Главная / Публикации / А.В. Грачев. «Мэрилин Монро»

«Я не хочу быть вещью!»

Я, Мэрилин Монро. Мой любимый цвет белый. Я всегда любила цветные мечты, ибо мир вокруг был чаще всего черно-белым...

Я вспоминаю: когда мне было пять или шесть лет, фундаменталистская церковь — к ней принадлежали мои приемные родители — проводила богослужение, в котором принимали участие сотни детей. Мы стояли, выстроившись и ряды, на склонах гигантского естественного амфитеатра где-то в горах в районе Лос-Анджелеса. Девочкам выдали накидки — красные с одной и белые с другой стороны. В начале богослужения они были надеты красной стороной наверх — «цветом греха», который должен был смениться белым — «цветом 1 несения». И когда гора засияла белизной, среди гигантского белоснежного пространства осталась лишь одна красная точка. Я просто забыла обо всем — гик было интересно, когда остальные перевернули накидки. Я так обрадовалась, что никто не забыл этого сделать, что забыла перевернуть сама... Меня за это побили, сказав, что сам Иисус осудил меня, отказался от меня.

...Творческая жилка во мне подстегивала, толкала на путь актрисы. Я наслаждалась игрой, когда игра была истинно талантлива. И, наверное, для домохозяйки у меня было слишком большое воображение.

Я люблю людей. Публика пугает меня, но людям я доверяю... Однажды прошел слух, что со мной все кончено. Когда Артура Миллера, который был тогда моим мужем, вызвали в суд за неуважение к Конгрессу, представитель одной кинокорпорации сказал мне, что или Миллер должен стать осведомителем, а я должна толкать его на это, или со мной как с актрисой все будет кончено. Я ответила: «Я горжусь взглядами моего мужа и всегда буду на его стороне». «С Мэрилин Монро кончено, — кричали тогда все, — никто о ней больше не услышит!..»

Как часто встречаешься с человеческой бесчувственностью! Возьмите, например, актеров или продюсеров. То, что они обо мне думают, они не говорят мне в лицо, они говорят об этом газетам... Я не понимаю, почему бы людям не быть немножко добрее друг к другу... Чем выше человек или чем он проще, тем лучше он относится к людям... Иногда становится немножко грустно: хотелось бы встретить человека, которого ты привлекаешь, какова ты есть. Приятно быть объектом чьей-то мечты, но хорошо, когда тебя принимают и ради тебя самой. Конечно, разные бывают люди, но иногда меня приглашают в гости, чтоб украсить мной обеденный стол. И тогда я чувствую, что меня позвали не ради меня самой... То же и в кино. На меня надели, как вечную личину, образ секс-бомбы, заставляя играть одну и ту же роль снова и снова. Считается, что студия должна быть местом, где творят искусство, а не производят товары ширпотреба...

Я хотела доказать всем, что мне по плечу серьезные роли, но мне не дали сыграть роль Милдред в экранизации романа Моэма «Бремя страстей человеческих». И в постановке «Лисистраты» Аристофана. Не позволили сыграть Грушеньку в «Братьях Карамазовых»... Надо мной смеялись, и больше всех те, кто никогда не читал романа Достоевского. Меня заставляют делать «как будто». Я так не могу! «Я знаю только то, что есть на самом деле», — говорю я режиссеру, а он говорит, что я больная... Для боссов «XX века» я была статьей дохода, я должна веселить и забавлять Америку. Но, вопреки им, я записываюсь на курсы Михаила Чехова, который проповедует в Голливуде систему Станиславского, и занимаюсь в актерской студии Ли Страсберга. Я не хочу больше выставляться на съемке так, словно демонстрирую купальные костюмы. Я всегда считала, что даже в самых коротких сценах, где мне пришлось выйти хоть на минутку и что-то воскликнуть, я должна сделать все, на что я способна... В те дни, когда приходилось играть в особенно трудных сценах, я вдруг думала: «Ох, какое счастье быть простой уборщицей!» По-видимому, все актеры проходят через это. Мы не только должны хотеть быть лучше, мы должны быть лучше...

Вот говорят мне о нервах. А мой учитель Ли Страсберг, когда я пожаловалась ему, что не знаю, отчего нервничаю, сказал мне: «Когда перестанете нервничать, перестанете быть актрисой. Нервность означает чувствительность». А как нелегко актеру преодолеть в себе застенчивость! Как будто внутри тебя сидит надзиратель и диктует, до какой степени ты можешь дать себе волю... Игра актера — это настоящая борьба с самим собой. Наверное, нет на свете более застенчивого человека, чем я. И я в самом деле борюсь с собой... Актер не машина. Истинное творчество человечно, а ведь актер — человек. Он чувствует, он страдает, он бывает весел, бывает нездоров, у него есть нервы, как у всякого другого человека.

Гете сказал: «Талант развивается в одиночестве». И это истинная правда. Актеру нужно одиночество, и, мне кажется, немногие понимают это. Можно сказать, что каждый из нас имеет собственный секрет, который помогает призвать на помощь весь мир в тот единственный миг, когда ты играешь. А тебя все дергают. Наскакивают. Буквально раздирают на части... Я не отношусь к тем актрисам, которые поражают всех своей дисциплинированностью. Я стараюсь выработать в себе внутреннюю дисциплину, она помогает играть. Но я пришла на студию не затем, чтобы меня дрессировали. В конце концов, это ведь не военная школа.

Обостренная чувствительность, которая помогает мне играть, в то же время и мешает. А с этим мало кто считается. Исаак Стерн очень заботился о своей скрипке. А что бы было, если б каждый мог на ней играть?..

Обо мне Кларк Гейбл сказал: «Когда она приходит на студию, она работает. Она отдает всю себя! Она приходит сюда работать...»

Я очень хочу не спеша готовиться, чтобы хорошо сыграть, — во всяком случае, насколько позволяют мои способности... Я хотела быть актрисой, а не чудом природы...