Главная / Публикации / С. Ренер. «Трагедия Мэрилин Монро»

Цель

Норма Джин перенесла два потрясения — одно до свадьбы, узнав, что носит фамилию матери, второе — по случаю этого события; ее поразила книга, которую ей подарила тетя Годдар. Книга называлась «Подготовка к браку». Супружество в этой книге рассматривалось как извечная необходимость. Не существовало причин, которые могли бы стать препятствием для замужества. Девушка должна без колебаний принять честное предложение. За этим шли десятки других вопросов и ответов. Книга заканчивалась словами: «Настоящая любовь приходит с годами».

Норма Джин старательно подчеркнула отдельные предложения, отметила абзацы: чувственная дрожь, ласки, разнообразие блюд, частая смена ночных сорочек. Закрыв книгу, она задумалась — ей словно рассказали о жителях другой планеты.

19 июня 1942 гола Хоуэллы. друзья Доуэрти, в доме которых была просторная веранда, выходившая на Бентли-авеню, уступили ее для свадьбы. С затуманенным взглядом и приоткрытым ртом Норма пожимала плечами. Где он, этот пресловутый «жар в крови», о котором она читала в пособии для молодоженов? Норма прижимала к себе букет, словно маленького ребенка, взятого ею под защиту.

Ужин закончился. Веселая компания направилась в голливудское ночное кабаре «Флорентийские сады». Когда гости устремились на танцевальную площадку, Норма Джин словно почувствовала себя в своей стихии. Она в исступлении виляла бедрами, танцуя конгу. То она казалась почти умирающей, то неожиданно переходила в другие крайности, становясь вульгарной и развязной. Это было больше, чем ожидал Джим Доуэрти. Движение бедер, слишком открытый рот, слишком светлые глаза невесты были призывами к любовной усладе. Гости аплодировали Норме, аплодировали ее выставлению себя напоказ. Невеста вдруг обернулась девицей, которой положено развлекать клиентов, чтобы увеличить потребление шампанского.

Доуэрти переживал. Норма Джин словно принадлежала всем другим мужчинам, невзирая на их возраст и положение. Все были увлечены ею. Встревоженные тетя Грейс и тетя Энн Лоуэр уговаривали подвыпивших гостей разойтись по домам, ссылаясь на усталость. Но те и слышать не хотели. Мужчины наперебой приглашали Норму на танец, хлопая в ладоши и качая в такт коленкой.

Свадебная ночь началась и завершилась двумя репликами:

— Весь вечер ты развлекала их, как мартышка, — сказал Джим.

Засыпая, Норма Джин в восторге пробормотала:

— Ну и что такого, разве мы не животные?

* * *

Квартира молодоженов представляла собой однокомнатное бунгало номер 4524 на Виста дель Монте-стрит, в предместье Лос-Анджелеса Ван Наис.

Норма не любила есть по часам, ненавидела грязные тарелки и запах раковины. Она предпочитала сто раз на дню открывать холодильник и, не откладывая в сторону журнала мод, откусить кусочек мяса, смазнуть указательным пальцем немного масла, откусить яблоко.

Вечером, когда Джим открывал холодильник, его чуть не тошнило. Он удивлялся — все продукты выглядели так, как будто их грызли мыши. Кроме того, Норма выходила из дому только затем, чтобы купить какой-нибудь материи. Она начинала сразу сотню дел и ни одного не доводила до конца, как не доедала ни одного из начатых блюд.

В ее понимании жизнь замужней женщины была тягостным бременем, которое можно было сравнить с приютскими порядками. Но ей не хватало наставниц, помогавших делать все вовремя. Она как бы возвратилась в детство, утратив преимущества этого возраста. У нее не оказалось нянек. У нее не было даже того, что она имела в приюте, где на десятерых была одна няня.

К концу дня, упав духом, она валилась на диван посреди не убранных вещей. Когда Джим вечером приходил домой, она с опаской спрашивала его, не хочет ли он поесть, потому что у нее уже не было сил что-нибудь приготовить.

— Ты читал мою записку? — спрашивала она.

Она прятала в свертки с сандвичами, приготовленными для мужа, довольно поэтичные объяснения в любви: «Дорогой, когда ты вернешься домой, я буду спать, но мои мысли будут только о тебе». Или: «Не ешь этого кусочка моего сердца, дорогой, даже если очень проголодаешься». По правде говоря, это было продолжением тех детских игр, когда, стремясь создать себе свой мир, дети начинают писать друг другу записки, полные нежных излияний.

Джимми настолько раздражали эти записки, что в конце концов он стал рвать их, даже не читая.

Вечерами ничто не менялось. Они погрязли в семейных раздорах. Если молодой жене случалось приготовить мужу какое-нибудь блюдо — требуху по-французски или сырую рыбу по-японски, — он выплевывал первый же кусок. К тому же она встречала его в костюме, гармонировавшем с экзотическим блюдом — в шелковых шароварах или пеньюаре парижской мадемуазель.

Этот маскарад вызывал у Джима такое же отвращение, как и сама пища. У него создавалось впечатление, что он приходит с работы не домой, а в публичный дом. Все способствовало, по крайней мере по внешним признакам, созданию такого впечатления, и Джим не знал, как его развеять.

Он не одобрял ни меню, ни поведения, ни нелепых нарядов жены; и очень скоро между ними дошло до оскорблений и грубостей.

Норма перестала замечать Джима, даже когда он находился в двух шагах от нее. Она сшила новые занавеси, переставила мебель; все стало по-другому, и тем не менее было по-прежнему неуютно. Она довольствовалась ужином, состоящим из банки консервов; опрокидывала на тарелку се содержимое и шла есть в уголок. Каждый вечер она перекладывала к себе в тарелку все, что было в очередной консервной банке, — морковь и горошек. «Зачем, ведь тебе не хочется есть!» — удивлялся Джим. «Я смотрю на цветное пятно», — отвечала она, уставившись в тарелку.

* * *

Норма Джин Доуэрти была особым случаем! «Я заикаюсь», — написала она, извиняясь за то, что не позвонила (хотя и вертелась несколько дней вокруг здания) в дверь на Уайн-стрит с многообещающей бронзовой табличкой «Школа шарма». Поначалу она занималась заочно, дома, ожидая письменных заданий с таким волнением, будто их писал тайный поклонник. Она распечатывала письма директрисы мисс Шнеебол раньше, чем письма бедняги Джимми, плававшего по морям, начиненным минами.

Каждый вечер она воплощалась перед зеркалом в один из «ярких образов» в соответствии с курсом «голливудского шарма». Изучала позы. Она должна была постараться воспроизвести позу какой-нибудь женщины на фото или известной картине: сплетенные пальцы Джоконды или прищуренные глаза Марлен Дитрих. Она разучивала улыбки, особую вертлявую походку, примеряла шиньоны.

За сто долларов, уплаченных мисс Шнеебол за курс заочного обучения шарму — Норма никогда не решилась бы приходить на уроки, — она готовилась стать соблазнительницей международного класса. Чтобы излечиться от заикания, она забиралась куда-нибудь в угол и оттуда по нескольку раз выкрикивала свое имя, все громче и громче, как рекомендовалось в уроке номер четыре.

По утрам и вечерам, когда она выкрикивала таким образом свое имя, ее слушали стены, и в коридоре вторило эхо. Далее в уроке номер пять ей предложили расширить набор завываний, произносить названия городов или стран, при этом она должна была все время поворачиваться, чтобы создать для себя впечатление, что она движется, ездит по свету, что ей нечего страшиться в будущем. Она кричала: «Париж... Рим... Гонолулу!..». И, не выдерживая всего этого, с рыданиями бросалась на диван.

Следующим упражнением было раздевание догола. «Внимательно изучайте себя, стоя обнаженной перед зеркалом, — рекомендовалось в уроке, — изучайте до тех пор, пока не обретете полной уверенности в себе, это поможет вам двинуться дальше, пока вы не убедитесь, что вы красивы и, быть может, каждая деталь вашей фигуры неотразима». После этого надо было выполнить упражнение противоположного характера: стоя все так же перед зеркалом, но уже в вечернем туалете, проделать движения и жесты, необходимые во время званого ужина. Каждый жест расчленялся на составные части, анализировался на чертеже, как будто речь шла о работе мотора. После рассмотрения вопросов о цвете губной помады, о тонах, накладываемых на лицо, окраске волос курс заканчивался характеристикой различного типа поцелуев: «Оружие, которым вы должны пользоваться умело...» И все завершалось оптимистической фразой: «Ура, мир принадлежит вам!».

В этом Лос-Анджелесе, куда со всей Америки прибывали тонны плотского великолепия, формируемые множеством школ шарма, конкурсов танца или красоты, Норма Джин почувствовала наконец полное обновление и обрела уверенность, которая позволила ей искать средства от одиночества.

На Беверли Хиллз, в квартале кинозвезд, огромные виллы, огромные автомобили, а на квадратный метр приходится больше психиатров, чем в любой другой части Америки. Ни одна резиденция королей и королев кино не похожа на другую. Здесь встречаются все архитектурные стили, все цвета, от голубого до розового, все виды крыш, включая и соломенные, а лужайкам нет конца.. На Беверли Хиллз нет ни кладбища, ни больницы. Этот сказочный мир на первый взгляд надежно защищен от превратностей человеческой судьбы...

Садовники, шоферы и экономки охраняют от любопытных замки, где забаррикадировались большие дети с их воспоминаниями о былой славе. Гостиную Гарольда Ллойда круглый год украшает рождественская елка с ее огнями и игрушками. Мэри Пикфорд, принимая важного посетителя или журналиста, говорит с ним только по внутреннему телефону, разыгрывая недомогание. В апартаментах, обставленных в восточном стиле, среди копий Родена и неаполитанских ваз посетитель видит множество огромных фотографий хозяйки. Она прекрасна в своей молодости. Но он слышит только ее голос...

* * *

С тех пор как мужа Нормы Джин призвали служить во флоте, она устроилась работать на «Рэдио плейн компании». Многие молодые женщины, прежде не работавшие, теперь занимались не глажкой белья и не хождением по магазинам, а обслуживанием станков и автогенных аппаратов. Девушки, прежде служившие в баре, заменяют мужчин на заводе. Некоторые без стеснения укорачивают спецовку по моде, но их не осуждают — они делают это для победы.

Сначала Норма Джин работала в отделе контроля за укладкой парашютов, потом перешла в красильный цех. Она обрызгивала жидкой смесью фюзеляжи самолета. Женщинам платили наравне с мужчинами, и при этом им уже не приходилось сносить тиранию мужа, от которого они теперь ежедневно получали пламенные послания. Смертоубийственная война мужчин украшала женщину сказочным ореолом.

Армия регулярно направляла фотографов па стройки и заводы, чтобы доказать солдатам на далеких фронтах, что их жены помогают ковать победу. С одной стороны, эти фотографии должны были успокаивающе действовать на солдата, а с другой — поддерживать в нем боевой дух. Работающей девушке надлежало быть столь же кокетливой, как актрисе мюзик-холла. Занимаясь сборкой самолета, она при этом выставляла напоказ красивую ножку.

Американские журналы для фронтовых солдат — «Янк», «Старс энд страйпс» — сильнее поднимали в них боевой дух, публикуя фотографии красивых девушек, нежели печатая речи генералов с их портретами.

Ностальгия и страх, желание найти ангела-хранителя как-то сразу чудовищно гипертрофировали в представлении солдата женские формы. В его воображении женская грудь приобретала такие размеры, что становилась карикатурной. Наивное личико и сверх пышный бюст — такой тип женщин особенно нравился фронтовикам.

У армейского фотографа, болтавшегося в тот день по заданию «Плейн компани» в Бербэнке, фотоаппарат смешно торчал на животе. Норма Джин предстала перед ним за рабочим столом на колесиках в одной из поз, ставших для нее естественной, — игривое движение бедер и колыхание бюста сочетались с ясным детским взором.

— Пойдемте, я вас сфотографирую, — предложил фотограф Норме Джин.

Нацеленный фотообъектив — это словно око самого господа Бога. Пока Норма Джин изображала, как она отбивает время на табельных часах, ест сандвич, окрашивает фюзеляж или слушает объяснение мастера, ей снова слышалась молитва тети Грейс в то время, когда она вела Норму на студию для пробной съемки: «Может, сегодня нам повезет, моя маленькая Норма!.. Может, сегодня наша возьмет!».

* * *

Армейский фотограф точно не знал, когда его снимки появятся в газете. Он спросил у Нормы Джин номер телефона, чтобы сообщить ей об этом. Она охотно дала его. Джима не было дома, значит, Джим не рассердится.

Сначала Джима назначили инструктором физкультуры, и Норма поехала к нему на остров Каталина, куда его направили и где было очень мало женщин. Там проходили боевую подготовку солдаты-пехотинцы и матросы береговой охраны. На этом острове-полигоне в обстановке подлинной оргии мужской мускульной силы Норма Джин, которую задарили улыбками и приглашениями, разом избавилась от своего уныния, от атонии замужней жизни

Она и думать забыла о Джиме.

Она разгуливала по острову в купальных трусиках и лифчике, в белой блузке и шортах. Ее постоянно окликали, подзывали свистом, и это было для нее как музыка, и казалось, что ее командировало сюда военное министерство, чтобы скрасить жизнь парней перед их отправкой в неведомое.

У нее было ощущение, что она больше не одинока, что она принадлежит другим, толпе. Джим испытывал чувства совсем противоположного характера. Он взял Норму Джин с собой на этот остров из предосторожности, а получилось, что, опасаясь огня, сам бросил ее в кратер вулкана. Джим попросился на фронт. Он заявил Норме, что если останется живым, то не для того, чтобы вернуться к ней, но в нем еще теплилась надежда, и он пожелал, чтобы в его отсутствие она жила у его родителей.

При содействии армейского фотографа Норме удалось добиться встречи с представителями агентства фотомоделей «Голубая книга» в отеле «Амбассадор».

Это произошло в знойный июньский день 1945 года. Дома, готовясь к встрече, она в одной комбинации уселась перед зеркалом, как перед мольбертом. Она подмигивала сама себе и улыбалась, покусывая большой палец. Она наслаждалась собой. Затем она принялась втирать кольдкрем. Она никак не могла расстаться с расческой и флаконом духов, никак не решалась кончить сборы, облачиться в платье. Теперь Норма боялась промахнуться в выборе туалета, как в первые дни замужества — не угодить Джимми в еде.

Она была похожа на тысячи блондинок, разгуливавших по проспектам Голливуда. Быть ли ей продавщицей карамели на бульваре Сансет или кинозвездой — решала судьба. Кинозвезда ухаживает за лицом не больше продавщицы карамели и часто уступает ей в красоте. Норма вся дрожала. Она волновалась сильнее, чем в день свадьбы. Агентство фотомоделей было шагом на пути в кино. Настоящим брачным союзом, к которому она страстно стремилась, был союз со зрителями через хорошо натянутое полотно экрана.

Румяная, как яблоко на выставке плодов, она уселась в оставленный ей Джимом старый форд. Она покинула скромные кварталы Ван Наиса в голубом костюме и темных очках — как кинозвезда, не желающая привлекать к себе внимание.

Родители Джима, следившие за каждым ее шагом, подумали, что она едет на работу, — так одевалась она по утрам, отправляясь красить фюзеляжи. Они радовались при мысли, что, когда их сын вернется, его встретит любящая, красивая жена.

Проезжая Беверли Хиллз и Малльхолланд драйв, она нажимала на педаль так, словно ставила ногу на мягкий гипс Китайского театра Граумена, чтобы получился отпечаток. Перед ее глазами промелькнули мраморные колонны и хрустальная люстра отеля «Александрия». В вестибюле стиля рококо по восточному ковру, прозванному волшебным, потому что на нем вершились большие дела кино, шныряли бизнесмены. Вдоль бульвара Сансет надменно возвышались пальмы, похожие на жирафов. По «Амбассадору» носились репортеры светской хроники, ловя остроты из уст знаменитостей. Вечерами по пятницам здесь играл оркестр Эйба Лаймена. Под его музыку звезды-блондинки оживали и покачивались в ритме танца вокруг плавательного бассейна. Галереи превращались в выставку драгоценностей и туалетов. Тут, в «Амбассадоре», Норма Джин чувствовала себя как на заводе, вырабатывающем чудо, тогда как за пределами Лос-Анджелеса были сплошные пустыня и мрак.

На следующий день после посещения агентства «Голубая книга» она бросила работу. Она стала натурщицей для фоторекламы купальных костюмов. Теперь она жила только своими фотографиями, зачарованная собственным изображением. Норма не переставала изучать эти снимки, уставившись на них застывшим взглядом. Она не нравилась себе, но отчаянно цеплялась за свое изображение, как некогда за уроки школы шарма.

* * *

В Америке больше, чем где-либо, огромными тиражами издаются журналы, рассчитанные на читателей-мужчин, где целые развороты отводятся фотографиям полуодетых пышных блондинок. Они лежат, растянувшись на диване с поднятой ножкой, улыбаются, принимают ванну, полуодетые ждут ночи или дня у своего окна... У всех соблазнительный бюст и локоны. Коротая время, они причесываются, потягиваются, меряют своими крепкими длинными ногами комнату, где царит продуманный беспорядок.

Норма Джин стала все чаще и чаше фигурировать на страницах журналов с краткими названиями: «Пик», «Клик», «Лаф», «Сэр», «Си» и длительным воздействием на мужскую психику. Веселые названия привлекают множество постоянных читателей, заставляя их томиться, предаваясь сладостным и губительным мечтам. Подобные журналы листают мужчины всех возрастов, невзирая на положение в обществе.

Час позирования приносил Норме Джин столько же денег, сколько целый лень работы на заводе. От нее требовалось только одно — выставлять перед объективом прикрытые тонкой газовой тканью грудь, талию, бедра. Нередко фотограф увозил ее на пляж Малибу. Фотографии на пленере непременно делались на фоне пляжа, волн, ракушечника. Молодую женщину сфотографировали также на диванчике самолета. Томящийся от одиночества читатель знал теперь Норму Джин, не зная ее имени.

Говард Хьюз, босс «РКО» — крупной кинокомпании, эмблемой которой была Эйфелева башня с молниями, сверкающими на верхушке, прилежно читал такие легкомысленные журналы. Он не раз восхищался незнакомкой в клетчатой юбочке и красном свитере, дремлющей на стоге сена или вытянувшей ноги, сидя на качелях. Одну неделю она оголяла левое плечо, вторую демонстрировала голую спину или пышную загорелую грудь.

В отличие от всех других моделей, выставлявших напоказ фигуру с невыразительными безжизненными лицами, Норма Джин на каждой из своих фотографий, казалось, показывала гораздо больше, чем остальные. Ее лицо тоже было очень выразительным, оно преображалось, расцветало в экстазе. Это лицо активно участвовало в эротической игре. Казалось, в нем все, особенно глаза и губы, говорило о любви с какой-то преувеличенной наивностью и в то же время плутовством.

Босс «РКО» приглашал время от времени в свой кабинет какую-нибудь итальянскую кинозвезду, которая взволновала его своим бюстом, и намекал, что ее карьера будет обеспечена, если она избавится от мужа. Впрочем, на этом роман с Говардом Хьюзом и заканчивался. От своего отца, изобретателя нового метода бурения нефтяных скважин, он унаследовал огромные деньги, которые вложил в авиацию и кино. Робкий и взбалмошный, он приглашал молодых блондинок совершить с ним круг в самолете. Он выделывал в небе такие акробатические номера, что доставлял своих пассажирок на землю полумертвыми. Он вершил свои крупные дела не в одном из многочисленных кабинетов, а просто из гостиничного номера. Он запирался там, как будто его преследовали, и оттуда передавал свои распоряжения по телефону. В тот момент, когда Говард Хьюз листал легкомысленные журналы, где Норма Джин Доуэрти фигурировала в ночной сорочке или пляжном костюме, он пребывал в «Ливанских кедрах» — клинике голливудских знаменитостей. Хьюз потерпел аварию во время очередного представления в воздухе... и лежал весь в гипсе. Не пострадали одни глаза, чем он не преминул воспользоваться... Прямо с постели он позвонил в одну из своих кинематографических контор и велел разыскать поразившую его воображение фотомодель. Ему было невдомек, что красавица, о которой шла речь, прежде чем отправиться к фотографу, читала учебник по анатомии и с упорством изучала раздел о строении человеческого скелета. Ее скелет, диковинно облаченный плотью, мог принести немалый доход, если красавица соглашалась позировать, лежа на красном диване почти нагая. «Это ж только для забавы», — любила говорить она. И очень скоро с упорством стала твердить о себе: «Я служу для забавы».

Говард Хьюз, человек в гипсе, начал разыскивать заманчивый скелет — Норму Джин Доуэрти, о чем вскоре стало известно в кинематографических кругах.

В Лос-Анджелесе стояла солнечная погода. Дождь не выпадал уже одиннадцать месяцев. Широкие авеню, обсаженные гигантскими пальмами, от которых исходил гнилостный запах, казались пустынными. Не было видно ни пешеходов, ни гуляющих. Норма Джин не отходила от телефона, она колебалась в выборе между несколькими отрезами сатина — цвета зеленого миндаля, шампанского или бирюзы. Она жевала бифштекс, не переставая смотреться в зеркало. В ожидании свидания она расходовала массу крема, жирных румян, косметики, растирая и комбинируя на щеках крем-пудру различных тонов. Она красилась целыми часами с такой же серьезностью, как иные играют в шахматы.

Почти все деньги, которые она зарабатывала, уходили на прически, массаж, губную помаду, затейливые сушилки для волос. Вся ее жизнь протекала между телефоном и ванной комнатой, представлявшей собой склад духов.

В то утро Говарда Хьюза соединили с ней по телефону из «Хьюз тул компани» — огромного завода по производству приборов и оборудования; затем два часа спустя он звонил из авиакомпании «ТВА», где был крупнейшим акционером; и, наконец, все так же занятый делами, он нашептывал ей в трубку из «РКО пикчерс». В конце концов он принял Норму. Тяжело дыша, с опаской, как будто доверял большую тайну, он предложил ей выпить шотландского виски. Затем протянул бумагу:

— Что бы вы сказали о контракте? Возьмите его домой и внимательно изучите. Не торопитесь. Один день дела не решает.

Типовой контракт Говарда Хьюза связывал будущую кинозвезду с мистером Говардом Хьюзом на семьдесят пять лет. Весь этот срок ей причиталось приличное жалованье, но она должна была полностью зависеть от «РКО». Она не могла покинуть Лос-Анджелес иначе как на самолете авиакомпании, которой заправлял Хьюз.

— А если мне понадобится машинка для стрижки газонов, я тоже должна обратиться в магазин «Аппараты Хьюза»? Ваши самолеты мне вообще не потребуются. Для меня край света там, где я могу надеть купальник.

Отныне Норма Джин не отходила от телефона в ожидании звонков Говарда Хьюза. Последний был романтиком, он вечно куда-то спешил. Норма сильнее ощущала его присутствие и обаяние, когда он говорил с ней по телефону, чем когда он оказывался перед ней. Он целовал ее, но только через трубку. В ее обществе он казался смущенным, далеким, занятым. Можно было сказать, что он страстно желал только слышать ее.

Во время одного из подобных пылких общений по телефону Норма Джин почувствовала такое умиротворение, что уснула с трубкой в руке. На следующий день Хьюз признался ей, что добрый час не вешал трубку, прислушиваясь к ее мерному дыханию.

Но вот телефонные звонки голливудского магната стали нервозными. Он звонил под вымышленными именами и из самых невообразимых мест. А еще у него была привычка звонить по ночам. Подобные странности не только не разочаровывали, но наоборот, волновали Норму. Она наслаждалась, держа, в руке телефонную трубку.

— Завтра мы вместе взлетим в небо! — предлагал он.

Она заливалась хрустальным смехом, чудесным смехом ребенка. Взлететь в небо для него было реальностью, а не просто громкими словами.

Он добавлял:

— Эльза Максвелл просила меня, чтобы в доказательство любви к ней, когда она умрет, я развеял ее прах над Адриатическим морем. Она терпеть не может самолеты, но как пилоту доверяет только мне.

Говард Хьюз ежедневно посылал Норме Джин две дюжины чайных роз. Он не умел изливать свои чувства иначе. Говард чувствовал себя с женщинами уверенно только в самолете, поскольку там его руки были заняты делом, отвлекаться от которого было опасно.

Приземлившись, Норма снова не отходила от телефона. Он избегал встречи под одним и тем же предлогом — из-за своих дел. «Я в Нью-Йорке, — вдруг говорил голос с мягкими модуляциями. — Смотрю, как насаживают на вертел жирного цыпленка. Через несколько часов буду с вами...». Потом: «Я в самолете... Подо мной море. Слышу его дыхание. Я думаю о вас!».

Было нелепо и глупо проводить время в бесконечном ожидании телефонного звонка. «Я в «Бауэри». В «Бауэри фоллис». Тут полно худущих женщин, демонстрирующих стриптиз, и стариков, бормочущих куплеты своей молодости».

Норма никогда не уставала от голоса Хьюза, голоса, в котором звучал свист сверхзвуковых самолетов, пыхтенье трансатлантических пароходов, потрескивание биржевых аппаратов. К тому же этот мужчина был смелым, красивым и было в нем что-то ребячливое. Он словно играл в прятки, представляясь под вымышленными именами: «У телефона Смит» (или Джеймс, или Фрэнк); он даже менял голос, чтобы придать пикантность своей выдумке. Она была пленена этим миллиардером, открывшем таких звезд, как Кэтрин Хепберн, Джейн Рассел, который рассказывал об их прелестях, захлебываясь от восторга. «Если я вам не позвоню, значит, я в лаборатории!» — говорил он.

У него была лаборатория, и когда он там работал, то запрещал кому бы то ни было беспокоить его. Наряду со множеством других причуд Говарда Хьюза поражала небрежность, почти бедность его одежды. Когда бы его не встретили, он был всегда в спортивной рубашке и брюках с неотутюженной складкой. И когда он не мог явиться на свидание, ссылаясь на «лабораторные работы», он спешил добавить:

— А вы пригласите подругу. Сходите в какой-нибудь ресторан в Голливуде... Я предупрежу о вашем приходе.

В самом деле, это был сказочный вечер — но без него. Раболепные расшаркивания швейцаров, метрдотелей; богатый выбор блюд, музыка, поклоны — все это сопровождалось магическим паролем: «Мистер Хьюз предупредил нас, мисс».

У него было несколько роскошных особняков, в некоторые из них он так и не нашел времени заглянуть. И вот однажды он позвонил: «Приезжайте-ка с подругой ко мне в Палм Спрингс». Норма Джин подумала, что настал наконец для нее знаменательный день, ведь он приглашал ее к себе, а присутствие подруги казалось ей необходимым, чтобы лишить встречу всякой двусмысленности. Она верила, что на этот раз он сделает ей официальное предложение, и ничего иного не ждала.

В особняке, где играли свет и тени, где простота сочеталась с роскошью, Норма Джин предстала перед Хьюзом. Она была совсем не накрашена — он не терпел косметики, — с волосами, просто заплетенными в косу — так пожелал он.

И как-то сразу, словно желая скрыть свое замешательство, он начал с шутки: «Вы наверняка сделаете карьеру, если только у вас хватит пороху!» Затем после часового плетения словесных кружев и нескольких коктейлей он вдруг смутился. Наконец-то... подумала Норма и от волнения закрыла глаза, но он, невнятно бормоча, объявил ей, что должен срочно улететь: ему предстоит уладить неотложное дело в нескольких сотнях километров от Лос-Анджелеса. Позднее она поняла, что этим делом была для него другая женщина, с пышной грудью и волнующими ножками.

Он сказал ей:

— Останьтесь. Останьтесь хотя бы провести тут уик-энд...

И она осталась с подругой в огромном роскошном доме, но теперь все было иначе — ей оставалось только осмотреть этот окаменевший рай. День за днем она тщетно ждала телефонного звонка.

Наконец несколько недель спустя Хьюз подал признаки жизни, подарив ей брошь с изображением музыканта, играющего на флейте. Эта брошь цветного камня была доставлена из магазина на бульваре Уилшир, неограниченно снабжавшего Хьюза вещицами такого рода.

Флейтист стоимостью пятьсот франков просто-напросто возвещал об окончании игры.

Что касается чайных роз на высоком стебле, то их больше не приносили...

* * *

Мисс Снивли, заведующая агентством «Голубая книга», напыщенная старая дева, поняла, что отчаяние Нормы Джин оборачивается в ее пользу. «Хьюз обещал вам пробные съемки? Мы этим воспользуемся!» Она доверила Норму Джин заботам Элен Эйнсворт, которая, подобно любому другому на ее месте, решила воззвать к фирме, соперничавшей с «РКО», поставив ее в известность о том, что «РКО» проявляет к Норме Джин интерес.

Так Норма Джин была представлена Бену Лайону из «XX век — Фокс». Бен Лайон — звезда немого кино — с появлением звука в кино оказался за экраном. Теперь он зарабатывал деньги, выискивая таланты, и, признаться, делал это неохотно. Норма Джин наконец-то проникла за толстые стены, ограждавшие голливудские киностудии. Миновав бунгало штатных писателей, уголок озера, скалу, что-то вроде пустыни, край лагуны, макет парижской улицы и тому подобное, она в конце концов попала на ту часть территории, где разместилась администрация. Окружив себя фотоснимками и телефонами, Бен Лайон разыгрывал из себя властелина, который тратит на своих подданных драгоценные силы. Он пил маленькими глотками, не пресыщаясь, и любил возглашать: «Что такое успех? Еще один недуг этого мира!» Увидев Норму Джин в сопровождении ее десятипроцентного ментора, он заявил уставшим голосом:

— Раз Хьюз интересуется ею, значит, она будет наша. — Положив пальцы на подбородок, как на арфу, он продолжил, делая вид, что размышляет: — Я хочу снять ее на пробу в цвете. Но мне нужно время, чтобы получить разрешение старика Занука.

— Сколько времени? — спросила мисс Эйнсворт.

— Две-три недели.

— Могу вам предоставить самое большее сорок восемь часов. По истечении этого срока мы пойдем к любезному Говарду.

— Вы ставите меня в затруднительное положение, — сказал Бен Лайон. — Но я согласен... Буду работать без разрешения.

Целые сутки Норма занималась волосами, массировала шею, подкрашивала губы, поворачивала ступню вправо и влево от щиколотки, лежала, подняв ноги к стене, изучала свои кости, мышцы, вздыхала и охала, когда бедра казались ей слишком толстыми или она замечала складку на колене.

Бен Лайон принял Норму Джин и ее десятипроцентную покровительницу с видом заговорщика: «Я иду ради вас на большой, очень большой риск... Если старик разозлится...».

Пресловутые пробы проводятся в кино по неизменному шаблону. Неофиту отводят двенадцать минут, в течение которых он должен додавать реплики профессиональному актеру или актрисе. Именно такой контраст и позволяет выяснить, на что способен претендент.

Но поскольку на этот раз Бен Лайон проводил пробную съемку без ведома босса, он не мог прибегнуть к услугам какой-нибудь актрисы, имеющей контракт у «Фокс», и Норма все двенадцать минут должна была играть одна, не произнося ни единого слова. В присутствии этого обманувшегося в своих мечтах честолюбца, ставшего профессионально безразличным и зевавшего в своем кресле, Норма Джин не только не стушевалась, но наоборот, воспрянула духом и как-то почти лихорадочно оживилась. Ей придало смелости то, что ей, заике, выпала счастливая случайность сниматься в пробе без диалога. Оператор Леон Шамрой, ждавший Норму Джин на съемочной площадке, был ветераном «Фокс». Жизнерадостный весельчак, он умел увлекаться всем, даже ничего не значащими пустяками. Он снимал благоговейно, наслаждаясь спектаклем. Съемка, не получившая санкции Занука, проходила в половине шестого утра. Накануне на этой площадке снимали фильм «Мама выглядит по-другому» с участием Бетти Грейбл, звезды «Фокс». Норму оставили на минутку в артистической уборной, но ей там нечего было делать. Она давно уже была готова и чувствовала себя слишком напряженно. Она чуть не упала, запутавшись своими высокими каблуками в проводах. Она напоминала манекен с плохо прикрученными ногами и руками. Ей разрешили делать все, что она захочет. И она решила всесторонне продемонстрировать собственную персону. Она лишь повторяла те жесты, которые вынуждена была проделывать сотни раз, снимаясь для иллюстрированных журналов; зажгла сигарету, выпустила дым, села на стул, растоптала сигарету каблуком, словно таракана; она изобразила нетерпение, испуг, она улыбнулась и вытянула губы, словно предлагая их для поцелуя. Эти суетливые движения гигантского насекомого под ослепляющим светом юпитеров заполнили в конце концов две бобины.

* * *

В Лос-Анджелес, равнинный и солнечный, перенаселенный и обезличивающий своих обитателей, уже с давних пор устремлялись молодые и старые, десять тысяч каждый месяц, жаждущие солнца, тихой смерти или внезапной славы. Старики наслаждаются прообразом рая и постепенно начинают воображать, что в этом крае солнца они будут жить вечно. Молодые надеются, что кинопленка запечатлеет их улыбку на веки веков.

Сейчас бульдозеры выкорчевывают апельсиновые деревья. Современная индустрия, строя в Калифорнии допотопные ковчеги, успешно соревнуется со сказочным миром кино. Здесь электрические машины мостят дороги, сжатый воздух подрезает виноградные лозы, а помидоры зреют так же быстро, как в мультипликационных фильмах Уолта Диснея. А еще в Калифорнии строят ракеты для полетов к звездам. Но люди здесь все еще жестоко обманываются в своих мечтах.

Джон Гилберт, звезда немого кино, появляется однажды вечером в одном из бальных залов Голливуда. В вихре танца с него слетает парик и попадает под ноги танцующим. Он спешит поднять его. А на утро кончает жизнь самоубийством в своем замке на холме, в сеньории, которую он приобрел, изображая сеньоров на экране. Дебби Рейнолдс, еще недавно блиставшая на экране, обманута и покинута мужем. Она, которую всегда видели только в великолепных вечерних туалетах, появляется перед журналистами, чтобы показать свое материнское горе, в джинсах, с волосами, заплетенными в косы, и булавками, которыми закалывают на груди платье кормящие матери. Она нашла фотогеничный ракурс для показа своего несчастья.

Радостные, восхищенные герои экрана — отчаявшиеся люди в жизни.

Кратчайшая дорога в рай измеряется метрами, отделяющими первые ряды зрительного зала от светящейся полосы экрана. Поэтому улицы, бары, рестораны, магазины кишат девицами и юнцами, живущими одной надеждой на пробные съемки.

Школы танцев и косметические кабинеты, залы, где читают лекции о воле, психике, тайне успеха, всегда переполнены. Девицы, вертящие юбчонками на теннисном корте, та, которая обслуживает вас в кафе, и даже та, которая смеется слишком развязно и громко, — все они рассчитывают в один прекрасный день попасться на глаза «искателя талантов».

Они деланно улыбаются и ждут нередко годами, если не всю жизнь, пробной съемки, уверенные, что это первый шаг к славе.

Может ли потерпевший кораблекрушение, завидя вдали белый парус, представить себе, что он не будет спасен? Точно так же, когда просмотр пробного куска тут же сопровождается заключением контракта — тот же белый парус на горизонте, — потерпевшая кораблекрушение не может сомневаться в том, что лодка, на которую ее подобрали, доставит ее на землю, к людям.

* * *

Контракт, связывающий Норму Джин Доуэрти с «XX веком — Фокс», был подписан в конце августа 1946 года.

— Каким именем подпишете вы свой контракт? — спросил Норму Джин Бен Лайон.

— Своим. Разве оно вам не нравится?

— Не нравится.

— Вам придется с ним смириться.

Сначала она считала, что носит имя отца, затем выяснилось, что это имя матери, теперь оно было ничьим. Она залилась долгим ребяческим смехом.

— Имя не имеет значения, — сказала она. — Ведь у имени нет фигуры.

— Имя говорит о многом, — сказал Бен Лайон, дремавший в кресле-качалке. — В кино требуется легко запоминающееся имя, о котором люди могли бы мечтать. Можно называться Нормой Джин Доуэрти, если продавать в антракте ириски, но это имя не годится для кинозвезды, а вы, я полагаю, хотели бы стать ею. Имя должно ласкать слух и запоминаться. Вы должны принять имя вашего подлинного супруга — толпы! Именно с ней состоится бракосочетание. Благозвучное имя даст лишний маленький шанс. Каждый месяц из сотни тысяч претендентов, стремящихся стать звездами экрана, это едва ли удается двоим. Перечислите мне названия цветов, птиц, хищных зверей — кратких, звучных, тающих во рту...

Бен Лайон, зевая, знаком попросил Норму остаться. Он рассмеялся, вспомнив об одном кинодеятеле, который предложил Элиа Казану переделать свой фамилию на другую, более звучную и мужественную. «Уж лучше бы вас звали Сезанн!» — неожиданно воскликнул он. Казан обратил его внимание на то, что Сезанн — фамилия выдающегося французского художника, пользующегося всемирной известностью. Тот, нимало не смутившись, ответил: «Сделайте только хороший фильм, и ни одна душа об этом типе даже не вспомнит».

— Мэрилин — вот, пожалуй, подходящее имя, — сказал он. — Но фамилия, гм... какая фамилия может понравиться толпе? Только не Бэйкер и ничего в этом роде! Ни булочник, ни мясник, ни возделыватель кукурузы. Почему бы не что-нибудь солидное, всем известное, проверенное? Например, почему бы не фамилия бывшего президента Соединенных Штатов? Фамилия, которая в сочетании с именем Мэрилин зазвучит совершенно по-новому: Мэрилин Монро. Это звучит немного лучше, чем, скажем, Мэрилин Линкольн или Мэрилин Тафт. Что вы об этом думаете, крошка? Вы страдаете без отца и матери. Сегодня я заменю вам их.