Маджио заказал вина. Он чувствовал, что его сердцу так же тесно в груди, как ногам в обуви сорок седьмого размера. Он то и дело поглядывал на автостоянку — не удрать ли? С потолка свисали бутылки кьянти. Тут были интимные уголки, неизвестно откуда доносились таинственные звуки музыки.

Наконец пришел агент по недвижимому имуществу с какой-то неизвестной актрисой. Ди Маджио, разгоряченный охлажденным вермутом, встретил их радостной улыбкой. Поняв, что ошибся, и прождав больше часа, он, вытягивая длинные ноги, трагически заявил: «Монро не придет...» «Не беспокойся, — сказал Марш, — она наряжается». Ди Маджио изобразил улыбку и принялся трясти бокал, словно стаканчик с игральными костями.

В конце концов, с опозданием на два часа явилась Мэрилин. На ней был голубой костюм и белая шелковая блузка. Она уселась с таким видом, как будто страшно утомлена, потом одарила всех вокруг детской улыбкой и глубоко вздохнула.

— Я очень счастлив, что вы сегодня с нами, — встав, заявил Ди Маджио церемонным и одновременно подавленным голосом.

Потом он оробел и замолчал. Весь вечер он таращил глаза на Мэрилин и молча качал головой. Он орудовал вилкой и ножом с предосторожностями хирурга. Когда подносили очередное блюдо, он рассыпался в благодарностях. Смущенная такой робостью, Мэрилин не отрывала глаз от галстука Ди Маджио. Она искала тему для разговора, считая и пересчитывая на нем белые горошинки в надежде досчитаться до волшебного числа.

Наконец, чтобы рассеять ужасную атмосферу, она вдруг объявила каким-то пронзительным голосом:

— На узле вашего галстука только одна горошинка. Вы сделали это нарочно?

— Ну что вы, — ответил Маджио, радуясь, что ему бросили спасательный круг, — это получилось у меня совершенно случайно.

* * *

Джо Ди Маджио звонил Мэрилин ежедневно под тем предлогом, что хочет показать ей свои спортивные трофеи. Она отклоняла его приглашения. Он развелся с актрисой, от которой имел сына. После очередного безрезультатного звонка он чертыхнулся й повесил трубку. Больше никаких признаков жизни он не подавал.

Такую же шутку сыграл с Мэрилин Артур Миллер. Однажды он грубо швырнул трубку, попросив оставить его в покое. Он творил и остерегался всякого волнения — женщин, вина, друзей — всего, что могло привести его к разбазариванию слов.

Напрасно Мэрилин колесила по Лос-Анджелесу среди улыбчивых негров, морщинистых фермеров, мнимых ковбоев, теребящих свои широкополые шляпы, и крикливых школьников, виснущих на серых автобусах. Она ездила по дорогам, ведущим в пустыню, их окаймляли причудливые кактусы или же скалы с высохшей на солнце растительностью. Ни малейшего ветерка, который бы рассеял хлопковые облака. Америка представляла здесь не что иное, как длинный ряд пустынь, бензозаправочных колонок, оптовых рынков и нагромождение календарей с голыми женщинами. Лос-Анджелес не создавал впечатления города, где живут люди, он напоминал скорее серию декораций тошнотворной, скучной Европы и слащавого Востока. Английские замки, полинезийские рестораны, мавританские особняки, индусские храмы и полярные иглу — вплоть до футуристических фонтанов — ни одного свежего веяния, никакого желания жить...

Бывало так, что, повиснув на телефоне с раскрытой записной книжкой, Мэрилин звонила всем подряд. Она звонила всему миру, со стоном призывая на помощь. Так, сама не зная почему, она позвонила Джо Ди Маджио.

Примечания

1. В последний момент (лат.)

2. В прокатном варианте «Ночная стычка»