Главная / Публикации / Э. Саммерс. «Богиня. Тайны жизни и смерти Мэрилин Монро»

Глава 19

При жизни Мэрилин Монро Артур Миллер редко говорил о ней, но и через двадцать лет после ее кончины он все еще продолжал хранить молчание. Во время моей работы над этой книгой он любезно отвечал на мои письма, не забывая при этом добавлять: «Когда я захочу сказать что-то о Мэрилин, я сделаю это с помощью своей пишущей машинки».

И все-таки благодаря признаниям, сделанным им самим и Мэрилин в 1956 году, в дни, когда их роман был в самом расцвете, сегодня мы можем восстановить обстоятельства, которые привели к одному из самых громких браков тех лет.

Когда Мэрилин обосновалась в Нью-Йорке, возраст Миллера приближался к сорока годам. Ей в ту пору было двадцать девять. С женой Мэри, с которой драматург прожил пятнадцать лет, и двумя детьми-подростками он по-прежнему обитал в Бруклине, где провел детские годы.

У Миллера практически не было времени ни для посещения таких мест, где после вечерних спектаклей собирался театральный мир, ни для следования моде города Нью-Йорка. Когда нужда заставляла его покупать новый костюм, он радостно оповещал близких, что нашел его на распродаже. Он отдавал предпочтение прочным башмакам с толстыми кожаными подметками и любил говорить, что покупал по одной паре, получив деньги за написанную пьесу. Его любимой одеждой за городом была ветровка и штаны цвета хаки.

К 1955 году его желание как можно чаще бывать за городом превратилось в манию. После успеха, который принесла ему пьеса «Все мои сыновья», Миллер купил четыре акра дешевой земли в Коннектикуте. Целых шесть недель он упорно трудился, строя себе лачугу для работы, в которой он просидел еще шесть недель, сочиняя пьесу «Смерть коммивояжера», удостоенную премии Пулитцера.

С 1950 года, когда он познакомился в Голливуде с Мэрилин, Миллер написал еще три пьесы. В 1953 году, когда набирала силу развернутая сенатором Джозефом Маккарти кампания против вымышленного коммунизма, появилось «Тяжкое испытание» (The Crucible), в основу которого легла история расправы над ведьмами в Сейлеме, что было два с половиной столетия назад. В 1955 году увидела свет его пьеса «Вид с моста» об отце, предавшем ухаживавшего за его дочерью молодого человека, который нелегально иммигрировал в Америку. В тот год на Восток приехала Мэрилин.

Мэрилин появилась в Нью-Йорке в ту пору, когда жизненно необходимое напряжение уже ушло из личной жизни Миллера. Его брак подвергся суровым испытаниям. Жена, которая в первые годы их семейной жизни работала, чтобы он мог писать, которая родила ему детей и исправляла его рукописи, больше не устраивала его. Дело шло к разводу, как заметил он год спустя: «С Мэрилин или без нее».

Корреспонденту «Тайм» в 1956 году он сказал: «Я знать ничего не знал о том, что Мэрилин собирается в Нью-Йорк, пока не прочел об этом в газетах». Со дня их встречи в 1950 году они не виделись, но о том дне ни он, ни она не забыли.

Миллер помнил молодую женщину на коктейле в Голливуде, «такую испуганную, что она не могла вымолвить ни слова, а просто стояла молча, отказываясь принимать участие в пустой светской болтовне». Он сказал, что сумел завоевать ее доверие, потом в течение трех дней провел с нею в общей сложности часов восемь. Она пожаловалась ему на «удушающее чувство неполноценности, на неспособность завести настоящих друзей, на то, что люди воспринимают ее только как тело и ничего больше».

Миллера поразила «чувствительность и восприимчивость Мэрилин, ее понимание реальности», и он сказал ей, что она должна поехать в Нью-Йорк и учиться актерскому мастерству. Когда он уехал из Калифорнии, о своих проблемах она писала ему в письмах, и он отвечал ей. Так продолжалось недолго. Потом, когда он окунулся в работу над новой пьесой, переписка прекратилась.

Критик Морис Золотов, знавший их обоих, Мэрилин и Миллера, полагает, что встреча в Голливуде наложила отпечаток на драматурга и повлияла на его работу. Как в «Тяжком испытании», так и в «Виде с моста» Золотов отмечает тему вечного треугольника, неверности в браке и любви зрелого мужчины к молоденькой девушке. Сам Миллер, хотя и не сразу, а по прошествии нескольких лет, также признается, что «Вид с моста» «отражал тревогу... не столь далекую от моих собственных душевных переживаний...».

Его коллега, драматург Клифорд Одетс, прочитав «Тяжкое испытание», которое Миллер написал сразу после встречи с Мэрилин, сказал: «Никакой мужчина не написал бы такую пьесу, если бы его браку не грозил распад».

Во всяком случае девушку из Голливуда Миллер нашел спустя некоторое время после того, как Мэрилин, проехав на розовом слоне, появилась в общенациональной телевизионной программе и открыла для себя Ли Страсберга. Было это в апреле 1955 года.

По словам Мэрилин, встреча произошла снова на вечере, куда была приглашена театральная общественность Нью-Йорка. Она пила водку и оранжад, когда Миллер подошел к ней. Они немного поболтали и в конце вечера расстались. Миллер выждал две недели, а затем позвонил Пауле Страсберг из Актерской студии и спросил номер телефона Мэрилин. Они встретились в доме их общего друга, поэта Нормана Ростена, который учился вместе с Миллером в Мичиганском университете. Так начался их любовный роман.

Они сумели одержать замечательную победу: встречались почти год, а пресса ничего не подозревала. Миллер, длительное время заимствовавший велосипед у своего сына, наконец решился и купил велосипед для себя. Это была английская машина с приводом, как у Мэрилин. Вдвоем, никем не замеченные, они могли спокойно колесить по Шипсхед-Бей в Бруклине или по Кони-Айленд. Соглядатаи из колонок светских новостей никогда не сидели в засаде в местах, подобных этим. Перекусить они заходили в неприметные ресторанчики, где тихо садились в углу.

Питер Леонарди, тогдашний ассистент Мэрилин, потом скажет: «Я находился при ней денно и нощно целыми неделями, но я ни разу не слышал имени "Миллер"».

Миллер, о присутствии которого так долго мечталось и чья фотография у постели Мэрилин служила единственным утешением, наконец стал реальностью дня. Он, как в один голос давно признавали все журналисты, на самом деле походил на другого человека, с портретом которого Мэрилин никогда не расставалась, — на Авраама Линкольна, только без бакенбардов. Годы спустя, когда ее спросили, за что она была благодарна Миллеру больше всего, Мэрилин ответила: «Он дал мне понять важность политических свобод в нашем обществе». Миллер был человеком, который на социальные темы мог говорить часами. Зажав трубку в зубах, или, если ее не было, перекидывая из одного угла рта в другой сигарету, он развивал любимую теорию, а Мэрилин слушала.

Один их близкий друг заметил: «Кроме личного обаяния, — к тому же величайшего в истории, — в Артуре ее привлекало вот что: он был человеком, включавшим целую систему социальных идей, доведенных до чистоты благодаря большой начитанности».

Все это было через двенадцать месяцев после того, как Мэрилин напрасно пыталась убедить Ди Маджо прочитать «все от Мики Спиллейна до Жюля Верна». В день рождения Ди Маджо Мэрилин подарила ему золотую медаль к его цепочке для часов, где записала цитату из «Маленького принца» Антуана Сент-Экзюпери: «Настоящую любовь глазами не увидишь, зорко одно лишь сердце, потому что глаза могут обманывать». Озадаченный Ди Маджо спросил: «Что значит эта чертовщина?» С Артуром Миллером роли их поменялись местами: вопросы задавала Мэрилин.

Она, как и раньше, восхищалась интеллектом Миллера, но вскоре она будет твердить: «Я люблю мужчину, а не его ум. Артур Миллер, который привлек меня, был человеком, излучавшим тепло и дружелюбие. Артур помог мне переделать себя. У меня всегда была неуверенность в себе. Артур помог мне преодолеть это чувство».

Мэрилин, в свою очередь, также была причиной перемен в Миллере. «Миллер был влюблен по уши и серьезно, — скажет потом Норман Ростен. — Видеть это было отрадно».

Миллер сказал репортеру «Тайм» Роберту Эджемиану: «Она самая женственная из женщин, какую можно себе представить. Находясь рядом с ней, хочется умереть. Эта девушка находит отклик в душе каждого мужчины. У большинства из них в ее обществе выпячиваются те качества, которыми человек наделен от природы: пустозвон становится еще большим пустозвоном, стеснительный стесняется еще пуще, скромный делается скромнее. Она похожа на магнит, который вытягивает из самца присущие ему качества».

Миллер был совершенно убежден в том, что склонность Мэрилин к адюльтеру сильно преувеличивали. «Безусловно, у нее были мужчины, — говорил он, — но она никогда не кочевала с одной постели на другую, от одного мужчины к другому. Каждая связь была наполнена для нее смыслом и строилась на ниточке надежды, порой ошибочной. Я знавал работниц патронажа с более пестрым прошлым, чем у нее».

Драматурга Миллера в Мэрилин восхищала ее честность, он считал ее «буквально неспособной говорить что-либо, что не являлось правдой». Он сказал, что как актриса, «она либо сделает взаправду, либо объявит забастовку. В ней есть что-то, что заставляет в любой ситуации выискивать элементарную правдивость. Конечно, в актерской игре это жуткая вещь. Она позволяет вам добраться до сути».

Миллер говорил о навязчивом беспокойстве Мэрилин из-за того, что у нее нет образования. «Бывало она подойдет ко мне и скажет: «На днях я услышала новое слово, что оно значит?» Недавно она спросила меня о слове «impermeable» (непроницаемый). Порой она неправильно произносит слова, так вместо «внутривенно» она могла сказать «внутрьвенно» («intraveniously» вместо «intravenously»). Но она хотела учиться».

Миллер вспоминал об одном эпизоде, когда Мэрилин читала книгу об искусстве Гойи. «Когда я разговаривал с ней по телефону, она сказала мне: «Я еще не добралась до сути». В другой раз, когда я позвонил ей, она сообщила: «Я прочла уже две трети, но до сих пор не разобралась». Правда состояла в том, что книга попросту была построена на предположениях и не содержала ничего существенного. Когда Мэрилин добралась до конца, она сказала мне: «Что ж, я закончила ее, но так ничего там и не нашла. Зачем они написали ее?» Это был хороший вопрос. Именно так следует читать книги».

Корреспонденту «Тайм» Миллер сказал: «Вместо того чтобы потерять веру в жизнь, а для этого у нее имелись все основания, она сохранила способность чувствовать и искать подлинную дружбу. Ей больше не хотелось разбрасываться. Ей так часто твердили, что она была никчемной девчонкой, ничего не стоящей, что у нее сформировалось невероятное по масштабам самоуничижение. Сейчас она освобождается от этого».

Миллер просто потерял голову. Так же, как полагали их общие друзья, и сама Мэрилин. Но ее преследовали все те же, знакомые, призраки — и новый соблазн.

* * *

В первые месяцы 1955 года Джо Ди Маджо еще не оставлял своих попыток вернуть Мэрилин, и сама она пока не полностью освободилась от него. По иронии судьбы, связующим звеном между ними стала семья самого важного в юности возлюбленного Мэрилин Фреда Каргера. Сестра Фреда Мэри вместе с детьми переехала в Нью-Джерси, и Мэрилин часто навещала ее, иногда в сопровождении Ди Маджо.

Каргерам казалось, что Мэрилин и Ди Маджо опять любили друг друга. Ди Маджо играл с Мэри в гольф, а Мэрилин веселила детей необыкновенными кушаньями и шутками.

Но и в Нью-Йорке Ди Маджо не оставлял Мэрилин в покое, продолжая проявлять свой ревнивый нрав. Он в расстроенных чувствах появлялся на людях, просил совета у посторонних, даже у журналистов. Как-то он обратился к автору колонки светской хроники Эрлу Уилсону и его жене, умоляя их помочь ему вернуть Мэрилин. Своему давнишнему нью-йоркскому другу Генри Розенфельду актриса рассказала, что однажды ночью Ди Маджо «появился в "Валдорфе" и едва не снес с петель дверь. Чтобы утихомирить его, пришлось вызывать полицию. Он был очень, очень ревнивым».

1 июня 1955 года, в день своего двадцатидевятилетия, Мэрилин вместе с Ди Маджо пришла на премьеру «Зуда седьмого года». Потом в «Тутс Шор» он устроил в ее честь прием, но настроение его быстро испортилось. За ужином парочка повздорила, и Мэрилин ушла из ресторана со своим другом, фотографом Сэмом Шоу.

«Зуд седьмого года» предоставил Мэрилин возможность сыграть злую шутку со своим возлюбленным, за которого в 1948 году она так страстно хотела выйти замуж. Речь идет о Фреде Каргере. В то время у него были сложные отношения с его второй женой, актрисой Джейн Уаймен. Мэрилин не преминула со злорадством напомнить Уаймен, что когда-то была любима Каргером.

Случилось так, что летом 1955 года Фред Каргер остановился в Нью-Йорке в отеле «Валдорф-Астория». Мэрилин жила на одном из верхних этажей. Он позвонил ей и пригласил спуститься вниз и выпить чего-нибудь вместе. Когда она не пришла, Каргер снова позвонил ей, ему показалось, что Мэрилин уже где-то успела выпить. Он поднялся наверх и убедился, что Мэрилин была в хмельном тумане от вина и от снотворных пилюль. В жизни Мэрилин забрезжил новый зловещий призрак.

В первые месяцы дружбы с Артуром Миллером Мэрилин встречалась не только с ним. Многое для устройства ее апартаментов в «Валдорф-Астории» сделал предприниматель, выпускавший готовое платье, Генри Розенфельд. Кроме того, он часто ссуживал Мэрилин деньгами. Время от времени она консультировалась с ним по поводу своих финансовых дел. В один прекрасный день она предложит ему воспользоваться всей выручкой от одного ее фильма с тем, чтобы он еженедельно выплачивал ей тысячу долларов на повседневные расходы. Розенфельд мягко отказался, сказав, что на этом капитале он сделает больше денег, чем положено по справедливости. Он сам испытывал к Мэрилин глубокое чувство и, как она сказала одной близкой подруге, даже делал ей предложение.

В 1955 году промелькнула мысль выдать Мэрилин замуж за главу одного европейского королевского семейства. Идея эта нашла поддержку со стороны миллионера Аристотеля Онассиса. А дело было в том, что один из его любимых курортов, княжество Монако, испытывал затруднения. Мировая знать стала ездить куда угодно, только не туда. Онассис полагал, что эта ситуация изменится, если принц Ренье женится на великолепной иностранке. С этой целью он попросил своего приятеля Джорджа Шлее поискать подходящую невесту в Соединенных Штатах. Тот обратился за советом к Гарднеру Каулесу, издателю журнала «Лук», который случайно оказался соседом Милтона Грина в Коннектикуте.

«Я предложил Шлее идею женить Ренье на киноактрисе, — сказал мне Каулес. — Он спросил, нет ли у меня кого на примете. Я ответил: "Сейчас в зените славы Мэрилин Монро, к тому же она гостит поблизости. Давай подкинем ей эту идею"».

Далее Мэрилин и Грины были приглашены для встречи со Шлее в загородный дом Каулеса. Каулес говорил: «Мы не стали ходить вокруг да около. Когда я сказал об этом Мэрилин, она ответила, что идея ей нравится, но загвоздка в том, что она даже не знает, где находится Монако. Еще она добавила, что была бы рада познакомиться с принцем».

Принцесса Монако Мэрилин? В тот вечер, когда Мэрилин и Грины возвращались домой, их не покидало веселое настроение, к которому примешивалась мысль о том, что предложение было вполне серьезным. На некоторое время князь Ренье, которого тут же окрестили «Рейндиар»¹, стал темой для разговоров.

Однако идея потерпела крах, когда королевский дом Монако объявил, что Ренье собирается жениться на другой актрисе, Грейс Келли. Мэрилин, правда, это так не оставила. Она позвонила Келли по телефону и, поздравив, добавила: «Я так рада, что ты нашла способ уйти из этого бизнеса».

Возможно, Артур Миллер считал, что Мэрилин не, вступала в беспорядочные половые связи по той причине, что она не чувствовала себя больше незащищенной. Однако, точно так же, как и в пору ухаживания Ди Маджо, Мэрилин не блистала в любви постоянством. В 1955 году она сблизилась с Марло-ном Брандо.

Брандо был одним из самых ценных голливудских творений «Экторз Стьюдио». Мэрилин уже давно восхищалась им. Год тому назад, после его триумфа в картине «В порту», она надавила на Сэма Голдуина, чтобы тот дал ей роль в следующем фильме Брандо «Парни и куклы». В Нью-Йорке Мэрилин надеялась, что один из ее первых самостоятельных кинопроектов включит Брандо и Чарли Чаплина.

Когда ее попросили дать определение сексуальному влечению, Мэрилин ответила: «Есть люди, на которых реагируют другие люди... Я тоже реагирую на мужчин... в частности, я реагирую на Марлон Брандо». Но желанию Мэрилин работать с Марло-ном Брандо не суждено было сбыться, хотя в 1955 году у них завязался роман.

Эми и Милтон Грин, которые, как и прежде, часто виделись с Мэрилин, летом уже знали, что у нее с Брандо роман. О связи этой было известно и другим ее друзьям и коллегам. Брандо, снискавший у зрителей известность как человек высокомерный, склонный к насилию, был любим близкими за мягкость и верность. Говоря о нем с Эми Грин, Мэрилин называла его «милым, нежным». Его она называла условным именем «Карло». Ей страшно нравилось, что окружающим было невдомек, кого она имела в виду, говоря о «Карло». На фотографии, где они были запечатлены вместе в декабре 1955 года на актерском бенефисе, они выглядят мечтательно счастливой парой.

Однако связь с Брандо, которая держалась в секрете, постепенно ослабла, так как Мэрилин готовилась придать гласности роман с Артуром Миллером. Но все-таки дружба с Брандо сохранилась. В 1962 году, незадолго до смерти, Мэрилин часами будет разговаривать с Брандо по телефону. Когда, собирая факты для этой книги, я связался с актером, то ощутил в нем редкую личную заинтересованность, эмоциональный подъем. Он сказал: «Я действительно знал ее, и именно из-за этого отношения к ней я никогда не мог говорить о Мэрилин для печати. Думаю, вы меня понимаете».

Весь 1955 год Мэрилин старалась проявлять изобретательность, чтобы держать свою частную жизнь если не в тайне от прессы, то хотя бы не слишком рекламировать ее. Ближе к концу года в длинном интервью журналисту Эрлу Уилсону она ходила вокруг да около хитроумных вопросов, не спеша заглатывать наживку. На вопрос, кто был ее любимым актером, Мэрилин ответила: «Марлон Брандо», — а потом поспешно добавила еще несколько имен. Кто был ее любимым драматургом? Мэрилин сказала: «Артур Миллер и Тенесси Уильяме». На вопрос о ее любовных увлечениях она дала классический ответ Монро: «Никаких серьезных увлечений, но я всегда заинтересована кем-то».

В январе 1956 года Эрл Уилсон оповестил мир о том, что Артур Миллер и его жена намерены развестись. Между собой Мэрилин и Миллер уже всерьез поговаривали о браке. На публике они еще месяцев пять хранили мертвое молчание, но Мэрилин победоносно приближалась к исполнению желания, о котором с грубоватой откровенностью заявила Сиднею Сколски в конце медового месяца с Джо Ди Маджо, — выйти замуж за Артура Миллера. Новый год обещал принести успех, и не только в любви.

* * *

Примерно через год после начала занятий Ли Страсберг наконец решил, что Мэрилин созрела для того, чтобы играть перед аудиторией себе подобных в «Экторз Стьюдио». Она и Морин Стэплтон, проработав некоторое время над сценой из «Падших ангелов» Ноэля Коуарда, бросили ее и остановили свой выбор на первой сцене из «Анны Кристи» Юджина О'Нила. Этот материал был знаком Мэрилин: над ним она работала еще с Наташей Лайтес. Мэрилин играла Анну.

Морин Стэплтон вспоминает, что у «нее были вечные проблемы с запоминанием текста. Тогда я ей сказала: «Послушай, у нас ведь не премьерный спектакль. Мы просто положим книгу перед собой на стол — многие так делают». Но Мэрилин отказалась работать так. И на репетициях мы ни разу не сыграли сцену до конца без ее заминок с текстом. Зато потом, когда показывали этот кусок, она была просто великолепна и за пятнадцать минут ни разу не сбилась. И даже ее чрезмерно тонкий голосок вел себя хорошо, несмотря на все ее волнения. После показа мы отправились в бар на Десятую авеню, где праздновали свою очередную победу».

Скептики, доселе подававшие свои голоса, прикусили языки. «Она была великолепна, — говорит актриса Ким Стэнли. — Нас приучили никогда не аплодировать в «Экторз Стьюдио», — как если бы мы находились в церкви, — тогда я в первый раз там услышала аплодисменты».

У некоторых еще оставалось сомнение. Другие полагали, что победа уже в том, что Мэрилин осилила сцену вообще. Успех Ли Страсберга заключался в том, что он сумел заставить ее сделать все профессионально, но ни о какой гениальности не могло быть и речи. Мэрилин и сама чувствовала противоречивую реакцию аудитории и осаживала тех, кто перехваливал.

Тем не менее в начале 1956 года Ли Страсберг. выразил свое одобрение. «Я работал с сотнями и сотнями актеров и актрис, — сказал он директору Джошуа Логану, — среди них есть только двое, которые возвышаются над всеми остальными. Номер один — Марлон Брандо, и Мэрилин Монро — номер два...»

Тем временем, вознесясь на вершину шумного одобрения, в преддверии помолвки с Артуром Миллером, Мэрилин выиграла свою борьбу с киностудией «XX век—Фокс».

Прошел уже год, как Мэрилин улетела в Нью-Йорк, но ее гримерная в Голливуде оставалась незанятой. Уборщики приходили сметать пыль с бессчетных коробок с гримом и искусственными ресницами, с пузырьков и пачек таблеток, забытого томика стихов и фотографии Ди Маджо, огибали груды нераспечатанных писем от поклонников. Наконец-то игра, затеянная Милтоном Грином, начала приносить первые плоды. Поскольку замены для Мэрилин Монро не нашлось, киностудия согласилась пойти на сделку.

В канун Нового, 1955 года Мэрилин подписала с «Фоксом» новый контракт с небывало выгодными для нее условиями. За очередные семь лет она должна сняться на студии всего лишь в четырех фильмах, имея право делать еще по одному фильму в год на других студиях. За каждый фильм, созданный на «Фоксе», «Мэрилин Монро Продакшнз» получает 100000 долларов в виде жалования, плюс процент от доходов. По стандартам 1955 года это была более чем хорошая сделка, обещавшая за время контракта дать ей доход около 8 миллионов долларов.

Специальная оговорка, особенно важная для Мэрилин, позволяла ей отказываться от любого фильма, который, на ее взгляд, не дотягивал до класса «А», а также отклонять предлагаемых режиссеров и операторов, не соответствующих, по ее мнению, нужному уровню. На рассмотрение она представила список, услужливо составленный для нее Милтоном и Эми Грин, в который входило шестнадцать режиссеров, с кем она хотела бы работать. Спорить «XX век—Фокс» не стал.

Радуясь победе, Мэрилин новый 1956 год встречала, окрыленная радужными планами. Она намеревалась вернуться в Голливуд, чтобы сняться в «Автобусной остановке», режиссером которой был один из выбранных ею мэтров, Джошуа Логан. Она стояла бок о бок с сэром Лоренсом Оливье, чтобы объявить о будущей совместной работе над киноверсией пьесы Теренса Рэттигана «Спящий принц».

Самый прославленный в мире актер дал ей свое благословение. Мэрилин была, по словам сэра Лоренса, «гениальная комедиантка, а следовательно и чрезвычайно хорошая актриса». Он с удивлением наблюдал, как 150 газетчиков толкались, чтобы сделать фото, а потом, когда на платье Мэрилин оборвалась бретелька, застыли в оцепенении.

Но кое-что в Мэрилин беспокоило сэра Лоренса Оливье. Потом, когда микрофоны остались позади и лимузин уносил его прочь, он признался своему продюсеру Солу Колину: «Знаешь, Сол, я все гадаю, не совершил ли я ошибку?» Об этом сэр Лоренс Оливье узнает позднее, но в тот же год.

С некоторых пор знакомство с Мэрилин стало вызывать у людей противоречивые чувства. У писательницы Дороти Мэннинг поначалу сложилось впечатление, что «от стеснительного, напряженного существа с голосом маленькой девочки, которая с трудом подбирала нужные слова, не осталось и следа... Вместо нее появилась уравновешенная женщина. Веселая, раскованная, менее застенчивая, она с легкостью в считанные минуты могла повести оживленную беседу, в то время как большинству звезд для этого требовались часы».

Встретив Мэрилин в тот же день вторично, Мэннинг с удивлением отметила про себя резкую перемену в ней. Она писала: «Во всем облике ее чувствовалось, что Мэрилин снова испытывала затруднения, она как будто стала меньше, незаметнее, вернулась нервозность и неуверенность в себе. Теперь это была странная, озадаченная девочка, которая своей беззащитностью трогает ваше сердце».

Мэннинг в мягкой манере выразила то, что не ускользнуло от взгляда сэра Лоренса Оливье. Вспоминая их первую встречу, сэр Лоренс напишет: «Вы не слишком погрешили бы против истины, если бы назвали ее шизофреничкой».

Первая запись о посещении Мэрилин психиатра относится к 1954 году, когда она еще состояла в браке с Ди Маджо, Шесть месяцев она пользовалась услугами психоаналитика, о котором ничего не известно.

Лечащие врачи Мэрилин ничуть не сомневались в том, что она нуждалась в помощи психиатра. Доктор Милтон Готтлиб, оказывавший Мэрилин гинекологическую помощь, говорит: «Она была неуверенной, испуганной реальностью жизни. Очень встревоженная молодая женщина».

Доктор Эллиот Гордей, терапевт Мэрилин с 1948 до середины пятидесятых годов, говорит: «Я практически устранился от дела, потому что она не хотела найти себе подходящего психиатра. Люди могли бы лучше понять причину ее смерти, если бы они послушали, что говорила она тогда в моем кабинете. С ее стороны было множество суицидальных попыток, гораздо больше, чем это известно официально. К 1954 году она уже вовсю пользовалась медикаментозными средствами — и не только снотворными пилюлями, но и наркотикосодержащими, к которым привыкают. В конце концов я ей сказал, что не хочу быть в это замешанным и не намерен спокойно наблюдать за тем, что должно произойти».

Однако достоверных сведений о том, что Мэрилин принимала наркотики, нет. Сыщики, нанятые Джо Ди Маджо для наблюдения за личной жизнью Мэрилин, доносили ему, что видели в ее квартире «шприцы для подкожных впрыскиваний, два или три флакона с каким-то порошком и прочие принадлежности». Как бы там ни было, но ясно одно, что женщина, сбежавшая из Голливуда в Нью-Йорк, остро нуждалась в помощи.

Милтону Грину Мэрилин сказала, что психиатрическое лечение прекратила. Грин же посоветовал ей продолжать и обещал найти высококлассного психоаналитика. Постепенно он сам убедился в шизоидных тенденциях Мэрилин и послал ее к женщине-психиатру, доктору Хоенберг. Кабинет ее располагался на Ист-Сайд в Нью-Йорке. Мэрилин приходила туда пять раз в неделю на протяжении почти всего 1955 года.

Ли Страсберг, проводивший занятия в Актерской студии, полагал, что сеансы Мэрилин у психиатра «освободили» ее для обучения актерской технике на основе «общего погружения». Артур Миллер заметил, что год психиатрического лечения в значительной мере помог Мэрилин. «Теперь она более ясно видит суть вещей, — сказал он, — обнаруживая, что в прошлом жизненном опыте во многих ситуациях не одна она бывала неправа. Она чувствует, что психотерапия сильно изменила ее».

Придет час — и Миллер начнет задаваться вопросом, какую ощутимую пользу приносил психоанализ. Некоторые в открытую заявляли о своем недоверии к нему. Вот что со своей профессиональной точки зрения говорил по этому поводу Билли Уайлдер, режиссер картины «Зуд седьмого года»: «В этом мире существуют замечательные плутишки, подобные Монро. В один прекрасный день они оказываются на кушетке психоаналитика и выходят от него мрачными, зажатыми существами. Для Монро лучше не пытаться исправиться. Ее очарование заключается в том, что у нее обе ноги левые».

Являя собой мешанину чувств и настроений, Мэрилин не укладывалась в обычные нормы и стандарты. Генри Розенфельд видел в ней женщину, которая «от страха покрывалась красными пятнами при мысли о новом знакомстве».

Писательница Адель Флетчер как-то ожидала Мэрилин к обеду в апартаментах Эльзы Максвелл в «Валдорф Тауэре». «В номер Эльзы она приехала, опоздав на три часа, как раз в то время, когда у нее была назначена встреча в студии Сесила Битона. Позже я узнала, что перед уходом она трижды перемывала голову и делала укладку. Ее все время заботила собственная внешность, она боялась, что будет выглядеть не лучшим образом и люди начнут говорить, что ее красота увядает».

Помощник Мэрилин Питер Леонарди в 1955 сказал: «Перед каждым интервью или появлением на публике она сидит и сидит, и витает где-то мыслями. Иногда она часами пялится в окно, думая о чем-то и дергая себя за прядь волос. Иногда беспокойство ее бывает таким сильным, что ее начинает подташнивать».

Работая, Мэрилин часто заносила свои мысли и замечания по игре в записную книжку. «Чего я боюсь?» — прочитал в ее блокноте один любопытный коллега. «Я знаю, что умею играть. Но я боюсь. Я боюсь, хотя не следовало бы, я не должна бояться. Черт!»

Милтон Грин видел, как Мэрилин на его глазах постепенно привыкала к барбитуратам. Борясь с бессонницей, она могла принять снотворное в три часа ночи, зная, что в шесть ей нужно вставать и ехать на деловую встречу. По дороге к месту назначения, чтобы выйти из ступора, она снова принимала лекарства, на этот раз стимулянты, часто дексамил. К тому же Мэрилин стала много пить, сочетая выпивку с пилюлями.

В 1955 году Мэрилин сообщила Милтону и Эми Грин, что сделала очередной аборт. К этому времени — к двадцати девяти годам — их уже было тридцать. Во всяком случае, эту цифру называла Эми Грин сама Мэрилин. Можно не сомневаться, что это был новый удар по ее неустойчивой психике. Эми Грин не знала, кто был предполагаемым отцом, а Генри Розенфельд предпочитал не афишировать свои отношения с актрисой.

Несмотря на уверенность в завтрашнем дне, которую ей сулила дружба с Артуром Миллером, Мэрилин вела себя так, как будто все еще оставалась безнадежно одинокой. Чаще, чем когда бы то ни было, потакала она своему желанию звонить людям глубокой ночью или перед рассветом. Милосердные друзья были готовы прийти к ней на помощь в любое время суток и соглашались до рассвета колесить с ней по Манхэттену или во тьме городских предместий. Мэрилин уже боялась оставаться ночью одна.

Ли Страсберг пытался решить эту проблему, пригласив ее ночевать к себе в дом. «Она пребывала в расстроенных чувствах, — вспоминал он. — Она нуждалась в семье. Ей хотелось принадлежать кому-то. Не в том смысле, чтобы заниматься любовью, а просто для поддержки, потому что, когда она принимала таблетки, они воздействовали на нее так, что ей хотелось принять еще. А мы их не давали ей. По этой причине у нее появилась привычка приезжать и оставаться. Я немножко подержу ее, а потом она идет спать».

В мае 1956 года журнал «Тайм» подготовил о Мэрилин большую хвалебную статью. Эта работа заняла у журналистов много месяцев. Они брали интервью даже в столь отдаленных местах, как Токио, Париж и Лондон. Эзра Гудмен, знавший Мэрилин через Сиднея Сколски, несколько недель провел в Лос-Анджелесе, собирая о ней всевозможные сведения. Дотошный, он через сито пропустит созданный ею миф о своем прошлом. Он переговорит с ее школьными учителями, коллегами, врачами и психиатрами и соберет для «Тайма» обширнейший материал.

Гудмен придет к выводу: «Как следует из психиатрических наблюдений, она, вероятно, испытывает к себе настолько сильное отвращение, что пытается найти с миром общий язык не путем приспособления к реальности, а путем воссоздания себя и окружающего ее мира, в ней есть что-то загадочное, почти магическое, такое, чему пока еще никто не в силах дать определение, что-то, что вознесло ее туда, где она сейчас пребывает, несмотря на прошлое, которое неминуемо должно было сделать из нее шизофреничку, привести в больницу для умалишенных или превратить в валяющуюся под забором алкоголичку. Вероятно, тем качеством, которое делает ее столь привлекательной в глазах многих людей, является ее неуверенность, ее несчастливость и сомнамбулическое шествие по жизни. Но загадка по имени «Мэрилин Монро» пока еще не разгадана. Сомнительно, чтобы год амбулаторного наблюдения, подглядывания и полицейского надзора мог справиться с этой задачей. Вероятно, это под силу только психоаналитику».

По словам Гудмена, журнал «Тайм» большую часть его материала выбросил и опубликовал заздравную статью об актрисе, уверенно идущей по гладкой дороге, которая ведет ее к еще более славному будущему. Вероятно, ничего иного публика и не ждала, и не потерпела бы.

Норман Ростен, наверно, самый близкий из ее нью-йоркских друзей, видел, что Мэрилин была в большой беде. Он надеялся, что это может быть уравновешено другой ее стороной, женщиной «разумной в смысле выживания».

Выживание для Мэрилин означало идти вперед, а идти вперед значит больше сниматься. И никого рядом не было, кто сказал бы ей об обратном. Даже если бы и был, скорее всего, она не послушала бы. В течение первых семи лет своей карьеры Мэрилин снялась в двадцати четырех картинах. На протяжении остальных семи, с 1955 года до своей кончины, она сделала только пять. Первый из них, как она пообещала журналу «Тайм», доказал, что она на самом деле была «настоящей актрисой».

Примечания

1. Северный олень (англ.).