Главная / Публикации / Р. Тараборелли. «Мэрилин Монро: тайная жизнь самой известной женщины в мире»

Глэдис: «Я не говорю «прощай!»

Когда она впервые вернулась из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, Мэрилин строила восторженные планы, мечтала, как изменит свою жизнь, раз уж она оказалась в этом более солнечном, более спокойном месте. Однако с тех пор, как она последний раз жила в Калифорнии, многое в ее жизни сильно изменилось. Конечно, трудные времена, которые она переживала в последние недели, сделали ее даже более знаменитой, чем раньше, но не так, как ей хотелось бы. Поклонники уже знали о том, что она лечилась в психиатрической больнице в Нью-Йорке, и сейчас, после увольнения из картины, возрос интерес к ее эмоциональному состоянию. Что еще хуже, ее ежедневные визиты к доктору Ральфу Гринсону были замечены некоторыми представителями прессы и даже поклонниками, которые уже тогда начали следить за каждым ее движением.

Ее общение с доктором Гринсоном — очень странное, даже с позиции сегодняшнего дня — началось с ряда психических срывов. Живя в Нью-Йорке под опекой бесчисленных психиатров, Мэрилин пришла к убеждению, что есть медикаменты, полезные для стабилизации ее состояния, — например, торазин. У Мэрилин появилась надежда на то, что она сможет взять под контроль свое хаотичное душевное состояние. Однако, когда доктор Гринсон услышал просьбу Мэрилин прописать ей торазин, он, по каким-то причинам, отказал ей в этом. Гринсон быстро стал единственным доктором, которому Мэрилин доверяла, и он очень старался поддерживать в ней это чувство. Он хорошо знал, что, когда дело шло о медикаментозном лечении, у нее зачастую были собственные планы по этому поводу. Возможно, она попросила выписать больше препарата, чем он ей рекомендовал, или же он не хотел, чтобы она принимала это лекарство, — но когда ее лос-анджелесский врач, доктор Хайман Энглберг, также отказался выписать ей торазин, она поняла, что придется искать это чудесное лекарство где-то в другом месте. Вот и пришлось Мэрилин продолжить свой «врачебный шопинг», выискивая этот препарат у врачей, с которыми она виделась раньше. Большинство из них, чтобы только доставить удовольствие звезде, могли выписать ей любое лекарство, какое бы она ни попросила.

«Она ждала в приемной, — вспоминает один из врачей, к которому она пришла летом 1962 года. — Я думаю, она уткнулась в журнал, дождалась, когда последний в тот день клиент уйдет, а затем просто вошла прямо в кабинет. Она была сногсшибательна — облако взбитых светлых волос... красная помада. Я помню, она была одета в кремового цвета пальто, показавшееся мне сатиновым. Она была в белом платье, и мне особенно запомнились ее белые туфли на шпильках. Я хочу сказать, она была одета в ослепительно-белые одежды. Очень впечатляюще... как настоящая звезда».

Хотя Мэрилин обратилась к этому доктору по имени его бывшего работодателя — тем самым продемонстрировав, что у нее было так много докторов, что она даже не помнила, как они выглядят! — она довольно скоро поняла, что совершенно не знает его. Действительно, человек, который лечил ее до этого, умер, а тот, кто сейчас стоял перед ней, был его учеником и наследником, гораздо более молодым человеком, которого звали доктор Шварц¹.

«Конечно, я сразу же узнал ее, — рассказал этот врач, — и я знал, что она приходила на прием [к покойному доктору] когда-то. Я стажировался у него незадолго до его смерти. Не было никого, кто мог бы продолжить его практику, так что его жена попросила меня остаться и в хоть какой-то степени помочь некоторым пациентам пройти адаптационный период. Она попросила меня выписать ей торазин, — объяснил доктор Шварц. — Я настороженно отнесся к перспективе принять ее в качестве своего пациента. Многие доктора боялись лечить знаменитостей, подозреваемых в попытках суицида. Никто не хотел, чтобы его упомянули в некрологе как «последний доктор такого-то пациента».

Хотя Мэрилин упорно пыталась убедить молодого врача в позитивном эффекте торазина, он отказывался выписать ей его. «Когда вы только что закончили медицинскую школу, вы ведете себя очень осторожно, — объяснял он. — Превышение числа выписанных рецептов может втравить вас в различные неприятности, причем не только с властями. Это может привести к тому, что у вас окажется много медикаментозно зависимых пациентов. Некоторые врачи любят так делать, потому что это заставляет людей обращаться к ним снова и снова, — но мне это не нравилось».

Мэрилин очень настаивала на сохранении врачебной тайны, и это облегчило молодому врачу решение помочь ей. Хотя он и отказался уточнить подробности достигнутых финансовых договоренностей, он не отрицает, что за предоставленные услуги ему заплатили. «У меня была целая стопка старых бланков рецептов [от покойного доктора], — объясняет Шварц, — а так как она, в любом случае, хотела получить рецепты, выписанные на вымышленное лицо, — я просто сделал это. Но я поступил так не из-за денег. Она казалась вполне здравомыслящей. Она убедила меня, что это было в ее интересах».

Молодой доктор справедливо волновался по поводу своих отношений с Мэрилин Монро, так что, когда через несколько недель она позвонила ему, он постарался осторожно уклониться от дальнейшего взаимодействия. Несмотря на его беспокойство, казалось, что она чувствовала себя довольно хорошо. «Она сказала, что почувствовала себя лучше, так, как уже сто лет себя не ощущала, и спросила, сколько я беру за вызов на дом, — говорит Шварц. — Я сказал ей, что не поеду к ней домой, но она заявила, что ей это и не нужно. Она попросила, чтобы я поехал с ней навестить ее маму».

Мать Мэрилин, Глэдис, в то время все еще находилась в санатории «Рок-Хэйвен», куда из офиса доктора Шварца можно было добраться на машине за полчаса. Мэрилин хотела, чтобы доктор встретился с ней там, чтобы попытаться убедить Глэдис и ее лечащих врачей в том, что торазин может стать для нее эффективным лекарством. И снова, после определенных финансовых аргументов, Шварц согласился встретиться с ней в «Рок-Хэйвене».

«Когда я приехал в «Рок-Хэйвен», в регистратуре никого не было, что было очень необычно для подобных мест, — вспоминает Шварц. — Затем я повернулся и посмотрел на холл. Все сотрудники, казалось, столпились в одном месте. Я понял: Мэрилин уже там».

Хоть это может показаться странным, Мэрилин действительно приехала на встречу заранее. Шварц нашел ее, закутанную в черно-белый шарф, в черных клетчатых брюках. Она сидела напротив администратора и двух штатных врачей и казалась оптимистичной и полной надежд, по крайней мере вначале. (Заметьте: это вполне могли быть «знаменитые» черно-белые клетчатые брюки JAX, которые можно увидеть на бесчисленных фотографиях. Они просуществовали не меньше двадцати лет — мы их можем видеть даже там, где она фотографировалась как Норма Джин. Она очень часто надевала их.)

«Догадайтесь что? Она уже принимала его, — сказала Мэрилин Шварцу, когда он появился. — Торазин, — добавила Мэрилин с широкой улыбкой. — Мама принимала его, но недолго».

«Во всяком случае, ей давали его», — пояснил один из присутствовавших врачей.

«Что это значит?» — спросила Мэрилин.

Доктор стал объяснять: ведь Мэрилин уже знает, что Глэдис — очень упрямая женщина. Якобы сотрудники часто ловили ее на попытках избежать приема лекарств. Мэрилин сказала, что не понимает, как это возможно. Она думала, что санитарка будет стоять напротив Глэдис и ждать, пока та не примет таблетки. Оказалось, что некоторые сотрудники действительно смотрели, как она закидывает таблетки в рот, и ждали, пока она не выпьет чашку воды. Глэдис даже приказывали открыть рот, чтобы убедиться, что он пуст. Однако оказалось, что ей мастерски удалось быстро пропихнуть таблетки между языком и щекой. По крайней мере, персонал был уверен в этом хотя бы потому, что на нее не действовало ни одно из тех лекарств, которые, как предполагалось, она принимала. «Она не может так делать, — сказала Мэрилин. — Вы просто не должны позволять ей это». Тогда доктор сказал, что это происходит всегда. И когда он спрашивал Глэдис об этом, она ответила, что один или два раза она действительно выпила лекарство, и это «остановило голоса в ее голове», «а потом она стала пропускать прием». Следовательно, она не будет пить лекарства, заключил он, и, «если кто-нибудь не хочет получать помощь, ему невозможно помочь».

Это заявление разозлило Мэрилин. «Она недостаточно здорова, чтобы понимать, что нуждается в помощи, — сказала она. — Почему бы вам не колоть ей лекарства? Это она не сможет выплюнуть».

Доктора, кажется, нашли это предложение абсурдным. Они ответили, что работники этого учреждения не назначают лекарства внутривенно. Если пациенту необходим такой вид лечения, о котором она говорит, тогда ей следует лечиться где-то в другом месте. «Значит, она там будет, — стала угрожать Мэрилин. — Просто скажите мне, куда забрать ее».

Тогда один из докторов сказал Мэрилин, что после особенно сильных приступов или угроз самоубийства Глэдис действительно несколько раз перевозили в другие учреждения. Однако после внутривенного введения ей различных препаратов в течение нескольких дней, как только самочувствие Глэдис улучшалось, ее всегда возвращали назад, в «Рок-Хэйвен». Он сказал, что удивлен тем, что Мэрилин не знает об этом. Возможно, он имел в виду недавнюю попытку Глэдис покончить жизнь самоубийством. «Знали бы вы, как я удивлена!» — ответила Мэрилин, на этот раз очень расстроенно.

«Вы же не хотите, чтобы остаток жизни она провела в больнице, не правда ли?» — спросил он.

«Что именно вы называете этим словом?» — бросила в ответ Мэрилин.

«Для вашей матери, — ответил он, — это ее дом».

Мэрилин не знала, как ответить на это. По воспоминаниям доктора Шварца, ее очень возмутило, что персонал клиники так равнодушно относился к тому, что Глэдис отказывалась принимать лекарства. К тому же, похоже, когда они рассказывали о лечении Глэдис в других учреждениях, они напомнили Мэрилин о ее собственном пребывании в Пэйн-Уитни. Больше всего она не хотела сделать жизнь своей матери еще более тяжелой, чем она уже была, поэтому она решила, что не будет увозить свою мать из «Рок-Хэйвен», а вместо этого предпримет попытку лично убедить ее принимать лекарства.

Медсестра отвела Мэрилин и доктора Шварца в парк. Парк этого учреждения запомнился ему сельским пейзажем, с широкими, хорошо подстриженными газонами и множеством лужаек, где в тени дубов пациенты могли отдохнуть и прогуляться. Они нашли Глэдис, сидящую за столом для пикника, на шее у нее была наброшена меховая накидка. Это была маленькая хрупкая женщина с серебряными волосами, зачесанными назад и связанными в маленький узел простой резинкой. Доктор Шварц вспоминал, что, увидев ее, он подумал, насколько она похожа на Мэрилин, какой она могла бы стать в возрасте шестидесяти двух лет. Более того, он рассказывал: позднее Мэрилин признавалась, что, когда она увидела свою мать, она испытала сильное и неожиданное захлестнувшее ее чувство мучительно-сладкой ностальгии. На столе перед Глэдис лежал большой ридикюль. Казалось, она ищет что-то внутри. Мэрилин осторожно приблизилась. «Мама?»

«Я здесь», — громко сказала Глэдис, как будто медсестра проводила перекличку.

Мэрилин села напротив матери. «Мама, я бы хотела познакомить тебя с моим другом, — сказала она. — Это доктор Шварц».

Доктор Шварц отчетливо помнит, как Глэдис мгновенно подтянула ридикюль к себе.

«Вы новенький, — сказала Глэдис, подозрительно оглядывая посетителя. Затем, повернувшись к дочери, она добавила: — Я не знаю его».

Мэрилин стала объяснять матери, что они с доктором пришли, чтобы сказать ей что-то очень важное. Она посмотрела на доктора и сказала ему: «Меня она не будет слушать, так что вы ей скажите».

Повисла неловкая пауза, во время которой Мэрилин явно ждала, что доктор начнет объяснять Глэдис, почему ей следует принимать лекарства. «Это было несколько дико, — вспоминал он много лет спустя. — Я не был психотерапевтом, я даже не был ее врачом, но она [Мэрилин] была в отчаянии, так что я очень старался».

Доктор говорил Глэдис о том, как важно принимать таблетки, но делал это в основном для Мэрилин. Пока он говорил, Глэдис продолжала рыться в ридикюле. Когда он закончил, Глэдис посмотрела на него и спросила: «А вы что, врач?» «Да», — ответил он. «Хорошо, я помолюсь за вас, а вы можете помолиться за меня, — сказала она многозначительно. — Это более эффективно, чем что-либо другое. Норма Джин знает это».

«Нет, мама, нет», — настаивала Мэрилин. Она стала говорить, что, возможно, они все ошибались в отношении христианской науки, так как ни один из них до сих пор не был исцелен этой религией. Она сказала, что теперь верит, что им нужна не только вера — им также необходимы медицинские препараты. Затем она коротко объяснила, что ей тоже последнее время очень нелегко — она, возможно, имела в виду свое пребывание в Пэйн-Уитни — и что сейчас она искренне верит, что им обеим обязательно поможет торазин.

Глэдис слушала с интересом, пока Мэрилин не кончила говорить. Затем Глэдис посмотрела на Шварца. «Я не знаю, что вы вбили в голову этой бедной девочке, — сказала она, — но Норма Джин знает, что путь на небеса лежит через молитву и набожность».

«Но, может быть, эти лекарства и есть ответ на твои молитвы, — сказала Мэрилин. — Наши молитвы». Она продолжала умолять свою мать так неистово, так страстно, что вскоре начала плакать. «Почему ты не можешь послушаться меня, хотя бы один раз?» — говорила она сквозь слезы. Она сказала, что, после всех этих лет, она наконец осознала, какой мучительной была жизнь Глэдис, и что она хочет помочь ей. «Пожалуйста, я никогда не просила тебя ни о чем, — продолжала она, — но сейчас я умоляю тебя».

Глэдис отстраненно смотрела на свою дочь. Наконец она спросила Мэрилин, что именно та хочет, чтобы она сделала. Мэрилин сказала, что хочет, чтобы Глэдис принимала торазин неделю, а может быть даже и месяц, если это возможно. «Я знаю, что ты почувствуешь себя лучше», — сказала Мэрилин.

«И что потом?» — спросила Глэдис.

«Потом ты сможешь покинуть это место, — ответила Мэрилин. — И вернуть себе свою жизнь».

Глэдис наклонилась к Мэрилин. «А что такое жизнь, дорогая? — спросила она. — Уже много лет это место — все, что я знаю».

«Я просто хочу, чтобы тебе было лучше», — сказала Мэрилин.

«Ты хочешь, чтобы мне было лучше, для себя, — ответила Глэдис, — и я благодарна тебе за это. — Затем она, пристально посмотрев в глаза дочери, добавила: — Но, Норма Джин, я хочу, чтобы тебе было лучше для тебя». Мать и дочь долго смотрели молча друг на друга. Затем Глэдис внезапно сменила тему. Она повернулась к доктору и, трогая мех, обмотанный вокруг своей шеи, сказала, что его подарила ей Норма Джин. Когда он ответил, что эта накидка прекрасна, она казалась польщенной. Она сказала, что работники больницы редко позволяют ей носить ее. Однако, когда холодает, она просит, и они обычно отдают ей этот мех. Затем она предложила ему погладить мех. Доктор аккуратно протянул руку и начал гладить шкурку, но как только он дотронулся до него, на лице Глэдис появилась гримаса боли, и она резко отпрянула назад. «У вас злое прикосновение», — сказала она, и ее лицо вдруг потемнело. Все это оказалось для Мэрилин слишком мучительным. Слезы снова покатились у нее из глаз. «Вы расстроили Норму Джин, — сказала Глэдис доктору. — Она очень чувствительна».

По воспоминаниям доктора, сразу же после этого какая-то пожилая женщина подошла к ним и встала за спиной у Глэдис. Эта женщина дотронулась до руки Глэдис и взяла ее. Затем, не говоря ни слова, она осталась стоять там.

«Кто это?» — спросила Мэрилин, выдавливая из себя улыбку.

«Это Джинджер, — ответила Глэдис. — Она моя подруга».

«Привет, Джинджер, — сказала Мэрилин. — Вы хотите присоединиться к нам?»

Глэдис начала подниматься. «Джинджер не любит посетителей, — сказала она, и ее голос внезапно стал безэмоциональным и невыразительным. — Нам надо вернуться в корпус».

Когда Глэдис начала поднимать свой ридикюль, Мэрилин сказала: «Нет. Подожди минутку». Она залезла в свою сумочку, вытащила маленькую фляжку джина и очень быстро сунула ее внутрь ридикюля.

Глэдис после небольшой паузы, казалось, снова ожила. Она подарила дочери детскую улыбку. «Ты такая хорошая девочка, Норма Джин, — сказала она наконец. — Очень хорошая девочка». Она улыбалась. Мэрилин просияла в ответ. Затем Глэдис повернулась и стала уходить.

Мэрилин и доктор видели, как Глэдис и Джинджер пересекли ухоженную лужайку. Хотя никто этого не знал, но это была последняя встреча матери и дочери. «Я не сказала до свидания», — объявила громко Глэдис, даже не обернувшись к дочери.

«Она никогда не говорит «до свидания», — тихо сказала Мэрилин. — Может быть, именно поэтому мне приходится говорить эти слова так часто».

Примечания

1. Учитывая специфику оказанных им Мэрилин Монро услуг, этот доктор просил не разглашать его имя. Поэтому мы используем здесь псевдоним.