Главная / Публикации / И.В. Беленький. «Мэрилин Монро»

Опасные связи

Позвони мне, — промычал он, — и приходи ужинать. Дом открыт, ешь что хочешь, что понравится.

По слухам, именно этими вполне невинными словами Джо Шенк пригласил к себе Норму Джин одним из летних дней 1947 года. Между прочим, он угадал истину, хотя это было и нетрудно. Даже из окна лимузина ему было видно, что эта девушка (не в знакомый ли уже нам свитер она была одета?) отнюдь не входила в десятку самых богатых женщин Голливуда. Наподобие фицджералдовской героини, «с шестнадцати и до двадцати одного года она думала лишь о том, как бы поесть досыта». Почему? Да потому, что, оставшись без контракта с Зануком, она осталась и без средств к существованию. Тем не менее она настойчиво продолжала посещать занятия в Экторз лэб, и, чтобы оплатить их, ей пришлось вернуться к профессии фотомодели — чаще всего в эти месяцы ее снимает Том Келли и делает с нее рекламные плакаты (постеры) Эрл Моран. Этот пусть нерегулярный и не Бог весть какой обильный заработок обеспечивает помимо актерских занятий полуголодное существование (на сосисках и бутербродах) и нерегулярную плату за комнату все в том же Стьюдио-клаб. Естественно поэтому, что подвернувшееся знакомство с Шенком оказалось очень даже кстати. «Я часто ходила обедать к Шенку. Это было существенно — ведь после того как на «Фоксе» избавились от меня, так же хорошо я уже не прокормилась бы. Он всегда был очень мил, дружелюбен, открыт и относился ко мне с участием, но «девушкой» Шенка я никогда не была. Он любил меня искренне и по-человески». Компенсировали ли шенковские обеды ту полуголодную жизнь, какую пришлось тогда вести Мэрилин? В какой-то степени несомненно, но, полагаю, компенсацию эту она переживала довольно болезненно. Лена Пепитоне, итальянка, в 1957—1958 годах работавшая горничной у Мэрилин в ее нью-йоркской квартире, так вспоминает о рассказах своей хозяйки: «После обедов зачарованная Мэрилин сидела и слушала, как он рассказывал ей удивительные голливудские сказки о Джоне Барриморе, Чарли Чаплине, Рудольфо Валентино и прочих «звездах». Рассказывая, мистер Шенк не переставал ласкать ей грудь. «Больше ему ничего не требовалось, — говорила Мэрилин, — ведь он уже был стар, хотя иногда просил меня поцеловать его, ну вы сами знаете как...» Все ее конкурентки завидовали ей, а Мэрилин продолжала свои визиты к Шенку, ибо в те голодные дни у него по крайней мере «хорошо кормили».

Трудно сказать, действительно ли Джо Шенк воспользовался именно этим путем к сердцу двадцатилетней Нормы Джин, искал ли он этот путь, нужна ли она ему была на самом деле как любовница, нужны ли ему вообще были к тому времени любовницы и что за услады тешили ему сердце. Все эти вопросы, скорее, риторичны — и по той причине, что ответ на них найти попросту негде, и оттого, что любой ответ тут ровным счетом ничего не прояснит. И если этот человек меня заинтересовал, то только потому, что он среди первых встретился Мэрилин по дороге на ее голливудскую Голгофу. Он и в силу своего положения в Голливуде, и в силу своего возраста и кинематографического опыта мог упорядочить ее жизнь, быт и обучение профессии. Меня не волнуют его «особые» склонности и пристрастия — какими бы они ни были, они не должны исчерпать заинтересованность в человеке. Однако беда Мэрилин заключалась в том, что, кто бы ни попадался ей на жизненном пути, для всех физические отношения фактически исчерпывали интерес к ней. В этом смысле Джо Шенк не оригинален.

Человеком он был своеобразным и по-своему колоритным. Вместе со своим младшим братом, Николасом (многолетним президентом корпорации «Лоев», куда входила знаменитая компания «МГМ»), Джозеф Шенк родился в волжском городе Рыбинске; детьми братья были увезены в Америку, где сделали весьма и весьма недурную предпринимательскую карьеру. Ко времени знакомства с Мэрилин Джо Шенку исполнилось шестьдесят девять лет, из которых тридцать были отданы кинобизнесу. За плечами у него числились руководство тремя кинокомпаниями и отсидка (в 1941 году) за неуплату налогов. Он отличался поистине квазимодовской внешностью (Мэрилин говорила, что у него «лицо омара») и многолетним пламенным интересом к женскому полу. Его сотрудница, писательница и сценаристка Анита Лус пишет о нем с невозмутимостью хроникера: «Он был великолепным образчиком силы, излучающей магнетизм. Джо мог бы лидировать в любой сфере деятельности... По опыту Джо знал, что секс подразумевает многие причуды, и пользовался им весьма агрессивно, что для него, по-видимому, представлялось вполне обычным делом; однако он отдавал себе отчет в том, что его садистские наклонности могли перепугать любую девушку, еще не посвященную во всевозможные сексуальные тонкости».

Надеюсь, теперь-то понятно, почему именно Джо Шенк послужил для Мэрилин прототипом легендарного мистера Киммела, как помним, якобы нехорошо обошедшегося с маленькой Нормой Джин?

Систематические визиты Мэрилин к богатому старику, прославившемуся «особыми пристрастиями», естественно, не могли не вызвать и обостренного интереса к ней, и жгучей зависти. Завидовали ей десятки девушек-«старлеток», находившихся в сходном положении, ибо, как и Мэрилин, полагали, что Шенк по-прежнему всесилен и в состоянии обеспечить «звездное» и благополучное будущее любой из своих протеке. Интерес же к ней проявляла голливудская пресса, как и сегодня, жившая в те дни сплетнями и слухами. Конечно, мало приятного пользоваться информацией, почерпнутой из подобного источника, но где взять другую? Кроме того, помимо сплетен о Шенке здесь встречаются и чисто фактические наблюдения. Вот некоторые из них, позволяющие представить себе жизненные обстоятельства, в которых очутилась бывшая миссис Дахерти, всецело посвятившая себя одной цели — стать «звездой».

«Один из лос-анджелесских репортеров рассказывает, как был с визитом у Шенка и застал его сидящим у бассейна в его доме на Холмби-хилз. Появилась Мэрилин в купальнике из одного куска тесно прилегающей ткани, выглядела она в этом наряде, как всегда, восхитительно. Она принялась забирать у гостей заказы на выпивку. Репортер не сводил потрясенного взгляда с этой блондинки — не то актрисы, не то манекенщицы, не то официантки. Это заметил Шенк: «Давай! Хочешь, веди ее наверх, в спальню». Не знаю, воспользовался ли репортер приглашением Шенка, но его наблюдение немаловажно, ибо дает нам представление о том, какой была Мэрилин в 1947 году, когда были сделаны некоторые из отобранных мною фотографий. С этим наблюдением перекликается и написанное журналисткой Шейлой Грэхэм: [В то время] «самую важную роль она сыграла, обслуживая выпивкой, сигаретами и сигарами Даррила Занука, Джо Шенка и их приятелей, пока они в особой комнате на студии резались в карты. Кроме нее были там и другие «старлетки», дожидавшиеся своих хозяев. Их называли «карточными девочками» (Gin Rummy Girls), и спустя полгода или год большую их часть меняли другой группой «старлеток», которым приходилось исполнять те же самые обязанности. И только одна усилиями ее покровителя Джо Шенка оставалась на многие [восемнадцать] месяцы».

Надо ли пояснять, что этой «одной» была Мэрилин? Воистину она стала прикасаемой, то есть готовой если и не на все, то, во всяком случае, на многое. Что же касается профессионального влияния Джо Шенка, то в этом вопросе Мэрилин (да и не она одна) сильно заблуждалась. Дело в том, что, хотя Шенк и числился одним из шефов компании «XX век — Фокс», практически он от дел давно отошел (производством фильмов на студии полноправно и самовластно распоряжался Занук) и повлиять каким-либо образом на развитие событий был попросту не в состоянии. Более того, дружба Мэрилин со старым Шенком (или я уж не знаю, что там было на самом деле) только убедила Занука в нецелесообразности продлевать с ней контракт: в Голливуде любили и любят победителей, а не отошедших от дел маразматиков, и если «старлетка» не может сообразить, с кем ей, простите, спать, зачем она нужна?

Как бы то ни было, Шенк и пальцем не пошевелил, чтобы попытаться предотвратить прекращение контракта, и совсем не потому, что ему было плевать на Мэрилин, — нет, его тянуло к ней, — но потому, что явственно ощущал собственное бессилие. Кроме того, и правила игры не допускали никаких столкновений между «моголами» — да еще по такому ничтожному поводу. Все, что смог или захотел сделать для нее Шенк, — это попросить независимого продюсера Сола Вуртцела¹ дать ей какую-нибудь небольшую роль. Так она впервые появилась на экране в фильме «Опасные годы». Съемки проходили как раз тогда, когда истекали последние недели контракта Мэрилин с Зануком, а фильм вышел на экран спустя полгода после расторжения контракта. «Когда мы сидели в гостиной, мистер Шенк спросил меня: «Как дела на студии?» Я была рада тому, что уж он-то был ни при чем, когда меня увольняли, и сказала: «С прошлой недели я там уже не работаю». Он посмотрел на меня, и по его глазам я поняла, что я не первая, а тысячная, кто вот так же остался без работы. Его усталыми глазами на меня смотрела история Голливуда. Он сказал: «Потерпи... Попробуй на студии Икс». (Как выяснилось, под студией Икс Шенк имел в виду «Коламбию», но в своих воспоминаниях (незаконченных) Мэрилин не называет практически ни одной киностудии и мало кого по фамилии.) А спустя еще несколько месяцев Шенк сообщил, что он договорился на «Коламбии» о контракте для Мэрилин: «Думаю, пора тебе снова приниматься за фильмы».

Контракт Мэрилин на «Коламбии» был вдвое короче аналогичного соглашения с Зануком и немногим продуктивнее — она снялась в одном-единственном фильме («Хористки»). Однако жизненные обстоятельства, насытившие эти шесть контрактных месяцев (с 9 марта по 8 сентября 1948 года), представляют интерес хотя бы потому, что затрагивают нравы околокинематографической среды, а кроме всего прочего открывают в характере Мэрилин нечто такое, чего мы еще в ней не видели (возможно, лишь догадывались).

Нет ничего сложнее, чем описать достоверный факт, по сравнению с этим создание легенды — просто пустяк. Казалось бы, подписание юридического документа (каковым и является контракт) может вызывать вопросы только юридического порядка. Однако мы уже знаем, как вокруг подписания первого контракта (с Зануком) было выстроено сразу несколько версий. Причем версия, «обслуживавшая» легенду, явно заслоняла собой фактическое свидетельство. Сходным образом развивались события и вокруг второго контракта — с «Коламбией», с ее шефом Гарри Коном.

По одной версии, Шенк позвонил прямо Кону, своему давнишнему приятелю еще по временам немого кино и образования Голливуда. Если это так, то, что бы об этом ни говорили, Шенк принял активное участие в судьбе своей «девушки» (или кем там ему была Мэрилин?), и если ее союз с «Коламбией» скоро распался, то виновата в этом только она сама. По другой версии, Гарри Кон заинтересовался Мэрилин независимо от Шенка, увидев ее в упомянутом фильме «Опасные годы», и за очередной партией в покер сказал Шенку, что даст указание своему «открывателю талантов» Максу Арнау связаться с ней. В таком случае достоинства юной Мэрилин, ее внешняя притягательность, ее «аура» становятся качествами объективными, независимыми от индивидуальных склонностей Джо Шенка, и кратковременность контракта оказывается случайной, подверженной несчастливым обстоятельствам. Для обеих версий характерно непосредственное участие Кона и договоренность, так сказать, на высшем уровне. Поэтому очевидна их явная легендарность: о будущей Богине экрана могли договариваться только Боги голливудского Олимпа. Лично я склонен больше доверять еще одной версии: дабы не искушать судьбу, Шенк решил попытаться устроить контракт с Мэрилин на «нижних» этажах голливудской административной пирамиды. Косвенно это подтверждается фразой Шенка, которую приводит Н. Зиролд в своей книге «Голливудские магнаты»: «Не хочу я с этим сукиным сыном с самим разговаривать — может послать меня куда подальше...» Зная всех и вся в Голливуде, он связался с одним из продюсеров «Коламбии», Джони Табсом, специалистом по «программерам» — в данном случае дешевым мюзиклам с примитивным мелодраматическим сюжетом и полупрофессиональной режиссурой. Табс как раз в это время работал над одним из таких фильмов под названием «Хористки» и согласился включить Мэрилин в съемочную группу.

Итак, стоила ли овчинка выделки? За двухлетнюю унизительную связь со стариком с «лицом омара», за обеспечение хозяев кинокомпаний сигаретами, выпивкой и... прочими услугами она получила две крохотные роли в фильмах, специализированных для второразрядных кинотеатров. Была ли эта связь «опасной»? Да, прежде всего в духовном отношении, в смысле «воспитания чувств». Дело даже не столько в том, что ее любовник (до чего бы там у них ни доходили отношения) был старше ее почти на полвека. Известны неравные, но вполне счастливые браки, и примером тому — Чарлз Чаплин, который был старше своей восемнадцатилетней невесты на тридцать шесть лет. Но, во-первых, это был брак, а не оказание «специфических» услуг; во-вторых, люди нашли друг друга, и главное — именно это, а не разница в возрасте. Отношения Шенка и молоденькой Мэрилин суть не просто связь старика и девушки, даже теоретически не имевшая ни малейших шансов на какую бы то ни было стабильность; их роман (если это, конечно, можно так назвать) строился на взаимочувствовании хозяина и прислужницы, наложницы, чего-то среднего между горничной и гейшей. Рвавшаяся, как и другие «старлетки», изо всех сил «наверх» — на экран, в богатые особняки, в роскошные лимузины, к шикарным вечерним нарядам (которые принадлежали бы ей, а не брались напрокат из студийной костюмерной), — Мэрилин рассматривала свои «услуги» лишь как этап, ступеньку, барьерчик на пути к цели. Стоит его перепрыгнуть, оттолкнуться от ступеньки, пережить как вчерашний день — и ты у цели. Но всякие отношения — между людьми. И общественные — между людьми. И служебные — между людьми. Что же говорить об интимных? Но как таковые они требуют нервных, эмоциональных затрат. В данном случае — без отдачи. Ибо какая же отдача от хозяина с лицом омара? Тем более что были и другие.

* * *

Ни работа с фотографами, ни прислуживание студийным боссам не помогло ей сохранить за собой комнату в Стьюдио-клаб — спустя некоторое время после расторжения договора с Зануком ей пришлось искать новое место жительства. Она сняла комнату у одной семьи в Бербанке (северо-восточный пригород Лос-Анджелеса), неподалеку от павильонов компании «Уорнер Бразерз». Естественно, не один Шенк стремился «помочь» красивой девушке, не имеющей возможности платить за квартиру. По-видимому, ее характер, вид, манера поведения таили в себе некую страдательность — не только играную, но и природную. Податливость. Беспомощность. Детскость. Впоследствии Джошуа Логэн (режиссер, снявший ее в фильме «Автобусная остановка») описывал ее как «лучащуюся и бесконечно желанную. Полная наивных представлений о себе и трогательная, она напоминала, скорее, испуганное животное — молодого олешка или курочку». Отсюда нетрудно понять, что в охотниках воспользоваться этими «удобными» свойствами характера Мэрилин недостатка не было. Светская хроника Голливуда донесла до нас всевозможные происшествия 1947 года, в которые была втянута Мэрилин. Упомяну о «ценителе» женской красоты, назвавшемся «искателем талантов» для компании «Сэмюэл Голдуин пикчерз», а оказавшемся обычным насильником; о некоем «кинематографисте», который заманил ее к себе «на обед» (видимо, в духе Шенка); о полицейском, который предпочел свободные от дежурства часы посвятить преследованию красивой девушки и даже вторжению в квартиру, где она снимала комнату. Столкновения с жизнью не проходили бесследно, и страдательность, заложенная от природы, причиняла страдания, податливость оборачивалась уступчивостью и сговорчивостью на что угодно, беспомощность становилась провоцирующей, детскость вызывала нездоровые чувства. Обычная девушка преображалась в прикасаемую, прикосновенную, притягивающую, преследуемую...

Разумеется, не все действовали так грубо, как упомянутые персонажи голливудской хроники. Например, актер Джон Каррол. С ним Мэрилин познакомилась то ли в Санта-Моника, в доме ее благодетеля из «Фокса» Бена Лайона (по мнению Гайлса), то ли в Швабс Драгстор, представлявшем собой нечто среднее между аптекой, магазином, гостиницей и кафе (по мнению Сандры Шиви). В общем, наверное, не имеет никакого значения, где именно это произошло и при каких обстоятельствах посредственный актер мюзиклов, похожий на Кларка Гэйбла, а стало быть, и на мифического отца Нормы Джин, обратил внимание на очаровательно сложенную девушку с золотистыми волосами. Однако любопытно все же, что какой бы факт в жизни Мэрилин ни взять, он тут же как бы размывается, затуманивается, растворяется во всевозможных версиях и вариантах, словно его изображение то и дело двоится. Встречались не встречались, в том месте или в другом, в то время или в иное — из этих взаимоисключающих обстоятельств связана вся жизненная цепь Мэрилин. Где бы они ни встретились, это произошло после того, как на нее набросился полицейский, скучавший в часы своего досуга. В чем биографы единодушны, так это в том, что, узнав об этом покушении, Каррол сказал своей жене (кстати, работавшей в той же должности на «МГМ», что и Бен Лайон на «Фоксе»): «Мы должны помочь этой бедной девушке».

Далее события развивались вполне тривиально. Женатый на женщине с состоянием (и судя по всему, твердой и решительной), по натуре безвольный байбак, Каррол решил создать для себя своего рода нирвану и по сходной цене на женины деньги приобрести и любовницу. (Кстати, этот тип людей, не столь уж и редок.) Супруги приютили Мэрилин у себя, в роскошной квартире в западном Голливуде (между Ла Сьенега-авеню и Фаунтин-авеню), в доме, известном под названием «Эль Паласьо» (Дворец), а также заключили с ней 4 декабря 1947 года персональный контракт на ведение ее дел. То есть Каррол с женой брали на себя обязанности агентов (импресарио) Мэрилин в поисках ролей на голливудских студиях. Более того, по контракту они должны были оплачивать ее наряды, услуги гримеров, парикмахеров и педагогов по актерскому мастерству. И чем же все это обеспечивалось со стороны Мэрилин? Да ничем. Никаких ролей супруги для Мэрилин не нашли и найти не могли. Поэтому даже те «лирические» проценты, что оговаривались в контракте, попросту висели в воздухе. Спрашивается, кому же из участников контракт был выгоден? Уж, конечно, не жене Каррола (ее звали Лусил Раймэн). Ей он лишь стоил денег, и, надо полагать, немалых, а взамен она не получала ничего. Мэрилин обретала прямую выгоду: практически бесплатно ей предоставили прекрасное жилье; все необходимое для студийной жизни оплачивалось в счет гипотетических доходов от гипотетических ролей. Плюс она была рядом с человеком, напоминавшим Кларка Гэйбла и привлекавшим ее якобы потому, что на Гэйбла походил ее отец (которого, как мы знаем, она никогда не видела). Ну и наконец — Каррол, который теперь, благодаря контракту, имел любовницу «на законных основаниях». Понятно, что долго эта идиллия продолжаться не могла (так не бывает), и спустя три месяца «Коламбиа» с подачи Джо Шенка выкупила у Карролов опцион Мэрилин. И все закончилось, причем, если верить Карролу, так же примитивно, как и началось: «Связь у нас была. Чего уж там... Да и что вы хотите, когда люди все время вместе? Что тут поделаешь? Нас застукала Лусил, и я перепутался, подумал, что она может и судебный процесс затеять, и до развода довести, а то еще за решетку упечет...»

Достойное рассуждение достойного человека! Но меня, естественно, интересует не Каррол (с ним-то все понятно), а Мэрилин. Удивительнее всего то, что она всерьез была убеждена, что ради нее Каррол бросит жену и женится на ней! «Лусил, — сказала она как-то Раймэн, — мне надо кое-что вам сказать. Вы ведь не любите Джона? Если бы вы любили его, вы бы не проводили столько времени на работе. Вот я его, по-моему, люблю... Вы не разведетесь с ним? А то мы бы тогда поженились...» Этот наивный, по-детски не рассуждающий эгоцентризм, чувственный эгоизм (в общем-то, не столь уж и редкий у актеров) остался у Мэрилин на всю жизнь и в конечном итоге сыграл роковую роль. Ибо придет день, когда еще один Джон завладеет ее мыслями, и мысли эти примут еще раз то же направление, и она решит, что ей ничто не сможет помешать стать на этот раз первой дамой государства, и самое интересное, что, несмотря на прошедшие к тому времени полтора десятилетия, она сохранит тот же наивный взгляд на вещи, тот же по-актерски непосредственный чувственный и нравственный эгоизм. Но это будет позже...

А сейчас я опять беру в руки фотографии Мэрилин, сделанные в те годы студийными профессионалами. Мне очень хочется посмотреть на девушку, которая своим стеклянно хрупким, затухающим, точно испаряющимся голоском говорит жене мужчины, в которого влюблена (по крайней мере, она так думает): «Вы не разведетесь с ним? А то мы бы тогда поженились...» Конечно, это не жизненные фотографии, а специальные, сделанные с позирующей фотомодели, и все же! Вот она в клетчатой рубашке смотрит на нас с веселым удивлением, взгляд ее еще не затуманен внутренней тревогой, как в годы, когда ею интересовались братья Кеннеди, ее ничто не гложет, не сжигает пламя поглощающей страсти, она еще не теряет голову под нахлынувшим чувством и — главное — пока не пользуется «лошадиными» дозами снотворного. На фотографии 1947 года она — здесь и теперь, она живет моментом, и, глядя на эту фотографию, я охотно представляю ее себе сидящей где-нибудь в кафе — в той же Швабс Драгстор на Бульваре Заходящего солнца, актерском кафе, где, очень возможно, она и встретила своего первого из Джонов — Каррола.

А вот другая фотография: Мэрилин демонстрирует модную прическу — «последний писк» 1947 года. Смотрит Мэрилин, как обычно, прямо в объектив, эта фотография представляла бы немалый физиономический интерес, ибо почти нет изображений, где бы лицо Мэрилин не обрамлялось золотистым облаком волос. Здесь у нее высокая прическа, волосы подобраны вверх и открывают уши и шею. Но голова ее слегка наклонена вперед, а взгляд направлен вниз — фотограф хочет показать этим, что не Мэрилин он здесь снимает, а новую, моднейшую прическу. Но удается это ему только частично. Не зря биографы и те из фотографов, кто работал с Мэрилин постоянно, утверждают, что настоящей манекенщицей она никогда не была. Причина все та же — она не умела играть. Манекенщица должна играть свое платье, образ, который платье придает человеку. Мэрилин могла быть только собой. Такова она и на этой фотографии. Да, она должна здесь позировать, и она пытается это делать, но на самом деле только ждет, когда снимок будет произведен и она сможет изменить эту совершенно несвойственную ей позу. Она ведь непременно должна смотреть в объектив, и неустойчивость взгляда, который она вынуждена направить в сторону от камеры, придает этой статичной фотографии внутреннюю динамику. Фотография насыщена тем же невыполненным, несовершенным движением, которым наполнялась и жизнь Мэрилин в годы поисков пути на экран, в голливудские салоны и особняки.

Как на этой фотографии, жизнь Мэрилин той поры интересна биографу и историку не столько (во всяком случае, не только) тем, что с ней действительно происходило, сколько тем, что могло бы произойти, да не произошло. Она прислуживала Джо Шенку и выполняла его всевозможные прихоти, но, будь он помудрее, он мог бы по-настоящему устроить ее жизнь и кинематографическую карьеру — для этого не следовало обращаться на самые «верхи» студийной иерархии, ибо такой человек, как Шенк (имею в виду опыт и известность), мог бы добиться этого десятками других способов. Она позировала, хотя могла бы сниматься; она постоянно и беспорядочно искала, к кому бы прилепиться, кто бы мог о ней заботиться и помогать в поисках ролей (поэтому-то ее так легко можно было заманить куда угодно), тогда как ей следовало учиться, и не урывками на случайных занятиях, а систематически, компенсируя недостаток школьного образования. Но вместо всего этого Каррол решил попросту купить ее, создав в первую очередь для себя же (и для жены) двусмысленную ситуацию.

Итак, 9 марта 1948 года контракт с Карролами был откуплен «Коламбией» и заключен опционный контракт. Она стала готовиться к съемкам в фильме Фила Карлсона «Хористки». Фильм этот — мюзикл, и актрисам, которым предстояло исполнять вокальные номера, полагалось заниматься с репетиторами. Репетитором Мэрилин (ее героиня, Пэгги Мартин, пела по ходу фильма) оказался некий Фрэд Каргер. Самое любопытное то, что знакомство Мэрилин с Каргером началось, как и с Шенком, — с приглашения на обед. Вот описание знакомства будущих любовников: «Фрэдди... был тронут бедностью Мэрилин. Когда ее доходы уменьшились, у нее вошло в обыкновение покупать на «Коламбии» сырой гамбургер и нести его через улицу к себе в комнату, в Стьюдио-клаб, где она запивала его черным кофе. Когда он спросил ее, не сидит ли она таким образом на диете, она ответила: «Завтракаю я грейпфрутом и кофе, на ланч у меня хлеб с джемом и арахисовым маслом. В иные дни на еду у меня уходит чуть больше доллара». Каргер тотчас спросил: «А почему бы вам не пообедать у меня?» — на что Мэрилин улыбнулась и благодарно пожала ему руку. Вечером он привез ее в семейный дом на Харпер-авеню. «Эта малышка, — сказал он матери, — очень одинока и без гроша». Энн (мать Каргера) импульсивно обняла Мэрилин, и дружба, завязавшаяся между обеими женщинами, продолжалась до самой смерти Мэрилин».

Это гастрономически сусальное начало любовной истории как-то не хочется воспринимать всерьез. Тот, кто читал новеллу О. Генри «Пимиентские блинчики», поймет меня. Между тем роман развивался вполне серьезно, во всяком случае, для его участников. Однако я не намерен пересказывать все его перипетии (чем, возможно, разочарую читателя). И дело не только в том, что в романе нет ровным счетом ничего интересного и даже завлекательного — он весь настолько же сусален, как и знакомство обоих влюбленных; и не только в том, что просто скучно — вслед за биографами — описывать, какими глазами Мэрилин смотрела на Фрэдди, а он смотрел на Мэрилин и как в этих Богом благословенных занятиях проводили они время. Беда в том, что эти, казалось бы, такие жизненные и понятные каждому отношения живых людей в конце концов начинают ассоциироваться с вполне банальным (на современный манер) вариантом истории о Золушке, где бедная, но решительная девушка берет штурмом богатого, но безвольного балбеса. Кстати (вот уж действительно — кстати!), история эта опасно близка к сюжету тех самых «Хористок», к съемкам в которых Каргер готовил Мэрилин. Опасно, потому что там, где жизнь начинает подражать вымышленным схемам, надо забыть об искренности в чувствах и мыслях, там любовь обречена распасться. Бедная девушка Мэрилин стремится стать «кинозвездой» и влюбляется в богатого и обаятельного Фрэдди, а Пэгги очень хочется стать солисткой кордебалета, и она влюбляется в богатого и молодого Рэнди. Вы скажете, что в этом еще нет ничего криминального и банальные сюжеты изначально списываются с жизни, которая, к счастью, в подавляющем большинстве случаев именно банальна (если бы она была такой, как на экране, жить было бы просто невозможно). Я же отвечу вам, что в обыденной жизни и именно в силу того, что она предельно банальна, зависимость любви от трезвого расчета далеко не столь прямолинейна, как в сюжетах об экранных золушках, и в худшем случае обставлена массой дипломатических экивоков и демагогических сентенций. Если на экране то и дело любовь и расчет связываются напрямую, то только потому, что сценарист не предусмотрел между ними хотя бы тонкой прослойки из этих самых экивоков и нравоучений. В самом деле, ну что общего между стремлением стать «кинозвездой» или кем-то еще (например, солисткой кордебалета) и внезапно охватившей девушку любовью к богатому и обаятельному плэйбою? Какая связь между тем и другим и почему одно с такой странной неизбежностью влечет за собой другое? На экране эта связь очевидна, и события с неизменным ускорением устремляются к заранее заданному счастливому концу — к свадьбе и славе. Но в жизни заранее ничего не задано и, в отличие от Пэгги, Мэрилин остается и без того и без другого. Не потому ли столь быстро и легко распался ее так гастрономично завязавшийся роман (он продлился ровно столько, сколько опционный контракт с «Коламбией», то есть шесть месяцев), что, насмотревшись мелодрам и мюзиклов тех лет, аналогичных «Хористкам», и примерив на себя платья экранных золушек, Мэрилин напрямую связала расчет и чувство? Я нисколько не сомневаюсь, что Каргер ей нравился, но столь же очевидно, что она понимала, насколько он может быть ей полезен. Каргеру это тотчас стало ясно, и он почувствовал себя уязвленным: «Мне невероятно досаждали ее амбиции. Мне требовалась женщина, которая сидела бы дома. Она же ради нужного человека могла бросить все».

Итак, роман с Каргером кончился ничем. Как и до того роман с Карролом. Как и в дальнейшем почти все ее романы. Их потому и было так много (а их было много), что они кончались ничем. Мне кажется, это происходило в основном по нескольким причинам. Судьба Мэрилин, как показывают ее отношения с Каргером, с первых же ее голливудских лет чересчур опасно сближалась с экранными сюжетами и заэкранными легендами — в последний год ее жизни это сближение с мифом привело к катастрофе. Известно толстовское наблюдение: в отношениях между двоими только один целует, другой же подставляет щеку. Многочисленные мужчины Мэрилин (за редким исключением) в нее не влюблялись — они подставляли щеку. И это, в свою очередь, не могло не уязвлять Мэрилин. «Он не любил меня, — говорила она позднее о Каргере. — Мужчина не может любить женщину, к которой испытывает что-то вроде презрения. Он не в состоянии ее полюбить, если в душе стыдится ее». Учтем еще и специфическую атмосферу в Голливуде, практически вынуждающую «ради нужного человека бросить все». Учтем и особые нравы Киногорода — его расплывчатую мораль, обостренную восприимчивость, повышенную чувствительность и всепроникающую публичность частной жизни. Нетрудно представить себе, как в такой обстановке в новичке пробуждается все то, что в иных условиях лежало бы на дне души, а здесь, взбаламутившись, выплескивается в мир, привыкший к какому-то причудливому синтезу фальши и искренности. Этот мир расстраивал душевное равновесие даже у очень сильных, волевых людей. «Работе в кино сопутствуют сильные эротические переживания. Ничем не сдерживаемая близость к актерам, полнейшее взаимное обнажение. Интимность, преданность, зависимость, нежность, доверие и доверчивость перед магическим глазом камеры создают теплое, возможно иллюзорное, чувство надежности. Напряжение, расслабление, совместное дыхание, моменты триумфа, моменты спада. Атмосфера заражена эротизмом». Так писал великий Ингмар Бергман. Что же говорить о молодой девушке, детство и юность которой проходили в обстановке, которую для «воспитания чувств» никак нельзя назвать благоприятной?

* * *

В период подготовки к съемкам в «Хористках» жизнь столкнула Мэрилин не только с плэйбоем Картером. Если Каргер отвечал за вокальную подготовку Мэрилин, то драматической ее выучкой занимался другой репетитор. То была Наташа Лайтес, возглавлявшая отдел репетиторства на «Коламбии». Конечно, может показаться странным, что в главу «Опасные связи» я включаю, по сути дела, обычную преподавательницу актерского мастерства. Однако история с Наташей Лайтес особая; женщина эта оказала на Мэрилин воздействие далеко не обычное и противоречивое. На нескольких фотографиях, которые есть в моем распоряжении, перед нами женщина, напоминающая диккенсовских дам. (Желающим могу порекомендовать перечитать описание миссис Сауэрбери в «Оливере Твисте» или мисс Токc в «Домби и сыне»). Воспользуюсь описанием Золотова: «Мисс Лайтес была женщиной худощавой, нервической, переменчивой, с пронзительным взглядом и копной пепельных волос». Как и Шенк, она уроженка России, ребенком была увезена в Германию, затем, по-видимому, переехала в Австрию (иначе ей было бы сложно работать вместе с Максом Рейнхардтом — наверное, в рамках его Актерского и режиссерского семинара). В конце тридцатых годов (во всяком случае, после 1938 года, когда прекратил существование рейнхардтовский «семинар», а сам Рейнхардт эмигрировал в США) Наташа вместе с писателем Бруно Франком и их дочерью Барбарой перебрались в Штаты. В 1945 году Франк умер, и она осталась с ребенком на руках и без средств к существованию. Однако их с Франком друзья, переехавшие из Европы и новообретенные, особенно драматург и режиссер Престон Стерджес, порекомендовали ее руководству «Коламбии», и Наташа возглавила там драматический отдел (или отдел репетиторства). Жила она в Голливуде, на той же Харпер-авеню, что и семейство Каргер, которое, как только выяснилось, что ей предстоит работать с Мэрилин, тут же Наташу возненавидело. Тем более что Мэрилин переехала к ней после охлаждения отношений с Каргером.

Между тем именно Наташа Лайтес постаралась привить Мэрилин вкус к настоящей культуре и придать ее чтению последовательность. «Она была глубоко культурной женщиной, — говорила о ней позднее Мэрилин. — Она объяснила мне, что именно следует читать, и я взялась за Толстого и Тургенева. Все их персонажи, которых я вычитывала, снились мне, я слышала, как они разговаривают между собой». Однако сблизило обеих женщин доверие. Наташа Лайтес оказалась вообще первым человеком, кто поверил в Мэрилин. В атмосфере всеобщего «из кожи» стремления наверх, к богатству и славе, среди повсеместных зависти, ревности, сплетен и скандалов, не только требующих выдержки, но и раздражающих, нервирующих и угнетающих, доверие и благожелательность воспринимались как ниспосланные свыше. Ведь, откровенно говоря, Мэрилин почти ничем не отличалась от десятков других «старлеток», разрывавшихся между желанием прорваться на экран и угодить своим всевластным и капризным боссам. Ее специфическую ауру еще надо было разглядеть. Вот какой предстала Мэрилин летом 1948 года, когда впервые переступила порог наташиного офиса: «Покачивая бедрами, она нервно вошла в двери моего голливудского офиса. На ней было очень узкое вязаное платье из красной шерсти, с необыкновенно низким вырезом. Лифчика она, понятно, не носила... Она боязливо присела на кончик стула, сжимая неаккуратный сверток из коричневой бумаги и сохраняя на лице деревянное выражение, точно у куклы, с какими выступают чревовещатели. На кончике ее носа я отчетливо увидела бугорок, который она пыталась закрыть толстым слоем грима. Когда она разговаривала, создавалось впечатление, какое обычно бывает в кафетерии, когда кто-то проводит ножом по тарелке... девушка с крашеными бледно-желтыми волосами, с вульгарным, нервно кривящимся ртом, и ее тело... Gauche², да еще глуповатая, одетая точно потаскуха».

Эти воспоминания Лайтес написала спустя много лет (она умерла, кстати, вскоре после Мэрилин, в 1964 году), и в них чувствуется не только стремление показать проделанную работу — вот из какой девчонки она создала «звезду»! — но и горечь от того, что ее безжалостно вытеснили из жизни и из судьбы Мэрилин куда более энергичные и влиятельные супруги Страсберг. Отсюда, возможно, излишняя резкость характеристик и общий негативизм. Но даже если смягчить эпитеты, все равно окажется, что многомесячное прислуживание Джо Шенку, беготня то за Карролом, то за Картером, бесприютная жизнь, бессемейное, бездомное существование посреди шумного, суетного, богатого и равнодушного Киногорода практически разрушили, в общем, достаточно спокойный и веселый характер Нормы Джин, бывшей миссис Дахерти. (Я уже по привычке хотел было вновь пригласить читателя посмотреть фотографии, но откуда их взять? Какому фотографу в те годы пришло бы в голову запечатлеть подобный визит? И зачем? На этом не сделаешь рекламы...)

Задача, которая первоначально стояла перед Наташей Лайтес, была чисто функциональной и не таила в себе никакого второго смысла. Требовалось подготовить молодую, неопытную актрису (даже не актрису — манекенщицу) к выступлению на экране, к съемкам, к роли в фильме, наконец — к работе с режиссером. Ее следовало научить разговаривать, двигаться, реагировать на партнеров. Вот пример их совместной работы.

«— Дорогая, я тебя не слышу. Когда ты говоришь, то не разжимаешь губ. Тебе придется отработать дикцию. Дикция, дикция, дикция — сейчас для тебя нет ничего важнее дикции.

— Я сделаю все, что вы скажете.

— Тогда ты должна запоминать текст. И не думай выходить на площадку, не зная назубок текста. С начала на конец, с конца на начало — выучив его, ты сможешь даже произносить его без слов, душой. Но первым делом следует отработать дикцию».

Кроме готовности Мэрилин выполнять любые указания репетитора (готовности, впрочем, вполне понятной, ибо забрезжила наконец возможность сняться в более или менее значительной роли), я бы не отметил здесь никаких подводных рифов. Рабочие отношения преподавателя и дебютантки. И — вкупе с работой Картера — отношения эти принесли вполне добротный результат, во всяком случае, выступила она в «Хористках» не хуже прочих, в том числе «звезды» фильма, Адел Йергинс. Это не осталось незамеченным — рецензент Тибор Крекеш писал в «Моушн пикчер хералд»: «Одно из ярких пятен — пение мисс Монро. Она прелестна, а стиль и приятный голос многое обещают». Насколько известно, эта рецензия — первая в жизни Мэрилин. И хотя здесь в основном отмечена работа Картера, все-таки стиль тоже что-нибудь да значит. Как бы то ни было, но работа с репетиторами не прошла даром. Однако, если отношения с Каргером, как мы уже знаем, быстро распались, то с Наташей Лайтес все произошло по-иному.

Мне трудно судить о том, что там случилось на самом деле: во-первых, мы вступаем здесь на зыбкую почву догадок, слухов, легкомысленных заявлений Мэрилин; во-вторых, речь идет об очень тонкой материи — о чувственных отношениях (если они действительно были) там, где их быть, казалось бы, не должно. Предвижу возражения наших не избалованных тонкостями читателей, и если касаюсь этих вопросов, то только потому, что это — часть жизни Мэрилин, жизни, которая то и дело распадалась на части и вновь собиралась в нечто целое и противоречивое, каждую секунду чреватое новым распадом. Увы, целостно и законченно выглядят только фотографии Мэрилин. Реальная женщина, она вся была сложена, слеплена, соткана из неизвестности и неожиданностей. (Вообще, когда смотришь на фотоизображения Мэрилин тех лет и читаешь о ее отношениях с людьми, оказавшимися по разным причинам ей близкими, — с Шенком, Карролом, Картером, с Наташей Лайтес, многими другими, — поневоле проникаешься уважением к фотографам по рекламе. Ведь фотография, в отличие от живописного портрета, показывает человека реального, существовавшего на самом деле, а не некое представление о нем, не его идеальный образ. Но вот изображен реальный человек, и выясняется, что к своей реальной жизни, к ее сложностям и противоречиям он не имеет никакого отношения. Это и есть имидж, легенда. Может, действительно плюнуть на все сложности и тонкости и ограничиться рассматриванием рекламных фотографий?)

Итак, Наташа Лайтес поселила Мэрилин у себя. Будучи гораздо старше, образованнее, энергичнее и сильнее (в волевом отношении, конечно), она практически взялась не только за профессиональную подготовку молодой актрисы, но и за ее воспитание. Возникла уже привычная для Нормы Джин ситуация — новая семья и приемная мать. Фанатично преданная профессии, Лайтес, как мне кажется, никакой другой жизни после смерти мужа себе не представляла, попросту не замечала. Получив право (и обязанность) работать с Мэрилин, она увидела в этой плохо воспитанной, необученной, но маняще красивой девушке некие природные задатки. Она почувствовала в своей подопечной — и это особенно важно — не только необыкновенную ауру, практически никогда не встречавшуюся у актеров, с которыми ей ранее приходилось иметь дело, но и некую слабость характера, определенное безволие, своего рода податливость, а также то, что выше я назвал прикосновенностью. Фраза «Я сделаю все, что вы скажете», не фраза даже — принципиальная готовность выполнить любое указание, последовать любому совету оказалась для Лайтес ключом к постижению своей ученицы. (Я не убежден, осознала ли сама Мэрилин, что сказала фразу, из которой можно было сделать столь далеко идущие выводы. Одержимая идеей прорваться на экран и угнетенная неудачами, она действительно была готова исполнить любое профессиональное указание.) Ей наверняка почудился в Мэрилин благодатный природный материал (вроде глины), из которого можно слепить все, что угодно. Однако свобода обращения с человеческим «материалом» не обходится безнаказанно ни тем, из кого лепят, ни скульпторам. Прибавьте сюда еще жизнь в одной квартире (акция, впрочем, достаточно невинная — так легче работать), и станет ясно, что Лайтес угодила в ловушку, которую расставила сама себе, причем незаметно для себя. Чувственную ловушку. В этом нет ничего удивительного: непрерывный контакт сильной, энергичной женщины и привлекательной, податливой, прикосновенной девушки, да еще при актерском «взаимном обнажении» (вспомним Бергмана), вполне мог привести к чувственному порыву.

Произошел этот порыв, нет ли — судить об этом можно лишь по вскользь брошенным замечаниям, в том числе самой Мэрилин, да по догадкам биографов. Уже упомянутая мной Лена Пепитоне (в книге своих воспоминаний она часто не цитирует слова Мэрилин, а пересказывает их от себя) пишет, что «Мэрилин относилась к ней [Лайтес] с почтением и ее заигрывания воспринимала просто как часть репетиционного процесса...». Звучит очень правдоподобно, хотя складывается впечатление, что Мэрилин (пусть даже в чужом пересказе) оправдывается. Однако чтобы понять, что речь идет не просто о скандальной близости двух женщин (если, оговорюсь, она действительно была), а об особенностях личности Мэрилин, ее характера, о ее нравственной основе — обо всем том, что впоследствии привело к брентвудской трагедии 5 августа 1962 года, следует, видимо, представить себе реальную Мэрилин, какой она была не на рекламных фотографиях, а в действительности, увиденной женщиной, которую подозревают... Бог знает в чем. Мы уже знаем, какой она увидела Мэрилин впервые в своем офисе; знаем также и то, что, как у всех нервических людей, воспоминания ее рисуют прежде всего ее самое. Это-то и интересно, ибо помимо портрета Мэрилин мы имеем возможность понять, с какими людьми она сближалась начиная с первых же ее голливудских лет, кто воздействовал на ее ум, психику, на манеру поведения, на способ жизни.

Итак, вот как вспоминает Наташа Лайтес о совместной с Мэрилин жизни в своей квартире в 1948 году: «Дважды — в 11 часов дня и в полдень — она обнаженная дефилировала между спальней и ванной комнатой. Купание занимало у нее по меньшей мерс час. Затем все в том же дремотном, полусонном состоянии она скользила на кухню и готовила себе всегда один и тот же завтрак: апельсиновый сок, желе, холодную овсяную кашу с молоком, два яйца. Ни кофе, ни чая. И позднее, став «звездой», имея прямо на студии роскошное бунгало — с костюмерной, спальней, гардеробной и ванной, — Мэрилин так же беспечно слонялась, полностью обнаженная, по всему своему бунгало, среди костюмерш, гримерш, парикмахерш. Казалось, она блаженствовала, сняв с себя одежду, это состояние ее гипнотизировало. Если она вдруг замечала собственное отражение в большом — в рост — зеркале, она садилась перед ним или даже оставалась стоять, слабо шевеля губами, рассеянно полузакрыв глаза, точно кошка, которую чешут, впитывая в себя собственное отражение».

Надо признать, что если Мэрилин вспоминала о своей учительнице всегда очень уважительно, то та взаимностью ей не платила. Отнюдь: вот уже второй отрывок из ее воспоминаний о Мэрилин, и всюду мы видим какую-то поразительно злопамятную пристрастность. Исключая горечь отторгнутого (Страсбергами) и неоцененного (Мэрилин) авторитета, следует отметить острую предвзятость, завистливую мелочность воспоминаний. Для нас, читателей следующих эпох, эти воспоминания важны как свидетельства о живой Мэрилин, пусть и показанной в невыгодном свете. Однако важно и то, как воспринимали ее люди, пользовавшиеся ее особым доверием. Конечно, текст Лайтес не предназначался для печати (и я не знаю, опубликован ли он до сих пор), но даже эти отрывки, процитированные Гайлсом, показывают, как мало значат подчас даже самые близкие, самые доверительные отношения между людьми, встретившимися за профессиональной деятельностью; выясняется, что достаточно любой случайности, и самые добрые отношения («Я дышала за нее», — скажет еще Наташа) пророют в душе бороздку недоброжелательности и зависти. Это особенно печально именно потому, что текст Лайтес не предназначался для публикации, то есть отражал искренние чувства Печально это и потому, что вся жизнь Мэрилин фактически состояла из одной только профессиональной деятельности, ибо существование в Киногороде — уже профессия, а в череде воспоминаний о Мэрилин предубежденность Лайтес отнюдь не исключение.

«Я распустила Наташу, и напрасно, — вспоминала позднее Мэрилин. — Она же не парень. Только чтоб время занять. Больше-то ничего! А она всерьез ревновала меня ко всем — ну ко всем! — мужчинам, с которыми я встречалась. Решила, что я ее жена. Она — великолепная учительница, но есть в ней что-то, все разрушающее. Я боялась ее, и мне пришлось уйти».

Впрочем, разрыв с Наташей Лайтес — дело будущего. Пока Мэрилин продолжает с помощью своей преподавательницы попытки овладеть секретами поведения на экране и на съемочной площадке, научиться отчетливо произносить слова, двигаться и реагировать на чужие реплики и движения; в зависимости от того, с кем она в тот или иной момент связана (и, соответственно, не зная, будет ли эта связь «опасной» или нет), бывшая миссис Дахерти переезжает из одного голливудского особняка в другой, меняя одного жизненного гида на другого; наконец будущая Королева экрана изо всех сил старается, хотя и не очень-то успешно, то через одни двери, то через другие каким-либо образом проникнуть на съемочную площадку, а следовательно — на экран.

Если постараться по этим внешним событиям, как по вешкам, определить постепенное рождение, сотворение Королевы экрана, Богини любви и проч., то придется признать, что из Нормы Джин никогда не получится Мэрилин Монро и она под любым именем до конца своих дней обречена разносить сигареты, удовлетворять очередного патрона, учиться отчетливому произношению и ютиться по чужим углам. Не получится Мэрилин Монро? Но ведь она получилась! Стало быть, внешняя жизнь — лишь покрывало, уберегающее от посторонних глаз жизнь внутреннюю, невидимые, но от этого не становящиеся менее реальными процессы. Совершенствовалось ее духовное «я». У этого «я» не было ни интеллектуального, ни образовательного, ни трудового, ни, наконец, нравственного цензов. Но к чему природе эти цензы?

* * *

Закончились съемки «Хористок», фильм в октябре 1948 года вышел на экраны, Мэрилин, как мы уже знаем, получила похвальный отзыв — первый в ее жизни, но вряд ли все это принесло ей удовлетворение. Ибо за месяц до этого Мэрилин была из «Коламбии» уволена. Опять-таки, повторяю, это не было классическим увольнением, которое хорошо знакомо всем нам: она не писала заявлений «по собственному желанию», на специальной доске никто не вывешивал приказов с совершенно бесполезной ссылкой на трудовое законодательство — с ней просто не продлили опционный контракт. Нетрудно представить ее растерянность, даже отчаяние: от нее отказывалась уже вторая кинокорпорация. В Голливуде, где любят удачливых, Мэрилин рисковала получить репутацию неудачницы. И все пока подтверждало трехлетней давности скептицизм Джима Дахерти относительно ее «звездных» шансов. Однако что же все-таки произошло на сей раз? Почему после, казалось, удачного выступления актрисы студия тем не менее расторгла с ней контракт? Биографы единодушно называют одну причину — столкновение с Гарри Коном. Правда, излагают они этот эпизод из жизни Мэрилин неодинаково и, прямо сказать, пристрастно — кто в пользу Мэрилин, кто в пользу Кона. Поэтому я изложу его так, как его описала сама Мэрилин. Кстати, в отличие от биографов, она ни разу не называет Кона по фамилии, а почти как в оперетте — мистер Икс.

«Дверь в глубине кабинета отворилась, и вошел человек. Я его никогда не встречала, но, кто он, мне было известно. Он возглавлял студию Икс и был столь же велик, как и мистер Шенк и мистер Занук.

— Хелло, мисс Монро, — сказал он и, подойдя ко мне, обнял меня за плечи. — Ну! Пошли ко мне в кабинет, поговорим.

— Не знаю, как быть, — ответила я. — Я жду мистера А.³ Он позвонил мне относительно роли.

— Да черт с ним, с мистером А.! — сказал великий человек. — Он поймет, где вы.

Заметив, что я колеблюсь, он добавил:

— Да что с вами такое? Вы что — приняли что-нибудь? Или не в курсе дела, кто здесь хозяин?

Я последовала за ним, и через дверь в глубине мы вошли в кабинет, который был в три раза просторнее кабинета мистера А.

— А ну-ка повернитесь, — сказал великий человек.

Я повернулась, как это делают манекенщицы.

— Выглядите вы что надо, — ухмыльнулся он. — Аппетитная.

— Благодарю вас, — ответила я.

— Присядьте. Я хочу вам кое-что показать.

И пока великий человек рылся в бумагах на своем столе необъятных размеров, я оглядела кабинет, столики, ломящиеся от бронзовых «Оскаров», серебряных кубков и прочих призов, которые он завоевал своими фильмами. Подобных кабинетов я раньше не видела — кабинет, где заседал глава киностудии. Здесь совещались все эти великие «звезды», продюсеры, режиссеры, здесь, за своим столом, похожим на крейсер, принимал решения этот великий человек.

— Все звонки отложить, — сказал великий человек в какую-то коробочку, стоящую на столе. Затем поглядел на меня и осклабился.

— Вот что я хотел вам показать. — Он поднес ко мне большую фотографию. На ней была изображена яхта. — Нравится?

— Очень красивая.

— Считайте, что вы приглашены, — сказал он и начал поглаживать мне шею.

— Спасибо, — ответила я. — Я никогда еще не была на приемах на яхте.

— А кто говорит о приеме? — Великий человек сердито взглянул на меня. — Кроме вас, я не приглашаю никого. Согласны?

— Я была бы очень рада, мистер Икс, на вашей яхте составить компанию вам и вашей жене.

Взгляд великого человека стал яростным:

— Оставьте в покое мою жену! На яхте не будет никого, кроме нас с вами и нескольких наемных матросов. Отправляемся через час, проведем там всю ночь, а к завтрашнему вечеру я должен быть на обеденном приеме, который устраивает моя жена. И только так.

Он замолчал и вновь свирепо воззрился на меня.

— В чем дело? Почему вы там стоите и смотрите на меня так, будто я вас оскорбляю? Я же знаю, кто вы! Вы — девушка Джо Шенка. Он звонил мне, просил оказать ему услугу и дать вам работу. Это вас и оскорбляет?

Я улыбнулась великому человеку:

— Нет, мистер Икс, об оскорблении нет и речи.

— И хорошо!

Он снова заулыбался:

— Мы совершим чудесный круиз, уверяю вас, вы не пожалеете о нем.

Он обнял меня. Я замерла.

— Очень благодарна вам за приглашение, — произнесла я. — Но эту неделю я занята и потому вынуждена отказаться.

Он отдернул от меня руки. Я направилась к двери. Он оставался неподвижным, и я почувствовала, что должна что-нибудь еще сказать. Ведь он — великий человек, и в его руках было мое будущее. Обольщение служащих было для него вполне нормальным поведением. Мне и виду не надо подавать, будто он монстр какой-нибудь или никогда не... На пороге я обернулась. Мистер Икс все еще стоял, свирепо провожая меня взглядом. Я никогда не видела человека в такой злобе и придала своему голосу, сколько могла, беззаботности и дружелюбия.

— Надеюсь, вы пригласите меня в другой раз, и я смогу принять ваше приглашение.

Он яростно выстрелил в меня пальцем:

— Это ваш последний шанс.

Я открыла дверь и вышла из кабинета, где делались «кинозвезды». «Наверное, он следит за мной, — подумала я, — и я не должна подавать виду, что расстроена».

Не знаю, как кого, но меня в этом эпизоде прежде всего привлекает ирония (кстати, куда-то пропадающая при его пересказе биографами) — ею Мэрилин спасается от унижений, о которых вспоминает. Далее, что действительно интересно здесь, так это кинематографичность. Впечатление такое, будто перед нами кусок из сценария. Его литературные и пластические достоинства оказываются гораздо важнее собственно документальной основы. А раз так, то верить ни самой Мэрилин, ни ее биографам я уже не могу. Чисто художественные красоты не для информации. Тут, как и во многих случаях, о которых уже шла речь, версия причин, по которым Гарри Кон не продлил с Мэрилин контракт, не вписывается ни в логику, ни в хронику фактов.

В самом деле, единственный фильм с участием Мэрилин, снятый на «Коламбии», — «Хористки», где она сыграла роль Пэгги Мартин. Других контрактов с «Коламбией» и ее шефом Гарри Коном у Мэрилин не зафиксировано⁴. (Вслед за биографами и я готов отождествить с «мистером Икс» Гарри Кона.) Но это означает, что приведенный диалог может быть связан только со съемками в фильме «Хористки». Отсюда понятен вопрос: имел ли он место до того, как Мэрилин получила роль Пэгги, или после? Третьего, как говорится, не дано. Вопрос не праздный, ибо от ответа на него зависит документальность диалога. Если до (а об этом свидетельствует упоминание «мистером Икс» о звонке Шенка, который, как помним, по одной из версий, звонил непосредственно главе «Коламбии»), то совершенно непонятно, как Мэрилин вообще досталась эта роль, ведь она, если верить диалогу, так и не воспользовалась своим «последним шансом»! Если после, то тогда, во-первых, непонятно, зачем Шенку требовалось звонить «мистеру Икс», ведь цель-то звонка уже достигнута. Во-вторых, не ясно, о каком «последнем шансе» говорил «мистер Икс». Он мог не продлить с Мэрилин контракт (что он и сделал), но предсказать общественный резонанс на экранное выступление Мэрилин (кстати, положительный) он был не в состоянии. Откуда ему знать, последний то был шанс или нет?

Далее, точно в гриффитовской мелодраме «Сломанные побеги», в описании Мэрилин чересчур «художественно» розданы роли: он — грубое чудовище, «монстр», она — невинная красавица. Наверное, это субъективно, но у меня нет доверия к столь бескомпромиссному распределению ролей. В жизни так не бывает. Жизнь — не театр и не кино. Должны быть и какие-то полутени, хотя бы у кого-нибудь из участников событий. Разумеется, Гарри Кон — не подарок. Об этом «великом человеке» с бычьей внешностью по Голливуду ходили легенды. Тонкость, тактичность, обходительность — все это, конечно, не для Кона. «Вдолби-ка этой старой галоше, какой у меня тонкий вкус, мать ее так! Дерьмо собачье!» Этой изысканной фразой Кон поручал своему помощнику убедить одну из писательниц продать ему права на ее пьесу. Что ж, стилистически это вполне сочетается с тем «мистером Икс», каким его описала Мэрилин. Не зря же его называли (за глаза, конечно) и Белым Клыком, и Еврейским Гитлером. Не зря и на его похоронах в 1958 году при большом стечении народа кто-то произнес афоризм, ставший бессмертным: «Все они пришли, дабы убедиться, что он мертв».

Однако и вчерашнюю Норму Джин невинной красавицей уже не назовешь. Придать себе вид беззаботной невинности — да, это она умела, но, повторюсь, быть и казаться — далеко не одно и то же. И если кабанье ухаживание Кона — вещь вполне правдоподобная, то зардевшаяся как маков цвет Мэрилин, право же, внушает сомнения. Я уж не говорю о замечании «Он начал поглаживать мне шею». Зарделась ли в этот момент Мэрилин (как полагает Золотов), или она успокаивала себя тем, что для мистера Икс «обольщение служащих было вполне нормальным поведением»? Однако сразу же приходят на память ее слова, сказанные жене Джона Каррола: «Вы не разведетесь с ним? А то мы бы тогда поженились...» Да и, прямо сказать, не таковы были в то время ее жизненные обстоятельства, чтобы упираться или, говоря словами Кона в изложении Золотова, «корчить из себя девственницу». Полагаю, ближе к истине оказался один из голливудских старожилов: «Конечно, Кон имел ее. Слишком непрочное положение занимала она тогда, да и была чересчур податливой, чтобы упрямиться. Кстати, о Гарри Коне ходило столько ужасных историй...» Звучит это, может быть, грубее, но зато правдоподобнее, нежели пусть и горький, но уж очень «художественный» диалог Мэрилин и «мистера Икс».

Но если все это так, то возникают вопросы. Во-первых, а был ли мальчик? Не вымысел ли все это? Не сродни ли этот «мистер Икс» другому мистеру — Киммелу, тому, кто был не прочь побаловаться с маленькой Нормой Джин? Не много ли пришлось на первые голливудские годы Мэрилин этих самых хватких мистеров с бычьими повадками и психологией вседозволенности и не слились ли они в воспоминаниях Мэрилин в единый образ некоего «мистера Икс»? Не менее естественным мне кажется и другой вопрос: если Кон по своему обыкновению добился своего, почему же он тогда не продлил контракт с Мэрилин? Ответ, по крайней мере частично, надо искать среди бухгалтерских отчетов в финансовом отделе «Коламбии». Даже несмотря на низкую себестоимость, «Хористки», типичный «программер», потерпели в прокате провал. «Фильм оказался неудачным даже по стандартам категории «Б», по словам Золотова. Не помогла и молодая дебютантка, хоть она и запомнилась критикам своим пением, привлечь зрителей в залы не удалось. Ну а в таком случае — зачем она Кону?

Все это показывает, что и аура Мэрилин еще не набрала к тому времени полной своей силы, а только-только набирала ее, ее еще надо было уметь разглядеть, определить, предвидеть, ей еще надо было помочь. Но, как не сложно догадаться, это уже выходило за рамки полномочий и способностей мистеров Икс — шенков, зануков, скурасов, конов и проч. и проч. Для этого нужны были другие люди. И такой человек вскоре появился.

Примечания

1. Он прокатывал свои фильмы через кинотеатры, принадлежавшие «Фоксу».

2. Здесь — нескладеха (франц.).

3. Имеется в виду Макс Арнау, глава актерского отдела «Коламбии». — И.Б.

4. Кстати, спустя шесть лет после «Хористок» именно Г. Кон воспрепятствовал тому, чтобы Мэрилин сыграла в фильме Элиа Казана «В порту» роль Эди, подружки Терри Мэлоя, взбунтовавшегося докера в исполнении Марлона Брандо. В фильме эту роль исполняла (и довольно бледно) Ива-Мэри Сэйнт. Конечно, сейчас сожаления по этому поводу могут показаться странными, особенно читателю, незнакомому с фильмом, но все же скажу, что, на мой взгляд, именно образа полуженщины-полуребенка не хватило И.-М. Сэйнт, образа, в который очень органично преображалась Мэрилин, ибо это был ее собственный образ.