Досье
Жизнь Мэрилин...
... и смерть
Она
Фильмография
Фильмы о Монро
Виртуальный музей
Видеоархив Аудиозаписи Публикации о Монро
Цитаты Мэрилин
Статьи

Главная / Публикации / Э. О'Хоган. «Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро»

Глава пятнадцатая

Может, наутро мы и не просыпаемся помудревшими, но все-таки нас не покидает надежда, что ночь привнесет немного красок в наши духовные странствия. Иногда я лежал рядом с Мэрилин в ее спальне на 5-й Хелена-драйв: бугенвиллеи будто бы дрожали в темноте за окном, и луна высасывала из нас кровь, пока мы спали. Но чаще всего Мэрилин спала одна. Она допоздна рассматривала обложки пластинок или заучивала роли; в темноте душной комнаты ее глаза сверкали двумя белыми точками. Стоило мне залаять — даже тихонько тявкнуть, — как меня тут же выставляли в коридор. Я торчал под дверью, цитируя Еврипида, царапая дерево и мяукая, как кошка. «Один верный друг стоит десяти тысяч родственников».

Покупки из Мексики все еще лежали в коробках по всему дому. Как-то раз Мэрилин легла спать раньше обычного — было не по сезону холодно, шторы качались на ветру, а с бульвара Сан-Висенте доносился собачий лай.

— Ш-ш, — сказал я. — Она меня выставит.

Мэрилин приняла снотворное, и ей снился Пьер Сэлинджер — на пресс-конференции, которую она смотрела по телевизору; он держал за уши белую крольчиху За-За и рассказывал смеющимся репортерам о том, что крольчиху подарил юной Каролин Кеннеди питсбургский фокусник. За-За приехала к ним вместе с рожком и открывалкой для бутылок.

— Господин секретарь, — прозвучал вопрос, — а вы знаете, что эта крольчиха — алкоголичка?

— Я знаю только одно, — ответил Сэлинджер. — За-За по идее умеет наигрывать первые пять тактов американского гимна на игрушечной трубе.

— А можно, она исполнит для нас какой-нибудь номер?

— Хорошо, я ее попрошу, — ответил Сэлинджер.

Потом Мэрилин приснился Хрущев. В ее сне он был похож на продюсера Джо Шэнка. Больше всего на свете вождь мечтал посетить Диснейленд. Он пригрозил США ядерной войной, если они не дадут ему встретиться с Микки-Маусом и псом Плуто. Мэрилин хотелось поговорить с ним о Шостаковиче, но он говорил только о животных-космонавтах. Хвастался Лайкой, Белкой и Стрелкой, твердил, что они увековечат славу Советского Союза. Потом Мэрилин приснилось лицо миссис Кеннеди, держащей на руках Пушинку — подарок ее дочери от русского вождя. Щенок преданно заглядывал в глаза миссис Кеннеди. Мэрилин стояла в одиночестве посреди какой-то пустыни, рядом с больницей — или то был обнесенный крепостной стеной дом в Койокане? В саду она увидела человека, который ухаживал за кроликами и с любовью прижимал их к себе. Обернувшись, человек улыбнулся в камеру, и ровно в эту минуту кролик заговорил:

— Кроме того, возможности искусства так же неисчерпаемы, как сама жизнь: те из нас, кого не прельщают ложные прелести и поверхностное декоративное искусство правящего класса, приходят к убеждению, что искусство намного богаче жизни, поскольку оно проливает свет на то, что значит быть вместе в этом мире.

Для «Что-то должно случиться» Кьюкор попросил оформителей студии «Фокс» соорудить на съемочной площадке копию своего дома на Корделл-драйв. Макет получился точь-в-точь такой же, вплоть до римских статуй, окон со ставнями, столика у бассейна и палисандра на углу. Как я уже говорил, собаки не имеют врожденной привычки различать вымысел и действительность — мы учимся этому, только если обращаем внимание на человеческие неврозы, — однако воссозданный дом Кьюкора оказался серьезным испытанием для моей веры в силу действительности. В конце концов даже собаки стали думать, что декорации в павильоне номер 14 больше похожи на дом Кьюкора, чем сам дом Кьюкора, только крыши у него не было, а статуи поднимались не в звездное небо Калифорнии, а в мешанину из кабелей и лампочек. Мы старались не обращать на это внимания.

— Ой, гляньте! Эдип-хромоножка!

— Очень смешно, Дино. Обхохочешься.

Уолли Кокс умудрился сломать ногу, и оттого голос у него стал еще писклявей, чем обычно. Дин Мартин любил подкалывать его насчет высоколобых друзей-интеллектуалов.

— Эй, Уолли! — сказал он. — Ты все еще дружишь со своими мозгоправами? Как думаешь, они окажут мне услугу? Только нужен целый вагон мозгоправов, один со мной точно не управится. Они мне помогут, Чарли?

— Обхохочешься, Дино.

— Скажи им, что я отпетый любитель гольфа из Штойбенвилла, Огайо. Они ведь сделают мне за это скидку?

— Наоборот, сдерут с тебя три шкуры, Дино, — ответил мистер Кьюкор, возвращаясь к нам от бассейна и хлопая по плечу исполнителя главной мужской роли.

— Безумие какое-то, Джордж. Здесь просто сумасшедший дом.

— Сумасшедший дом? Видел бы ты, как весело сейчас в Европе.

— В Италии?

— Вот именно, Дино. На съемках «Клеопатры». Они превысили бюджет на тридцать миллионов долларов.

Я стал гадать, хорошо ли там сейчас Родди Макдауэллу. Он наверняка получал удовольствие от хаоса. Мистер Мартин улыбнулся и обратился к мистеру Коксу:

— Уолли, так вот куда отправились все твои друзья? Дорогущие нью-йоркские мозгоправы? Они все в Чинечитте, помогают Лиз гримироваться?

— Очень смешно1.

Кто-кто, а мистер Мартин знал толк в гриме. Лицо у него было цвета бурых оливок, поспевающих на побережье древней Лигурии.

— Не говори мне про бюджеты, Харви, — бросил он в сторону мистера Кьюкора. — У меня семеро детей. Спросите Уолли, он подтвердит. Семеро! Я трачу на молоко больше денег, чем на бурбон, Клайд. Серьезно. А этот хромоножка не хочет одолжить мне мозгоправа, хотя у него их штук двадцать в запасе. Ну разве это не самая гнусная подлость на свете?

Мэрилин вызвала с Восточного побережья миссис Страсберг, чтобы та помогала ей учить роль. Но чаще всего моя хозяйка вообще не появлялась на съемочной площадке: ей было плохо, грустно, а если она и приходила, то была вся на взводе — то нервничала, то бунтовала. После возвращения в Лос-Анджелес Мэрилин превратилась в сплошной комок панического страха и сомнений в своей истинной сущности. Должно быть, я ничего не смыслю в людях: я слишком поздно заметил, что происходит непоправимое. Но Мэрилин в том фильме была на высоте, это точно. Мистер Леватес, студийный дармоед, вечно просовывал голову в дверь ее бунгало и, свесив язык, спрашивал:

— Работать сегодня будем, голубушка?

Мне хотелось его цапнуть и помочиться на его гольф-мобиль. Однажды я подслушал их разговор с помощником продюсера:

— Она неуправляема, но из нее по-прежнему может выйти толк. Гринсон утверждает, что сумеет продержать ее на плаву до конца съемок.

Иногда я просто бродил по площадке в поисках приключений или выпрашивал у электриков сандвичи. Дин Мартин торчал на дорожке за павильоном: размахивал своей клюшкой для гольфа и без конца курил. Мистер Кьюкор несколько недель подряд снимал сцены, в которых не было Мэрилин, однако теперь ему оставалось только сидеть и ждать ее прихода. Однажды, чтобы успокоить нервы, он привел на площадку свою собаку Сашу, но очень скоро из-за постоянных расстройств потерял ее из виду, и мы выскочили на дорогу — изучить ситуацию с провизией. Мы пробежали мимо декораций ковбойского салуна и замедлили шаг возле административного здания. Саша кивнула на окна.

— Они ее уволят, песик-э. Поверь мне на слово, скоро студия ее вышвырнет.

— Неправда, — возразил я. Меня как обухом по голове ударили. Перед глазами все помутилось.

— Вот увидишь, очень скоро2.

День был жаркий, и на территории стояла тишина.

— У людей есть права, — сказал я. — У работников есть права.

— И обязанности, — заметила Саша, облизывая лапу и стуча по земле. — Обязанность Мэрилин — появляться на съемочной площадке и сиять перед камерой.

— Значит... ее уволят?

— Я слышала их треп-э. Уволят. Она грозится поехать в Нью-Йорк на следующей неделе, петь на вечеринке по случаю дня рождения Кеннеди.

— Ага, верно. Я тоже слышал, как миссис Мюррей говорит об этом по телефону.

— В «Медисон-сквер-гардене», oui?

— Так.

— Если она это сделает, ее точно уволят.

— Уволят? Разденут до нитки?

— Какое смешное выражение.

— Это из Роберта Бернса, — ответил я. — Знаешь его стихотворение «Две собаки»?

— Никогда не читала.

— Цезарь и Люат. Два пса. Поэт записывает их беседу о злых хозяевах3.

Дойдя до конца дороги, мы зашли за угол и увидели открытые двери столовой. Саша повернулась ко мне с истинно французским выражением печали на морде. Она лизнула мне ушко и сказала:

— Ей конец.

— Нет. Наоборот, это только начало. Скоро ей исполнится тридцать шесть. Мы ездили в Мексику, накупили там всякого барахла для ее нового дома, а еще она умная и участвует в политической жизни страны. В Мексике она стала другим человеком.

— О да, они это любят — другими становиться, — ответила Саша. — А на деле все равно остаются прежними.

Из столовой вышел кот с мокрыми от молока усами. Два плотника пронесли между нами кусок цветного стекла, и на один ошеломительный миг мы все показались себе персонажами витражного окна. Я вспомнил любимый витраж Дункана Гранта, «Собака прекрасной Изольды узнает сэра Тристана» Уильяма Морриса. Ровно два года прошло с той беззаботной поры на ферме Чарльстон: на выбеленные тротуары «Фокса» теперь светило совсем другое солнце.

Кот с молочными усами не был Тристаном, однако его слава меня не смущала. Зато смущала Сашу.

— Знаешь этого Рыжего? — прошептала она. — Выиграл премию «Пэтси» за роль в «Завтраке у Тиффани».

— Да ладно? Ему вручили статуэтку?

— Oui, — ответила Саша. — Уже вторую по счету.

— Чудесно, — сказал я. — Должно быть, он очень талантлив.

— А по-моему, он переигрывает, — скривилась Саша. — И везде играет самого себя.

— Да ладно, брось.

— Ты слишком добренький, Маф. Mon Dieu. Если ты начал верить в кошек — считай, тебе конец!

— Нет, Саша, мы никогда не сдаемся. — Я топнул лапкой. — Мы идем вперед. Навстречу новым приключениям. Новым людям. Новой еде.

— Еда, точно! — сказала Саша, подняла голову и ухмыльнулась Рыжему. — Месье, — обратилась она к нему, — смотрю, вам по душе быть буржуазной свиньей. Только взгляните на эти усы! Вам, верно, полагается добавка?

Рыжий только улыбнулся. Я подумал, что кошки, по-видимому, и впрямь самые интеллигентные создания на свете. Они самодостаточны, а потому умеют черпать силы в одиночестве. Собаки же и люди для полного счастья нуждаются друг в друге. Знаменитый кот казался образцом самообладания и погруженности в себя: он облизнул рыжие усы и зашагал по дороге, цитируя на ходу Уильяма Батлера Йейтса:

Миналуш крадется в траве,
Одинокой думой объят.
Возводя к неверной луне
Свой неверный взгляд4.

Через некоторое время нас обнаружил на кухне рассерженный помощник режиссера: он собирался в один прекрасный день стать режиссером, снимающим авторские фильмы, и битый час бегать за двумя псинами по студии ему было не с руки. Когда я вернулся на площадку, Мэрилин уже была готова к съемкам. На сей раз вопиющий непрофессионализм проявила не она, а собака Типпи, которой полагалось узнать героиню Мэрилин, чудом вернувшуюся с необитаемого острова. Вероятно, я один придерживаюсь высокого мнения о сценарии «Что-то должно случиться»; конечно, это не «Братья Карамазовы», но сценарий был дерзким, смешным и весьма стильным. Мэрилин, впрочем, пришла от него в ужас: после «Анны Кристи», Триллингов и умных многообещающих поклонников, работающих в издательстве, после всех этих нью-йоркских интеллектуалов съемки в таком фильме казались ей полным крахом.

Однако истинной примадонной на съемочной площадке была Типпи. Несмотря на тридцативосьмиградусную жару, Мэрилин вышла к бассейну в полной боевой готовности и с улыбкой на лице, а вот Типпи попросту отказывалась играть.

— Я же говорила, — процедила Саша, — она не годится для фильма. Эта дура совершенно не умеет вживаться в роль. Фи! Мистер Кьюкор польстился на красивую шерстку — вот так всегда, ему важен décor. Сначала décor, а уж потом все остальное.

— Да, она явно не тянет. Уже двадцать третий дубль снимают.

— Эго, — сказала Саша. — Все дело в ее эго. Тото бы никогда не опустилась до такого поведения.

— Саша, Тото — персонаж «Волшебника страны Оз», а собаку звали Терри.

— Какая разница!

Я потоптался на месте.

— На мой взгляд, большая.

Но Саша меня не слушала.

— Ты только посмотри, — шепнула она, — как эта Типпи огрызается на дрессировщицу. Ну-ну. Пустая трата меха!

Моя хозяйка, игравшая Эллен, поставила на пол сумочку с логотипом «Юнайтед эйрлайнз» и села на колени перед собакой. Суть заключалась в том, что собака не видела Эллен пять лет, но все равно узнала, а дети героини, плескавшиеся в бассейне, не узнали. Однако Типпи все время пропускала условные знаки и ни в какую не хотела выкладываться.

— Интересно, что бы сказал о ней Ли Страсберг? — спросил я открыто злорадствующую Сашу.

— Ну же, давай! Голос, детка, голос! — повторяла дрессировщица. Кьюкор покачал головой.

Мэрилин засмеялась. Ее будто бы тешила мысль, что не только она забывает слова. Кьюкор вышел из себя. Всем было ясно, что прогулы Мэрилин его унижают, а теперь еще эта Типпи отказывалась играть: только клала голову на плечо его главной звезды и тяжело дышала, высунув язык. Шли часы.

— У некоторых животных-э, — проговорила Саша, — просто кишка тонка. Они не умеют вкладывать душу, понимаешь-э?

— Да. Какая жалость!

— Не жалость, а стыд и позор! — воскликнула Саша. — Трусливая бездушная псина.

Наконец Кьюкору удалось снять дубль, более-менее соответствующий его задумке, и Типпи подошла к нам попить, при этом на морде у нее не было ни тени смущения.

— Ну как?

— Чудесно, — ответил я. — Ты отлично передала настроение сцены. Прекрасная работа.

— Видно, что с душой! — добавила Саша. — Здесь важно было проявить некоторую сдержанность, и тебе это удалось.

— Спасибо, ребята, — ответила Типпи. — Хоть и не с первого раза, но какая, к черту, разница? Ради такого стоило потянуть время, согласны? Поберечь силы для Идеального Дубля. Я взяла за основу «Двух веронцев». Помните собаку Ланса, Креба, который не проронил ни единой слезы и не сказал ни единого слова? Вот-вот. Я постоянно держала его в уме, и, мне кажется, все получилось как нельзя лучше. Эмоции отыграны безупречно. Сначала я думала о дожде. Я вспомнила дождь, барабанивший по крыше конуры той ночью, когда умерла моя мать. Я поняла: ключ к сцене — в дожде. В молчании. Стоило мне вспомнить ту ночь, как на ум сразу пришли слова Ланса.

— Браво, — сказал я. — Ты сотворила чудо.

— В этой сцене, — добавила Саша, — прекрасно видны все мотивы. Тебе запросто могут вручить «Пэтси».

— Да бросьте, ребята, — сказала Типпи. — Я не могу, поймите, не могу позволить себе даже думать об этом!

Когда мы в следующий раз заглянули на площадку, Мэрилин лежала на шезлонге: студийный врач осматривал ее носовые пазухи, Паула Страсберг в черном плаще сидела рядом и что-то шептала ей на ухо. Гример Уайти Снайдер порхал над ней с помадой в руке. Пэт Ньюкомб хмурился и листал телеграммы из Нью-Йорка. Над всеми нами возвышался симулякр Кьюкорова дома, дома с белыми ставнями. Мы с Мэрилин переглянулись. Она открыла рот и хотела что-то сказать, но промолчала — у меня сложилось впечатление, что ей необходимо отвлечься на что-то и забыть о бесчисленных отвлекающих факторах в своем непосредственном кругу. Она постоянно звонила доктору Гринсону, и сегодня он сам приехал на съемочную площадку. Мы вместе вышли на улицу — ждать, когда за ним подадут машину. Гринсон оправдывал позицию студии.

— Хотя, может, дело просто во мне, — сказал он. — Я в своем репертуаре. Я — это я, ничего не поделаешь.

Мэрилин посмотрела ему в глаза.

— Я тоже когда-то была собой.

— Мы над этим работаем.

— Рада слышать, — сказала она.

В обществе будущего, писал Троцкий, искусство полностью растворится в повседневной жизни. Так мир поймет, что восторжествовала философия добра. Отпадет нужда в танцорах, художниках, писателях и актерах: все станут частью огромной живой фрески таланта и гармонии. С того самого дня, когда выехал за ворота авиморской фермы и покатил по дороге в тряском фургоне Уолтера Хиггенса, я знал, что всю жизнь проведу в поисках момента максимального накала страстей, высшего вымысла, такого места, где политика и искусство будут неразделимы даже в самые заурядные дни, лишенные общественных потрясений. Мы знали мало, но одно знали наверняка: мир на земле устроен так, что небо ему в подметки не годится.

С годами многому учишься. Щенки спрашивают меня, как устроена жизнь, и я отвечаю: с годами многому учишься. В тот день моей юности, когда миссис Белл спустилась в винный погреб, а потом прикурила сигарету от спички и велела мне затушить пламя лапой, я, наверное, был еще слишком молод, чтобы понять, что она вспоминает сестру. (Вирджиния всех своих собак учила этому фокусу.) Во время обеда в Чарльстоне мистер Коннолли упомянул Вирджинию, и это мгновенно всколыхнуло в Ванессе море забытых отголосков и дурных предзнаменований. Примерно такая же атмосфера наполняла салон лимузина, отвозившего нас домой с бульвара Пико, когда я последний раз побывал на съемочной площадке «Что-то должно случиться». Мэрилин велела водителю поднажать и выехать на скоростную автостраду. «Отвези нас в Форест-лоун, Руди, — сказала она. — Хочу пройтись. У тебя такое бывает? Когда хочется просто идти и идти вперед, выбросив из головы чужие заботы?» В машине было чисто и холодно — идеальное место, если вы собрались жить в Калифорнии. На полке за задним сиденьем лежала книжка о мексиканских садах.

Итак, в Глендейл, расположенный по другую сторону Гриффит-парка, откуда началась моя лос-анджелесская жизнь, — смотреть на огни долины Сан-Фернандо. Руди припарковался у ворот, и мы с Мэрилин пошли по Мемориал-драйв, обращая внимание на названия дорожек и аллей: казалось, мы гуляем не по кладбищу, а по луне. Долина Мира, Поляна отражений, Утренний свет, Сад Победы. Когда мы дошли до нужного участка, сообразил, что сюда привозят останки людей, когда они умирают. Опавшие эвкалиптовые листья потрескивали под нашими ногами. Я понюхал землю и помочился. Мэрилин вытащила из сумочки клочок бумаги — на нем была карандашная надпись, сделанная ее собственной рукой: «Аллея Шепчущих деревьев, участок № 6739».

Ветерок летал над могилами, взметая за собой свет и тени. А могилы будто бы отвечали нам, леди и ее собачке, гуляющим по кладбищу ранним летним вечером. Какая бездна сознания крылась в этом парке! Моя хозяйка села на траву у начала аллеи Шепчущих деревьев и прикурила косячок, который ей дал гример на студии. Она скрестила перед собой ноги и выдохнула дым.

Перед нами был Божий Акр. Церковь Олд-Норт. Поляна славы. Полагаю, эти названия должны были внушать умиротворение, однако с того места, где мы сидели, кладбище, казалось, буквально кишело тревогой по поводу Божьего отсутствия. (Да, Бога никогда нет дома.) Эти аллеи дарили людям вечную надежду, а раз уж я так уважаю все вымышленное, изобретенное, всерьез выдуманное, почему бы не восславить Господа как воплощение врожденного стремления человека к сказке? Почему бы и нет, в самом деле. Тогда, сидя на траве Форест-лоун, я наконец-то понял и зауважал человеческую веру в Бога: может, он не высшее существо и даже не особо одушевлен, однако реальности в нем не меньше, чем в Снупи или Толстяке Арбакле.

Ни малейшего признака дождя я на Форест-лоун не заметил и подивился, отчего же тут такие зеленые лужайки — стояла жара, с гор дул горячий ветер. Мы оба сидели на траве, на равных, и наслаждались обществом друг друга. Мэрилин курила косячок и опять говорила, как Эмма Бовари: твердо веря, что собака не выдаст ее секретов. Она поведала мне о маленькой девочке, ее школьной подруге, которая была на год старше и без умолку болтала, — самая болтливая девочка в классе. Элис представлялась мне человеком будущего: ее голубые глаза идеальной формы и черные волосы были созданы для любви, фитиль в ее голосе всегда был готов вспыхнуть и спалить целый мир. Обыкновенная лос-анджелесская девчушка, чья мать работала монтажером на киностудии «Консолидейтед филм».

— Она всегда смеялась, — проговорила Мэрилин. — Кажется, что такие девушки кому угодно могут облегчить жизнь — просто смеясь не переставая.

Моя хозяйка затянулась и прикусила губу.

— Доктор Крис как-то рассказывала мне о письме, которое ей написала Анна Фрейд. Я навсегда запомнила оттуда одну фразу: «Мы никогда не теряем отцов — если, конечно, они чего-то стоили».

Мэрилин уставилась на долину. Животные, которые спорят со смертью, спорят с самим Дарвином. Я это прекрасно знал. Что там мистер Коннолли бубнил в свою чашку? Ах да. «Жизнь — это лабиринт, в котором мы повернули не туда еще до того, как научились ходить». Прекрасно сказано. (А четырьмя ногами свернуть не туда еще проще, чем двумя.) Должен признать, за свою жизнь я успел набраться дарвиновских мыслей из самых разных источников, но мне не по душе, как он презрительно фыркает по поводу смерти. В конце концов, что есть эволюция, как не история нашего полного вымирания? Я выбирал только те приключения и события, которые были занимательны для меня и остальных. Уже гораздо позже я понял, что вся эта игра — битва за выживание. Взглянуть хоть на могилы, спускающиеся по склону Форест-лоун, — каждая воплощает собой неудавшуюся попытку выстоять, фирменный удар по вечной жизни, которая заканчивается здесь, под этим стальным прямоугольником, сверкающим на солнце. Знаете, что читал Чарлз Дарвин во время своей экспедиции на «Бигле»? «Потерянный рай» Мильтона. Великий ученый на пороге великих открытий обнаружил, что мы проводим жизнь не в прекрасном саду, а в попытке его вспомнить.

Пока мы глядели на окутанную дымкой долину Сан-Фернандо, меня посетило еще одно видение. Сперва я представил, как все здания и дороги исчезают, обнажая бобовые поля, а потом вырастают вновь и рушатся от толчков мощного землетрясения.

Мэрилин достала пудреницу и пригладила брови. Проглотила пару таблеток.

— Чую, нас с тобой ждет прекрасное лето, Маф, — сказала она. — Как только закончим этот дурацкий фильм, вернемся в Нью-Йорк.

Я завилял хвостом, прыгнул ей на коленки и принялся лизать руки, которым теперь недоставало прежней мягкости. Мне кажется, она была уже под кайфом, когда поднялась на ноги и захихикала. Мы пошли по траве, и Мэрилин останавливалась у относительно свежих могильных плит, читая надписи: «Возлюбленный муж и отец, Эдвин М. Доусон, 1903—1958», «Айрин Л. Нунналли, возлюбленная жена и мать, 1904—1960». Потом начался сектор с могилами постарше; мы шли мимо ничем не примечательных плит, а впереди бежали наши тени. Мэрилин еще раз взглянула на клочок бумаги и повторила записанный номер. Наконец мы нашли нужное место:

«ЭЛИС ТАТТЛ
ВОЗЛЮБЛЕННАЯ ДОЧЬ, 1925-1937
НАША КРОШКА»

— Она была моей лучшей подругой, — сказала Мэрилин. Какое-то время она гладила буквы на табличке, обводя одним пальцем каждое слово, как будто хотела вписать в их железный закон что-то личное и сокровенное. Она заговорила, обращаясь к могиле: — Элис умерла из-за астмы. Астма взялась откуда ни возьмись, и очень скоро она умерла.

Мэрилин сказала, что хотела принести на могилку цветы, но цветов у нее не нашлось, и она только вновь и вновь водила по табличке пальцем, а потом тронула губы, выудила из сумочки десять долларов и положила их в маленькую стеклянную вазочку, занесенную пылью. Трава казалась неестественно зеленой, бутафорской, но ветер был настоящий. Наконец Мэрилин расхотелось быть на кладбище, и она взяла меня на руки.

— Прощай, Элис, — сказала она, и мы пошли прочь по дорожке. Чем дальше мы отходили от Шепчущих деревьев, тем больше она походила на Мэрилин: когда впереди замаячили ворота, ее походка поменялась, а дыхание стало глубже. Она стиснула меня в объятиях и посмотрела мне в глаза. Мы дошли до края Форест-лоун, и я все еще думал о Мильтоне.

— Равно — мы спим ли, бодрствуем, — во всем, везде созданий бестелесных мириады5, — сказал я.

— Хороший пес, — ответила Мэрилин.

Неделю спустя миссис Мюррей решила выстирать каждую тряпку в доме. Моя хозяйка была в Нью-Йорке. Не знаю почему, но меня всегда тянуло к прислуге; дело даже не в политике и идеологии, скорее в запахе — и в моей страсти к кухне. Все окна были открыты, на улице, перелетая с цветка на цветок, сплетничали пчелы — рассадник серости и заурядности.

— Прямо находка для битников Беркли, — сказала одна пчела, садясь на садовый шланг. — «Зуковски и дзен-нытье».

— Бытие, — поправила ее вторая пчела, зарываясь в цветок.

— Не поняла?

— Зуковски, дура. Номер назывался «Зуковски и дзен-бытие».

Интересно, неужели я один замечал наше с миссис Мюррей усиливающееся сходство? Такое часто бывает с людьми, которые много времени проводят со своими собаками. Миссис Сэквилл-Вест, по мнению многих, была точной копией Линкера. Лайонел Триллинг расчесывал волосы на пробор, подражая своей афганской борзой по кличке Элсинор, а Джона Стейнбека часто путали с его пуделем Чарли, когда они колесили по стране на грузовичке по имени Росинант. Вот и миссис Мюррей начала приобретать сходство со мной — или с другой похожей на меня собакой. Однажды она несла меня из зимнего сада на кухню, и мы прошли мимо мексиканского зеркала: она на миг замерла, размышляя о классификации небесных ангелов, страданий и грехов, а я посмотрел в зеркало. Могу поклясться, я увидел там не нас, а «Портрет Евгении Графф» Моне, на котором она изображена со своей собачкой. Дело было не столько во внешнем сходстве моей подруги с Евгенией — мадам Поль, хозяйкой кондитерского магазина в Пурвиле, — сколько в сходстве этих дам с собаками, которых они держали в руках: от удивления я чуть не опрокинул свою миску с «Фрискис»6.

К вечеру похолодало. Увы, это беда всех испанских гасиенд: днем они прекрасны и жизнерадостны, а к ночи невольно складывается впечатление — если только всюду не развешаны китайские фонарики, а вдалеке не бренчат гитары, — что радостям испанского мира сюда путь заказан. Мое настроение всегда зависело от окружающей обстановки — такую цену я платил за жизнь с художниками и актерами: их воображение буквально впитывалось в стены, и столь же явно ощущалось их отсутствие. Я мог бы написать, что Мэрилин не выходила у меня из головы, но это слабо сказано. Я чувствовал ее всюду, куда бы ни шел. Бродя по комнатам как неприкаянный, я везде чуял крепкий след «Шанель № 5», и оттого казалось, что она вновь рядом со мной. Все ее вещи оставляли в душе четкую печать: подписанная пластинка Синатры «В короткие часы перед рассветом», единственная и очень красивая туфелька «Феррагамо», недочитанный русский роман у двери. Через несколько дней моя подруга вернется в Брентвуд, а я, конечно, буду встречать ее в коридоре или у бассейна, радостно тявкая и глядя на нее счастливыми глазами.

Каждую свободную поверхность в доме миссис Мюррей завалила выстиранной одеждой. В углу громко орал телевизор. С плечиков на окнах свисали рубашки, платья лежали на торшерах, чулки протянулись возле камина, а шелковые шарфики сушились на зеркалах. Каждая вещь будто бы нашла себе место по нраву.

— Все созданные вещи — это образы вещей, которые есть на небесах, — сказала миссис Мюррей, выкручивая телевизионную антенну и направляя ее на юг. Она умудрялась цитировать Библию и жевать ириски одновременно. Миссис Мюррей повернулась ко мне, и я вскочил на кресло: она дала мне остаток ириски, вздохнула и поглядела на меня своим фирменным скорбным взглядом.

— Я должна тебе кое-что сказать, Красавчик Мафия. Увы, животные после смерти не попадают в рай.

— Какое облегчение, — ответил я. — Можно спокойно верить, не заботясь о последствиях.

— Чего ты растявкался? Я всего лишь сказала правду. Нечего на меня обижаться, маленький... Снежок.

Она улыбнулась мне сквозь старые очки. Дверь на террасу была открыта, и цикады в саду стрекотали в защиту Джона Стюарта Милля, обвиняемого в человеческой самонадеянности. Тут загремел телевизор: Мэрилин вышла на сцену в белой меховой накидке и платье из звезд. На маленьком экране телевизора «Магнавокс» она была созданием не от мира сего, как никогда далеким от повседневной жизни. Каждое существо обладает каким-нибудь редким, уникальным качеством, но в тот миг, окруженная призрачным ореолом, Мэрилин казалась недоступной звездой, сверкающей в сгущающемся вокруг нее мраке. Она пела «С днем рождения, мистер президент». Моя подруга выглядела так, словно действительность никогда ее не заботила и не волновала, словно в ее жизни не было никаких сомнений, тревог, людей и Элис Таттл. Она была потусторонне красива. На миг в толпе зрителей мне привиделся еврейский юноша Чарли. Камера снимала ряды улыбающихся молодых лиц — то были люди, которых заботило будущее их общества, и я совершенно уверен, что Чарли сидел среди них. На сцену вышел президент Кеннеди. Заиграла оперная музыка. Изображение стало нечетким, музыка звучала все громче и громче. Я даже подумал, что это внеземные цивилизации посылают нам сигнал, но то был всего лишь Кеннеди, помехи и неестественно громкая музыка. Миссис Мюррей с безразличным видом сидела в кресле. Она штопала любимые носки Мэрилин и нашептывала слова какого-то древнего псалма.

Бугенвиллея уронила в бассейн несколько лепестков. Я сидел на террасе, наслаждаясь прекрасным вечером. Пусть моя хозяйка была на другом конце континента, насекомые без умолку спорили, а миссис Мюррей тихонько работала в своем мексиканском кресле, все равно мы были все вместе под синими кущами небес. Там, наверху, сияли звери-созвездия — Большая Медведица, Скорпион, Большой Пес, — точь-в-точь как две тысячи лет назад они сияли Птолемею. На забор вдруг вскочила Лиззи, кошка нашего соседа-ортодонта. Она двигалась в ритм доносившемуся из комнаты Вагнеру. Отражаясь в бассейне, кошка говорила медленно и с расстановкой:

Солнце уходит, а с ним и мы,
Кто ищет солнца на руинах.
Так радуйся же лету, mes amis,
Ведь не попляшешь на могиле.

Я подошел к живой изгороди и поставил на нее передние лапы, но кошка не испугалась и не убежала — наоборот, игриво наклонилась вниз. Она видела, что мне открылось что-то новое.

— Приключения многому тебя научили, — сказала она. — Даже твои неприятели с этим согласны. Ты повзрослел, Маф.

— Люди искусства всегда молоды душой, — ответил я. — В работе они всегда молоды, и мечты у них всякий раз новые.

— Хороший пес, — сказала она.

Музыка все играла, и мне вдруг показалось, что я сижу не у бассейна, а у синих рейнских вод, и над поверхностью реки поднимаются дочери Рейна, поющие элегию об утраченном золоте. Их смех звучал в скрипках, пение которых летело из окна. Потом вороны заговорили об отмщении, а Зигфрида, как и положено, убили. Я вообразил алое зарево на небе и полыхающий погребальный костер, в который бросается Брунгильда на коне, и всему приходит конец. Через минуту наступила тишина, а бассейн вновь стал обыкновенным калифорнийским бассейном. Вагнер как-то попросил Козиму делиться всеми своими мыслями с их спаниелем Пепсом. «Говори Пепселю все, о чем думаешь, — писал он жене. — Я заметил, что перед началом работы мне хочется, чтобы пес пришел и приглядывал за мной».

Миссис Мюррей задремала над штопкой, и я пробрался мимо нее в гостиную. Экран телевизора превратился в заснеженное поле, часы тикали будто бы в другой вселенной, так что я прошел мимо развешанной одежды к своему любимому месту в задней части дома — к постели Мэрилин. Я сонно улегся на нее и почесал старый пинкеровский ошейник. Да, меня нередко выставляли за дверь спальни, а иногда и запирали в гостевом домике за болтливость, но той ночью я мог сколько угодно лежать в хозяйкиной кровати и вдыхать строгий, вечный аромат свежих хлопковых простыней, который показался мне столь уместным и правильным, когда я закрыл глаза и втянул носом секреты ее подушки.

Примечания

1. Мистер Кокс был воплощением человеческой свободы, по крайней мере свободы в понимании Жана Поля Сартра. Он мог быть и не быть, а в самом конце, подобно мистеру Хемингуэю и остальным, доказал свое существование тем, что его закончил. — Примеч. авт.

2. Я вдруг понял, почему Жан Ренуар назвал это место «16-й век Фокс». — Примеч. авт.

3. Любимое стихотворение моей первой хозяйки, миссис Дафф. В лучшую пору своей политической жизни она часто выписывала из него отдельные строки и рассылала правительственным чиновникам. Она воображала, что невинность собак может наставить их на путь истинный. — Примеч. авт.

4. У.Б. Йейтс, «Кот и луна». — Примеч. пер.

5. Дж. Мильтон, «Потерянный рай». — Примеч. пер.

6. Мадам Поль писала сестре, что Клод Моне был «aimant les sucreries», большим сладкоежкой, но свой портрет его кисти она в магазине не повесила. «Мы непременно подыщем ему достойное местечко в прачечной. Я обожаю искусство и восхищена тем, как точно нас запечатлел месье М. Но мой муж другого мнения. Полагаю, он пришел в ужас, узнав, что мы с Фулетт сделаны из одного материала». — Примеч. авт.

Предыдущая страница К оглавлению  

 
  Яндекс.Метрика Главная | Ссылки | Карта сайта | Контакты
© 2024 «Мэрилин Монро».