|
|
Главная / Публикации / Д. Спото. «Мэрилин Монро» Глава четвертая. Ноябрь 1937 года — июнь 1942 годаВ ноябре 1937 года Норма Джин поселилась у своей двоюродной бабушки, жившей с внуками — двоюродными братьями и сестрами Нормы — в Комптоне, примерно в сорока километрах на юго-запад от долины Сан-Фернандо, но все еще в округе Лос-Анджелес. Однако вместо милого родственного дома ее ждало новое испытание сил и новые проблемы. Прежде всего, в доме царила атмосфера таинственности, там постоянно шептались о чем-то мрачном и загадочном, связанном с семейной историей. Настроение напоминало рассказы Эдгара Аллана По или Генри Джеймса — оно наверняка пробуждало бы ощущение ужаса, если бы здесь не сияло яркое южнокалифорнийское солнце. Кроме того, угрожающая атмосфера, прямо-таки висевшая в комнатах, слава Богу, не имела ничего общего с Глэдис или ее дочерью. Немолодую женщину, которой Грейс нерегулярно платила за содержание Нормы Джин, звали Ида Мартин; она была разведена и получала в месяц иногда пять долларов, временами десять либо пятнадцать, а часто и вообще ничего. Это была мать Олив Бранингс, девушки, которая в 1924 году вышла замуж за младшего брата Глэдис, Мариона. Олив и Марион Монро, насколько это было известно семье, на протяжении пяти лет жили в Салинасе, городке в центральной части Калифорнии, где тот работал механиком. У них было трое детей: Джек, родившийся в 1925 году, Ида Мэй, которая родилась в 1927-м, и Олив — в 1929-м. 20 ноября 1929 года — когда младшему ребенку было всего девять месяцев — Марион Монро после обеда вышел из дому, сказав жене, что идет купить газету и вернется перед ужином. Больше его уже никогда не видели в семье и не получили от него ни единой весточки. Отдел розыска лиц, пропавших без вести, не смог выйти на его след, а местная полиция тоже была не в состоянии установить, куда он направился в тот злополучный день, после того как вышел из дома. Не помогли также ни калифорнийский департамент транспорта и дорожного движения, ни полиция четырех соседних штатов. Марион не контактировал ни с кем из своей семьи, включая Глэдис, которая получила весть об исчезновении брата уже назавтра после того, как это случилось. Его последнего работодателя, Джо Зеброни (владельца акционерного общества централизованных складов и перевозок) исчезновение работника также застало врасплох, и он не имел понятия ни о том, куда подевался Марион, ни какова цель его путешествия или же конечная судьба пропавшего без вести беглеца. Ида Мартин, теща Мариона, наняла пользующееся хорошей репутацией детективное агентство Шейера в Лос-Анджелесе; но и оно за три года ровным счетом ничего не разведало. В 1934 году жена Мариона Олив («без средств к существованию и нуждающаяся в помощи государства», как звучало ее заявление с просьбой о вспомоществовании) официально обратилась в судебные органы по поводу признания ее мужа умершим, благодаря чему троих ее детей зарегистрировали бы в качестве наполовину сирот, а это дало бы ей право воспользоваться социальным пособием на них. (Законодательные положения, регулирующие вопросы выплаты пособий родителям-одиночкам, были впоследствии изменены, но в те времена они являлись последней спасительной соломинкой для Олив, желавшей добиться финансовой поддержки.) Однако положения закона, действовавшего в штате, требовали десятилетнего отсутствия супруга, для того чтобы выдать свидетельство о его предполагаемой смерти, а вслед за этим предоставить оставшейся семье пособие. Таким образом, Олив и трое ее детей вплоть до 1939 года жили в ужасающей нищете. Когда Норма Джин приехала в Комптон, она в первый раз в жизни увидела своих двоюродных сестер и брата. Ида Мартин занималась всей троицей своих внуков, в то время как Олив работала на близлежащих фермах. Дети были недалеки друг от друга по возрасту: маленькой Олив было восемь лет, ее сестричке Иде Мэй — десять, Джеку — двенадцать, а Норме Джин — одиннадцать. Годы спустя Ида Мэй вспоминала один такой мелкий факт из их совместного детства: «Помню, Норма Джин беспрестанно повторяла, что никогда не выйдет замуж. Она говорила, что станет учительницей и у нее будет множество собак». Это опять оказался дом без родителей, с разбитой семьей, с брошенными и вырванными из своей среды детьми, которые пытались как-то устроить себе жизнь после таинственного исчезновения отца. Точно так же как и в случае матримониальных союзов Деллы, Глэдис и Грейс, складывалось впечатление, что мужчины нужны, но вместе с тем это странные и капризные создания — недостойные доверия, переменчивые в чувствах, труднопостижимые, непредсказуемые в каждом своем шаге и тем не менее вызывающие болезненные чувства, когда их нет поблизости. Жизнь была несовершенной как с ними, так и в равной степени без них. И снова Норма Джин вынуждена была узнать очередную приемную мать и стараться прийтись ей по вкусу. Ида Мартин прилежно смотрела за домом, но была не в состоянии объяснить Норме причину отсутствия дяди Мариона или рассказать, почему тетя Олив отошла от семьи. «Как-то мы решили сбежать из дому, — рассказывала Ида Мэй. — Нам пришла в голову идея поехать в Сан-Франциско и поискать там моего отца, потому что кто-то вроде бы когда-то говорил, что видел его в тех краях. Но мы никуда не поехали». Она запомнила также, что по другую сторону улицы жила одна интересная девочка и еще — вызывающая трепет женщина: безумная Дороти Энрайт, которая сидела на крыльце, бесконечно колыхаясь в старом плетеном кресле-качалке. «Ее семья старалась занять и отвлечь эту беднягу просмотром иллюстрированных журналов про кино, которые потом доставались нам». По прошествии многих лет Норма Джин описывала указанный период своей жизни как довольно сложный:
Одна из самых нелепых и фантастических ее идей была вдохновлена фотографией из киношного журнала, изображающей процесс производства вина, и «вот так ей пришло в голову, что и мы тоже могли бы делать вино, — вспоминает все та же Ида Мэй. — Во дворе стояла старая, большая и никому уже не нужная ванна, так что мы собирали виноград и засыпали его в эту ванну, а потом долго топтались по нему босыми ногами. Все это продолжалось дня три или четыре и закончилось противной вонью, а вина почему-то не было и в помине!» Весной 1938 года Олив Монро навестила Иду Мартин и они вместе сказали детям, что с этого момента те должны говорить всем, что их отец умер, а не уехал, поскольку благодаря этому они смогут получать деньги, достаточные для пропитания семьи. Этот сюжет был немедленно подхвачен и Нормой Джин, которая сказала своей преподавательнице, что живет у родственников, потому что ее родители погибли в аварии (такое и на самом деле вполне могло бы случиться). Учительница, добросердечная и душевная особа по фамилии миссис Паркер, была тронута до слез, и вплоть до окончания шестого класса Норма Джин была объектом ее особой опеки и заботы. Выдуманная ученицей драматическая история оказалась в данном случае необычайно эффективной. Некоторые источники, вдохновлявшие поступки и поведение Нормы Джин, имели более сложную психологическую подоплеку. В 1937 году Грейс дважды брала ее с собой на выпущенный недавно кинофильм «Принц и нищий», желая показать ей Эррола Флинна1 и близнецов Мауч, а в начале 1938 года Норма посмотрела этот фильм еще раз, теперь уже со своими кузенами. Беззаботный Флинн в главной роли был великолепен, но мальчуганы-двойняшки, похожие друг на друга как две капли воды, до конца жизни потрясали Норму Джин:
Флинн напоминал Норме Джин Кларка Гейбла («я сказала Джеку и Иде, что Гейбл — мой настоящий отец, но они только расхохотались»), но, по-видимому, наибольшее впечатление из всего фильма произвела на нее феерическая идея обмена жизненными ролями. Ребенок только притворяется, что его покинули и вышвырнули на улицу, а на самом деле это принц, и после всяческих перипетий его распознают как наследника британского короля Генриха VIII. Грейс Мак-Ки Годдард сделала все, чтобы преобразить Норму Джин из замарашки Золушки, для которой буднями был сиротский приют или нечто подобное, в принцессу субботней послеполуденной поры. Грейс готовила ее к карьере кинозвезды и уверяла, что в один прекрасный день та унаследует корону королевы кино, освободившуюся после Джин Харлоу. Норма демонстрировала в то время невероятную изобретательность при описании судеб своей семьи и собственного прошлого; идеализируя реальные воспоминания, она старалась завоевать любовь окружающих. Поэтому нет ничего странного в том, что ее долго преследовала парочка героев из «Принца и нищего», которая счастливо воплощала в жизнь свои мечтания — бедняк становился членом королевской семьи. Кроме того, чтобы привести все дела в полный порядок, ей необходимо еще было встретить своего героического отца (скажем, эдакого Кларка Гейбла или второго Эррола Флинна): тогда брошенный всеми ребенок оказался бы вознесенным до положения законного королевского отпрыска. Склонность девочки к фантазированию может показаться более понятной в свете двух происшествий, которые имели место в том году. Во-первых, в марте к Норме Джин приехала Грейс и спокойно известила, что ее мать Глэдис после попытки побега из больницы в Норуолке была переведена в более безопасное и надежное место — в штатную психиатрическую больницу в Эгнью, неподалеку от Сан-Франциско. Глэдис старалась сбежать, поскольку у нее была для этого вполне конкретная причина. Она была ужасно обеспокоена и сбита с толку телефонными звонками своего последнего мужа, Мартина Эдварда Мортенсена, который, как она полагала, за восемь лет до того погиб в штате Огайо в результате мотоциклетной аварии. В действительности Мортенсен преспокойно жил в Калифорнии и здоровье у него было завидное, а в аварию попал некий житель Среднего Запада с той же фамилией и достаточно близкой биографией; родственники же оповестили Глэдис именно о гибели этого незнакомца, ошибочно приняв того за ее бывшего мужа. Мортенсен, беспокоясь по поводу Глэдис и проявляя заботу о ней, хотел удовлетворить хотя бы часть потребностей своей бывшей супруги. Отыскав ту в больнице, находящейся в Норуолке, он несколько раз позвонил ей туда. Глэдис, попеременно озадаченная и едва ли не истерически счастливая, что кто-то о ней помнит и даже вступил с ней в контакт, попыталась покинуть Норуолк, чтобы найти своего экс-мужа. Однако больничные врачи, пребывая в убеждении, что Мортенсена нет в живых с 1929 года, сочли рассказы Глэдис о том, что он звонит ей, а также последующую попытку пациентки убежать симптомами тяжелой шизофрении, требующей более квалифицированного и интенсивного лечения; его могла бы предоставить специализированная больница в Эгнью. В результате больную немедля перевели туда; больше Глэдис и Мартин уже никогда не поддерживали между собой каких-либо контактов3. Норма Джин приняла известие о состоянии матери как уведомление о смерти. Грейс пыталась смягчить ее боль подарками (детали относительно соответствующих покупок и связанных с этим расходов хранятся в семье Грейс): пляжным ансамблем, новенькой шляпкой и тремя парами новых туфель. Тем летом, к ужасу и недоумению Иды Мартин и ее внучат, у Нормы Джин, самой бедной из детей, имелось не меньше десятка пар обуви, причем все они были куплены Грейс (и отнесены на банковский счет Глэдис, который в результате все более и более ужимался). Другое событие было связано с актом насилия, вызвавшим у девочки еще большую травму, нежели грубые и отвратительные «ухаживания» Дока Годдарда. В 1938 году, незадолго до того, как Норме Джин должно было исполниться двенадцать лет, двоюродный брат принудил ее к определенной разновидности сексуальных контактов. В соответствии с тем, что рассказывали много позднее ее близкие знакомые, в частности Норман Ростен и Элинор Годдард, она была «сексуально использована» (хотя ее первый муж утверждает, что к моменту выхода замуж Норма Джин продолжала оставаться девственницей). Этим напористым братцем был тринадцатилетний Джек, о последующей жизни которого ничего не известно; после того как ему стукнуло двадцать, он, видимо, пошел по стезе папаши и бесповоротно исчез. Гнусное происшествие снова укрепило Норму Джин в убеждении, что мужчины вожделеют ее, но только для того, чтобы лишний раз оскорбить и унизить; в конечном итоге, нельзя забывать: ей было в тот момент неполных двенадцать лет. Как вспоминает в этой связи Ида Мэй, Норма Джин в течение многих дней подряд после случившегося упорно и тщательно мылась. Грейс прибыла, словно добрая фея, чтобы организовать празднование и отметить двенадцатый день рождения Нормы Джин. Потратив одиннадцать долларов и семьдесят четыре цента на новое платье для именинницы и невообразимую по тем временам сумму в шесть долларов на то, чтобы причесать ее в парикмахерском салоне, Грейс прилежно накрасила девочку и немедленно отвезла ее в фотоателье с целью сделать серию профессиональных снимков. Это был, как она пояснила, первый шаг к славе — к тому, чтобы постепенно превратиться в новую Джин Харлоу. Грейс подарила также Норме альбом для фотографий. Но постоянные старания Грейс, чтобы Норма Джин выглядела красивой, маниакальная забота о ее будущем и даже подарки принимались девочкой скорее по необходимости и без особого энтузиазма — ведь у нее имелись вполне обоснованные причины (особенно после того, что она испытала с отчимом Доком и кузеном Джеком) считать себя не более чем объектом, предназначенным для того, чтобы доставлять наслаждение другим. Но юридически значимые решения по вопросу о ее месте жительства принимала Грейс, и от нее девочка зависела также и в финансовом отношении. Вскоре Грейс совершила очередной шаг на пути устройства судьбы своей подопечной. Она постановила, что в конце лета Норма Джин покинет дом Мартинов и возвратится в Лос-Анджелес. Это было сделано не только для того, чтобы держать девочку поближе к себе и лучше заботиться о ней в период созревания, а также в близкий уже момент начала кинематографической карьеры, но и с тем, чтобы отдать Норму в ту школу для более старших детей, которую она для нее выбрала. Однако Норма Джин не должна была вернуться в дом Годдардов, ей предстояло поселиться у родной тетки Грейс. Эдит Ана Этчисон Лоуэр, которую все коротко звали Ана, была сестрой отца Грейс. Она родилась 17 января 1880 года, и в момент, когда в ее дом въехала Норма Джин, ей было пятьдесят восемь лет. В двадцатые годы она вместе с мужем, Эдмундом Х. («Уиллом») Лоуэром, приобрела несколько скромных домов и вилл в разных частях округа Лос-Анджелес. Где-то около 1933 года или раньше Ана разошлась с мужем и, хотя она вовсе не являлась богатой разведенкой, соглашение о расторжении брака обеспечивало ей определенный доход от аренды упомянутых домов. (Уилл Лоуэр умер в 1935 году.) Но во время кризиса финансовая ситуация Аны казалась под угрозой, когда часть жильцов, снимавших у нее жилье, попросту покинула свои (а точнее, ее) домовладения. В 1938 году Годдарды жили — по существу задаром — в одном из домов Аны по Одесса-авеню в Ван-Найсе, в то время как сама Ана частично занимала принадлежащий ей дом на две семьи на Небраска-авеню, 11348, в западной части Лос-Анджелеса (первый этаж она сдавала). Ана за содержание Нормы Джин Бейкер должна была ежемесячно получать от штата Калифорния тридцать долларов. (После злосчастного эпизода с телефонными звонками от Мортенсена Грейс везде записывала Норму Джин под фамилией, которую ее мать, Глэдис, носила в первом браке, поскольку даже сама Глэдис чаще всего использовала именно ее.) «Тетя Ана», как называла ее Норма Джин, была пышнотелой, беловолосой и незлобивой, даже снисходительной особой. Она принадлежала к числу усердных приверженцев известной секты Христианской науки4 и уже дошла там до звания «исцелителя». «Эта женщина была весьма религиозной, — вспоминает Элинор Годдард, —
Ана была великодушным человеком, весьма дружелюбно настроенным к людям; ее трудолюбие и приверженность религии явились причиной того, что раз в неделю она посещала тюрьму Линкольн-Хейтс, где читала узникам Библию. В жизни Нормы Джин только Ана Лоуэр проявила к ней подлинную любовь.
Однако, какой бы доброй ни была Ана, она являлась всего лишь одной из многочисленных женщин, заменявших Норме Джин мать. Эта почтенная особа могла окружить девочку нежной заботой и относиться к ней как к дочери, которой у нее самой никогда не было. Но это не меняет того факта, что Ана была очередной женщиной в окружении Нормы Джин, которая перенесла развод, что неоспоримо повлияло на отношение пожилой дамы к мужчинам (точно так же, как это было в случае Глэдис, Грейс и Иды Мартин). «Разумеется, мы никогда не вели с ней разговоров на темы супружества и секса», — признавалась Мэрилин Монро много лет спустя. Тогда возникла до странности двусмысленная ситуация, поскольку Ана, хотя за ее спиной уже был неудачный брак и она была самой старшей из всех, кто опекал Норму Джин, все равно никогда не оказала девочке по-настоящему женского доверия. Несомненно, отношения между ними осложняла страстная вера Аны в фундаментальные положения Христианской науки, принципы которой она старалась навязать Норме Джин. В августе 1938 года и позднее девочка систематически принимала участие в местных богослужениях секты Христианской науки — дважды в воскресенье и еще один раз в течение недели. Ана Лоуэр мягко, но слишком уж примитивным образом старалась убедить Норму Джин, что настоящим является только пребывающее в нашем разуме, а разумом можно вознестись на любые духовные вершины. Однако это не убеждало девочку, которая к тому времени уже слишком долго сбегала от ненадежной действительности в мир мечтаний и грез, роящихся видениями из просмотренных ею кинофильмов, а еще — планами преображения в Джин Харлоу, которые с наслаждением обдумывала Грейс, равно как и своими собственными детскими фантазиями. Иными словами, религиозные чувства Аны, усугубленные благодаря ее викторианско-пуританским убеждениям, а также возрасту (который у молодых людей вроде Нормы Джин ассоциируется с закатом жизни), не были подходящими для девочки, если принять во внимание ее прошлый опыт, а также текущие потребности периода созревания. В 1938 году в Америке имелось около двух тысяч конгрегаций Христианской науки, в которых было сконцентрировано приблизительно двести семьдесят тысяч членов5. Сообщество, официально основанное в 1879 году в Бостоне Марией Бейкер Эдди, исходит из того, что религия представляет собой систему терапевтической метафизики. Преобладающее большинство сторонников этого учения всегда составляли американки среднего и пожилого возраста, причисляемые к средним и высшим слоям общества, хотя данное вероисповедание привилось во всех странах, где основная часть населения принадлежит к протестантам. Самым важным в указанной доктрине является определенная разновидность субъективного идеализма: материальная субстанция есть иллюзия, существует только Бог (или Разум). Целью учения миссис Эдди (которое кодифицировано в книгах под названиями «Наука и здоровье» и «Ключ к Священному Писанию») является приведение нереального материального тела в состояние идеальной гармонии с нашим реальным духовным состоянием: будучи сотворены по подобию Бога, мы стремимся к духовному совершенству. В одной из разновидностей гностицизма6, связанной с традиционным американским трансценденциализмом7 (который возник и развился в родных краях миссис Эдди, в Новой Англии8), провозглашается оптимистическое отношение к наблюдаемому миру, который всегда возможно приблизить к тому, отражением чего он является, добиваясь этого благодаря как усердию, так и духовному оздоровлению. (Надлежит, однако, подчеркнуть, что адепты Христианской науки никогда не призывали к удалению от мирских дел: примером ответственного отношения к общественной и так называемой «светской» жизни может послужить основание и долговременное финансовое содержание одной из самых крупных американских газет, бостонской «Крисчен Сайенс монитор» [или «Вестник Христианской науки»] — одного из самых солидных изданий, пользующихся признанием во всем мире.) Набожный человек, придерживающийся этого учения, постоянно стремится к достижению такого духовного состояния, в котором можно преодолеть ограниченность нереального тела и смертного, заблуждающегося разума. Христианская наука в своей чистейшей форме отвергает существование чувственного познания, хотя и принимает во внимание такой этап в жизни человека, в котором он стремится к совершенству и достигает его благодаря правильному мышлению. Нет никакого греха, страдания, смерти, есть только иллюзии, а мы являемся жертвами болезненных миражей. С указанной доктриной тесно связана теория «злой воли животного магнетизма» — дурной или злой мысли, которая «представляется» правильной и глубокой только потому, что разные люди ошибочно уверяют в ее правдивости. Многоопытные сторонники Христианской науки — особенно те, кто официально признан, то есть элита преподавательских кадров и практики, натренированные в чтении «канонических текстов», молитвах и обращении к терапевтическому лечению, — учат, как противостоять силе этого самого «животного магнетизма». Более того, дисгармония между грехом, болезнью и смертью может быть побеждена путем истинно набожных размышлений и ревностного, истового изучения комментариев миссис Эдди к Священному Писанию. Вместо наркотиков и лекарств надлежит принять духовную истину, отбросить грех и отличать абсолютное существование от преходящей смертной жизни. Символ Христианской науки понуждает к этому: крест (без фигуры почившего или умирающего Христа), окруженный короной-ореолом. Слава доминирует над страданием, что не имеет действительного соотнесения с человечеством и его жизнью. Приверженцы Христианской науки благодаря изощренно сложному и интригующему парадоксу не разделяют презрения консервативных протестантов к миру и к телу, они признают развлечение и забаву; не настроены они враждебно и к науке (за исключением медицинских исследований). Поскольку Ана Лоуэр приняла решение не искать никакой работы, она являлась хорошей кандидатурой на то, чтобы стать одной из «исцелительниц», официально признанных данной церковью; в качестве таковой она получила разрешение принимать клиентов за плату. Когда, однако, Норма Джин начала учебу в седьмом классе неполной средней школы имени Эмерсона, располагающейся на Сэлби-авеню, между бульварами Уилшир и Санта-Моника в западной части Лос-Анджелеса, учение и умения Аны немедленно оказались под вопросом. Как раз в сентябре этого года у девочки начались месячные, а она в течение большей части жизни переживала каждую менструацию весьма болезненно. В 1938 году не было готовых лекарств, которые способствовали бы облегчению последствий этого недомогания, являвшегося для Нормы Джин настоящей мукой мученической (да и маловероятно, чтобы Ана побеспокоилась о таковых). Друзья этого и более поздних периодов жизни Нормы Джин вспоминают, что каждый месяц она буквально извивалась по полу, рыдая от боли. Начались тянувшиеся до конца жизни гинекологические проблемы, включая хронические недуги типа кистозности придатков. В это время перед ней встала очередная проблема, подлежащая решению: если настоящего тела нет, если Бог представляет собой «всё во всём» и если существует только Добро, то откуда эти пытки? Почему собственное тело обманывает ее? Тетя Ана утешала ее, обнимала, молилась вместе с нею, «но ничего не помогало. Я должна была просто притерпеться и перетерпеть». В школе имени Эмерсона в седьмом классе было пятьсот учеников, и они — точно так же, как те, кто ходил в восьмой и девятый классы, — проживали во всех частях западного сектора Лос-Анджелеса. Некоторых подвозили из охраняемого поселка одно-семейных коттеджей — Бель-Эйр — возле бульвара Сансет. Другие происходили из семей среднего достатка, которые проживали в солидных одноэтажных домах в западной части Лос-Анджелеса. Наконец, были и такие — в их числе и Норма Джин, — кто добирался из более бедного района под названием Соутелл, находившегося поблизости от школы, так что оттуда в нее можно было ходить пешком. Кварталы и микрорайоны так называемого Западного прибрежья города, Соутелла, ограничивали четыре бульвара: Сепульведа на востоке, Банди — на западе, Уилшир — на севере и Пико — на юге. Окрестности были заселены человеческой мешаниной — японскими иммигрантами, давними калифорнийскими пионерами с Востока страны и со Среднего Запада, недавними приезжими из изнывающей от песчаных бурь Оклахомы, которые во времена кризиса искали работу и убежище в солнечной Калифорнии, испанцами и мексиканскими индейцами, а также старожилами Лос-Анджелеса вроде Аны Лоуэр. По словам Глэдис Филлипс (впоследствии Уилсон), школьной подруги Нормы Джин, «у жителей Лос-Анджелеса имелось сильное чувство классовой принадлежности, что, к сожалению, распространялось также и на школьную жизнь. Все ученики оказались немедленно неофициально поделенными на группы в зависимости от того, где они жили. А Соутелл — это просто было нечто в дурном вкусе». Действительно, анхеленьос, как на испанский манер называли порой жителей Лос-Анджелеса, многозначительно улыбались, когда звучало название этого района, и думали о пивных заведениях и всяких рюмочных и распивочных, поскольку в Соутелле было много таких местечек, где встречались простые работяги; тамошний житель многим казался чуть ли не синонимом бедняка, притом неграмотного или, в лучшем случае, малограмотного. Ана Лоуэр не принадлежала ни к неграмотным, ни к безработным и не сидела на пособии, но с самого первого дня большинство школьных подруг и соучениц (так утверждает Глэдис Филлипс) считали Норму Джин девочкой «родом из социальных низов». Учебные предметы, которые проходила Нормы Джин, — те, что были предназначены для девочек-семиклассниц, не посещавших школьные приготовительные курсы, — не выглядели особенно импонирующим образом с научной точки зрения; впрочем, и ее школьные достижения, иными словами, оценки, не принадлежали к разряду ни исключительно хороших, ни исключительно плохих: ОСЕНЬ 1938 года
ВЕСНА 1939 года
«Норма Джин была весьма средней ученицей, — вспоминает Мейбл Элла Кэмпбелл, преподававшая у нее природоведение и основы биологии. — Но она выглядела так, словно бы о ней не особенно хорошо заботились. Одеждой она немного отличалась от остальных девочек. В 1938 году она не принадлежала к числу хорошо развитых. Норма Джин была ребенком приятным, но некоммуникабельным и малоактивным». Двадцать лет спустя Мэрилин дополнила эти слова некоторыми подробностями:
Норма Джин — сохраняющая сдержанность по отношению к новому окружению, зажатая и сконфуженная из-за необходимости носить каждый день один и тот же, притом далеко не самый лучший наряд и не обладающая опытом контактов с ровесницами (за исключением сиротского приюта) — испытывала трудности в отыскании друзей и завязывании дружеских отношений. «Насколько помню, она была аккуратной, но бесцветной, — припоминал ее одноклассник Рон Андервуд. — Еще она была малость робкой и замкнутой, а новых друзей у нее явно не было». Мариэн Лосмэн (позднее Зейч) запомнила, что «она, пожалуй, всегда была одна». Глэдис Филлипс подтверждает: «Действительно, она ни с кем не была близка». Одиночество Нормы Джин усугублялось отсутствием телефона в доме Аны Лоуэр. После того как девочке исполнилось тринадцать лет, у нее даже прибавилось проблем в поддержании тесных связей с женщинами. 1 июня 1939 года Грейс захватила ее с собой поездом в Сан-Франциско, где в пансионате, патронаж и надзор над которым осуществляла психиатрическая клиника, находилась мать Нормы Джин (и будет жить там еще несколько лет). Глэдис вела себя послушно и не выглядела дерганой; она не производила впечатления неразумной или отрешенной; была чистой и явным образом ухоженной. Однако ни во время первоначальных приветствий, ни потом, в ходе ленча, она не произнесла ни единого словечка — и молчала до тех пор, пока Норма Джин и Грейс не были полностью готовы к отъезду. Тогда она печально посмотрела на дочь и тихо сказала: «У тебя всегда были такие маленькие симпатичные ступни». Жизнь с Аной доставляла не особо много впечатлений, а Норма Джин пока не поддерживала других контактов с окружающими. С тетей Аной она, по крайней мере, чувствовала себя в безопасности. Девочка нашла у нее дом, но он не был синонимом семьи. Когда весной 1939 года Норма Джин начала в Эмерсоновской школе учебу в восьмом классе, ее социальная или, если угодно, светская жизнь оживилась — главным образом потому, что ее тело изменило свои формы. Заинтересованность занятиями: кулинарным делом, практикой делопроизводства, элементарным испанским языком и математикой — сошла у нее к нулю и выцвела, словно детские акварели, выставленные на солнце. На переломе лета и осени Норма претерпела настоящую метаморфозу, а к концу года ее рост составлял уже 165 сантиметров. Обрисовались и женские формы: вызывающие, округлые груди, выставлявшиеся ею напоказ (без лифчика) с помощью облегающего коричневого свитера («под которым не было блузки, что невозможно было даже вообразить», — добавила Глэдис Филлипс). На новую одежду денег не хватало, голубая юбочка сделалась слишком узкой в бедрах, а запаса, чтобы Ана могла ее еще раз расширить, совсем не осталось. Однако девушка нашла выход: купила недорогие мальчишеские брюки, вывернула наизнанку шерстяной жакетик с застежками спереди, придав ему тем самым совершенно иной (и более привлекательный, даже соблазнительный) облик, и как-то вызвала своим появлением в классе такую сенсацию (девушкам не полагалось носить брюки), что ее дважды отсылали обратно домой, чтобы она снова влезла в тесную юбочку — разумеется, безрезультатно. «Вдруг все началось словно бы заново», — сказала она впоследствии об этом периоде.
На самом деле — даже более чем доброжелательным: мир реагировал на нее позитивно и энергично. Норма Джин охотно отвечала на веселые заигрывания новых обожателей. Билет на поездку с Небраска-авеню до школы имени Эмерсона стоил всего-навсего пять центов, но девушка предпочитала идти в школу пешочком — в окружении двоих, троих, а то и больше ребят, которые спорили насчет того, кому выпадет привилегия нести ее учебники и пакет с бутербродами. То же самое повторялось днем, после окончания уроков. «Физически она развилась быстрее, чем большинство из нас, и не стыдилась подчеркивать свою фигуру», — уверяла Глэдис Филлипс.
Это выглядело так, словно детские мечты Нормы об окружающих ее со всех сторон воздыхателях и обожателях в какой-то степени начинают сбываться. После многих лет, проведенных под опекой Грейс, Норма Джин отлично знала, как накраситься, чтобы обратить на себя внимание; однако сейчас, осознавая властную силу своей фигуры и чисто сексуальную привлекательность, которая манила и притягивала парней, она не ленилась вскакивать с постели ранним утром и уделять целые часы тому, чтобы вырядиться перед школой. Если верить словам Глэдис Филлипс, однажды Норма Джин чуть ли не час простояла в туалете для девушек, все это время причесывая и перечесывая свои светло-каштановые волосы и перебирая в пальцах каждый локон, каждую прядку. В школе начали шептаться, что когда бы и кто бы из девушек ни заскочил в туалетную комнату, там всегда оказывалась Норма Джин, поправляющая свой макияж. Она действительно пыталась стереть неприятное прошлое, в котором можно было растеряться и затеряться. Шлифуя и оттачивая свою внешность перед зеркалом, девушка в некотором роде меняла себя — еще совсем недавно потерянного, всеми отвергаемого, одинокого и покинутого ребенка, — преобразуясь, как ее часто призывала Грейс, в совершенно другого человека. А средства для достижения этой цели были под рукой, потому как в Лос-Анджелесе можно было купить самую радужную, самую новейшую и самую дешевую косметику во всей Америке. На бульваре Голливуд во время уик-эндов было не протолкнуться от уличных торговцев, раздающих задаром образчики новых сортов губной помады, румян, пудры, карандашей для подводки глаз и всяческих одеколонов. Когда ей было тринадцать лет, Норма Джин Бейкер неожиданно осознала, что вполне в состоянии быть привлекательной и манящей, и захотела использовать это — совершенно невинным образом, то есть так, чтобы не подвергать себя риску тех омерзительных ситуаций, которые она пережила с Доком и Джеком. В принципе, она полагала, что может предложить другим только это свое новое обретение — внешность, — что только ею она может блеснуть. Пожалуй, в глубине души Норма Джин понимала: никто особо не считался с ее мнением или чувствами и, стало быть, только ее наружность, ее тело умеет будить восхищение и обожание — так, как это обстояло и с верными поклонниками из ее детских грез. Норма Джин, как уверяют все ее школьные подруги, вовсе не выглядела исключительно красивой девочкой; ни в ее волосах, ни в чертах лица не было ничего из ряда вон выходящего. Но от нее исходило то, что Мэри Бейкер Эдди назвала — в совершенно ином контексте — «животным магнетизмом». Следует, однако, подчеркнуть, что в 1939 году столь явное и искреннее демонстрирование чувственности вовсе не означало сексуальной доступности — хотя Норму Джин все-таки, пожалуй, считали (так утверждает Глэдис Филлипс) «несколько вызывающей». Впрочем, если даже она и притягивала внимание, в этом не было ни обещания, ни угрозы. Девушка владела ситуацией. Кроме того, секс не являлся в те времена настолько популярным занятием в средней школе, как это стало позднее. Противозачаточные таблетки вообще не были еще известны, а простейшие средства предохранения для мужчин и для женщин были труднодоступными (в принципе, официально все они в силу закона о здоровом продовольствии и лекарствах от 1933 года вообще считались нелегальными); однако прежде всего тогда повсеместно боялись венерических болезней — ведь в 1939 году антибиотики вроде пенициллина не были еще усовершенствованы и доведены до такого состояния, чтобы их можно было применять в широких масштабах. Тайный поцелуй поздним вечером на крыльце, не заходящие слишком далеко ласки во взятом напрокат или одолженном автомобиле где-то далеко наверху, на шоссе Маллхолэнд-драйв, откуда, как на ладони, далеко внизу были видны мерцающие городские огни, — в этом состояли допустимые границы секса для большинства молодых жителей Лос-Анджелеса. Воображение отдельных ребят из средней школы мог разжечь вид «вот та-а-акой девчонки» или же развешанных повсюду киноплакатов, которые говорили о «бурных страстях, распаляющих кровь в жилах», но единственное беснующееся пламя, действительно не поддававшееся в то время сдерживанию, бушевало в документальных кадрах кинохроники, показывающих начало войны, которая вспыхнула в Европе. Глэдис Филлипс и другие одноклассники Нормы вспоминают, что временами в школе циркулировали слухи про ту или иную «испорченную» девушку или «разнузданного» юношу, но никогда эти сплетни ни в коей мере не касались Нормы Джин. Иными словами, постепенно стали сбываться ожидания Грейс, поскольку зимой 1939—1940 года Норма Джин исподволь начала становиться звездой средней школы имени Эмерсона. Эта школа представляла собой огромное и бездушное учреждение, и Норма Джин из кожи вон лезла, чтобы только обратить на себя внимание. Поскольку ею долго пренебрегали те, кто должен был по идее обеспечить девочке ощущение безопасности, она даже сейчас «играла», строя из себя кокетку, в то время как в действительности была всего лишь наивным подростком, жаждущим хоть капельки одобрения и понимания. Норма Джин отчаянно жаждала (так вспоминают ее одноклассники и ровесники: Филлипс, Андервуд и Лозман), чтобы ею восхищались, любили и уважали, а дом никак не мог удовлетворить этих потребностей. Тихая, тесная квартирка Аны на Небраска-авеню, в которой не было ни телефона, ни места для приема гостей, не позволяла Норме Джин пригласить после школы несколько подружек, чтобы всей компанией выпить по стакану содовой либо лимонада или же прослушать на переносной радиоле «Виктрол», полученной от Грейс в качестве рождественского подарка, парочку-другую пластинок Гленна Миллера9. «Норма Джин на самом деле была очень милой и симпатичной, — сказала все та же Глэдис Филлипс, — но она производила впечатление немного зажатой, поскольку все время стеснялась и даже стыдилась своего происхождения». Летом 1940 года четырнадцатилетняя Норма Джин расцвела еще больше. У нее была единственная набивная блузочка в цветастые узоры, но девочка умела надеть ее по самым разным поводам. Заправленная в синюю юбку, эта блузка оказывалась вполне уместным нарядом на воскресное богослужение с Аной; одетая поверх брюк, она обеспечивала свободу движений, когда мальчики возили ее на раме велосипеда; наконец, подвязанная высоко над талией, она чудесно открывала живот. Все огладывались ей вслед, когда Норма Джин, одевшись таким образом, вышагивала в места, постоянно посещаемые в Вествуде: в популярный зал Тома Крамплера по другую сторону улицы напротив кинотеатра в Вествуд-виллижд, где было принято пить содовую; к миссис Грэдис, на юго-восточном углу Вествуда и бульвара Уилшир; к Альберту Шитцу, где она встречалась с парнями, вертевшимися там часами и покупавшими ей кока-колу; и в чуть более дешевый и не такой ухоженный бар «Хи-Хо», где даже не обязательно было выходить из машины. Ребята, которые искали себе проблемы, могли без труда найти их как раз в «Хи-Хо»10. Скорее всего, именно в «Хи-Хо» Норма Джин в первый раз встретила учившегося в той же Эмерсоновской школе, но в старшем классе Чака Морена — остроумного, по-бунтарски настроенного парня, который одалживал у кого попало автомобили (временами без разрешения), чтобы захватить очередную девушку на свидание в Оушн-парк-пир между калифорнийской Венецией и Санта-Моникой. Он пользовался популярностью среди мальчиков, поскольку был прирожденным лидером и хорошим спортсменом, а также среди девочек, поскольку был еще и веснушчатым рыжеволосым симпатягой, который не лез далеко в карман за комплиментами и сладкими речами. Тем летом Чак удостоил своей благосклонностью Норму Джин. Девушка она была стройная, хохотала от его шуток, отвечала улыбкой на заговорщические подмигивания парня и производила впечатление довольно робкой — словом, сочетала в себе такую массу достоинств, что он не мог устоять. Когда Норма входила в зал, где пили минеральную воду, Чак вопил: «А вон идет девушка Ммммм!» Тем летом Морен несколько раз брал с собой Норму Джин и ездил на старой отцовской машине в танцевальный зал на пристань, где Лоренс Уэлк11 дирижировал оркестром, а актриса Лана Тернер12 всю ночь напролет танцевала со своим мужем Арти Шоу13, который был руководителем оркестра. Впоследствии Норма Джин так вспоминала длинные и жаркие летние вечера на пристани:
То, что она «не больно рвалась к сексу» и ее репутация среди коллег по школе была незапятнанной, подтверждается еще и довольно символичной заметкой в гороскопе (с громким названием «Взгляд в будущее»), помещенном в школьной газетке, в соответствии с которым Норма Джин в один прекрасный день должна была стать «лучезарно улыбающейся директрисой пристанища для старых дев». Вот какая информация появилась в местном издании, хотя Норма Джин на вечеринках никогда не простаивала у стены, совсем недурно отплясывала румбу и гротескные групповые танцы, а перед тем как покинуть свою среднюю школу, «обучилась действительно современной штучке, "нью-йоркеру"» — медленному и весьма замысловатому танцу, которому предстояло покорить Калифорнию. Морену благодаря присущему ему обаянию удавалось избежать проблем — как со стороны полиции (принимая во внимание автомобили, которые он «одалживал» не только у отца), так и от родителей нескольких девушек из Эмерсоновской школы (последних ему частенько не удавалось отвезти домой раньше наступления рассвета). Его свидания с Нормой Джин окончились в сентябре 1940 года: девушка вернулась в Эмерсоновскую школу и отправилась там в девятый класс, а он начал учебу в десятом в университетской средней школе. На групповой фотографии выпускников его класса ученики послушно улыбаются, усиленно стараясь сохранить для взоров потомков серьезное выражение лица. Однако стоящий среди них Чак Морен в дерзком жесте поднял и вытянул средний палец левой руки в направлении фотоаппарата. Можно только догадываться о последующей реакции на это со стороны школьной администрации, а также родителей. Во всяком случае, Чак в течение следующих двух лет отправлял Норме Джин поздравительные открытки на День святого Валентина. Вышвырнутый восемнадцать месяцев спустя из средней школы-лицея за плохое поведение, Морен ненадолго уехал из Лос-Анджелеса, после чего записался добровольцем в армию. Его отправили на войну, где он погиб через месяц после того, как ему стукнуло двадцать. Прежде чем завершился 1940 год, Норма Джин нашла наконец подругу своего возраста. Элинор, вторая дочь Дока Годдарда, приехала, чтобы поселиться вместе с отцом и Грейс в квартале Ван-Найс на Эрчвуд-авеню. В это же самое время Ана Лоуэр начала жаловаться на серьезные проблемы с кровообращением и на другие сердечно-сосудистые недомогания, так что Норма Джин вернулась к Годдардам и подружилась с Элинор, которую близкие звали Бебе. Бебе Годдард, будучи всего на шесть месяцев младше Нормы Джин, была приятной и красивой девочкой, которой исполнилось четырнадцать лет за неделю до Рождества. Она была к тому же боевой, стойкой и энергичной — ее вынудила к этому жизнь, а повествование о детстве Бебе вызывало у любого слушателя дрожь ужаса. Родители развелись, когда ей было полтора года. Некоторое время она вместе с братиком и сестричкой воспитывалась у матери, но позднее у миссис Годдард началось психическое заболевание и женщина стала опасной для окружающих. «Это была настоящая трагедия, — вспоминала многие годы спустя Бебе Годдард. — Она была настоящей психопаткой, без всяких угрызений совести и без всякого сознания того, что есть добро и что зло. Эта женщина, если хотела, умела быть приятной и пробуждать доверие, но потом безо всякой паузы превращалась в непредсказуемую и взрывоопасную особу». Бебе, которую перевозили то туда, то сюда, от родственников к чужим людям — она перебывала чуть ли не у дюжины приемных семей по всему Техасу, — созревала, ухаживая за братом и сестрой, преодолевая страх перед невозможностью выжить и страдая от ледяного безразличия отца. Имеет смысл припомнить эти печальные события в детстве Бебе, поскольку многое из того, что Мэрилин рассказывала о первых годах собственной жизни, в действительности довелось пережить Бебе. Легендарные истории о двенадцати или тринадцати приемных семьях, о физических наказаниях и избиениях, о недоедании и настоящем голоде — все это Мэрилин «одолжила» из реального прошлого Бебе и произвольным образом использовала в воспоминаниях, как только появлялась потребность привлечь на свою сторону прессу и завоевать общественное сочувствие. «То, о чем я поведала Норме Джин в ту первую зиму, произвело на нее огромное впечатление. Она проявила ко мне глубокое сочувствие, и очень быстро мы стали близкими подругами». Обе девушки были яркими особами, брызжущими радостью и энергией. Имея абсолютно одинаковый рост, вес и цвет волос, они одалживали друг другу одежду и косметику, а Грейс всегда была готова дать им ценный совет по поводу макияжа. В соответствии с тем, что утверждает Бебе, именно в ее обществе Норма Джин впервые в жизни стала без малейшего смущения резвиться и проказничать, а еще она научилась смеяться. «Все ее обожали. У нее был такой блестящий талант веселиться». Норма Джин посещала среднюю школу имени Эмерсона вплоть до окончания девятого класса, что имело место в июне 1941 года. Ее выпускные оценки по испанскому языку, обществоведению и физическому воспитанию не производили особого впечатления, а что касается такого предмета, как риторика с привитием ораторских навыков, то она чудом не завалила его, поскольку страх перед тем, что ее сочтут ограниченной и непригодной для привлечения в компанию однокашников, все время сдавливал ей горло и лишал речи. Однако на занятиях по журналистике, которые вела мисс Крэйн, она продемонстрировала выдающиеся способности и необычайное чувство юмора. Фамилия Нормы Джин Бейкер часто фигурировала в тот год в общешкольной газете «Эмерсонец», поскольку она пописывала в рубрику «Всякая всячина». Принимая во внимание ее дальнейшую судьбу и последующие успехи (особенно в сфере кино), любопытным может показаться факт, что перу будущей звезды принадлежит следующая маленькая заметка:
Что ж, мечтать не вредно. В принципе, она описала себя, включая те черты, которыми хотела бы обладать. Одной из этих желанных черт являлось преодоление страха перед публичными выступлениями. Невзирая на растущую популярность Нормы Джин и ее все более глубокую убежденность в собственном умении обращать на себя внимание, продолжало существовать фундаментальное препятствие, которого ей так никогда и не удалось преодолеть. Этот факт подтверждался ее посредственными результатами на уроках по ораторскому искусству, во время которых она своей робостью и страхом перед публичным высказыванием доводила почтенного преподавателя, мистера Ступса, буквально до бешенства. Чем усерднее учитель призывал и подталкивал, тем больше ученицу заклинивало в молчании, результатом чего явились довольно-таки печальные последствия — эти события положили начало наблюдавшейся у Нормы Джин на протяжении всей жизни тенденции к заиканию. Как члена редакционной коллегии, издававшей школьную газету, ее попросили стать секретарем класса. «А я ответила: "М-м-м-могу не больше пары м-м-м-минут в м-м-м-месяц". Это было страшно»14. Точно так же как Норма умела творить чудеса со своим более чем скромным гардеробом, и легкое заикание она смогла превратить в некое светское достоинство. В июне 1941 года Норма Джин попала в группу всего из нескольких ребят и девушек, которые в специально выпущенном классном алфавите оказались благодаря своим необычным чертам как-то выделенными и отмеченными: «А — амбициозный: Джон Харфорд... В — веселая: Мэри Джин Бойд... О — очаровательная: Нэнси Мун... Р — радикальный: Дон Болл...» И — за своеобразное остроумное упрямство, попросту: «М-м-м-м: Норма Джин Бейкер». И в школе, и за ее пределами она была «девушка Ммммм». Используя свое милое заикание, она сопрягла его со звуком, который слышала от ребят в свой адрес. Всегда впечатлительная, осторожная и несмелая — она была достаточно находчива и изобретательна, чтобы уметь обратить собственные недостатки в достоинства. Норма Джин провела первый семестр десятого класса (второй год обучения, начинающийся в сентябре 1941 года) в средней школе Ван-Найса, находившейся ближе к дому Годдардов, чем уже упоминавшаяся университетская средняя школа в западной части Лос-Анджелеса. Здесь она получила еще худший аттестат, чем в Эмерсоновской школе. Оказалось, что Норме Джин трудно было сосредоточиться на школьных обязанностях, поскольку ее внимание рассеивал и отвлекал симпатичный, умеренно высокий (178 сантиметров), темноволосый и голубоглазый молодой человек с крошечными, но убийственными усиками. Его звали Джеймс Доухерти, и его семья занимала в том же Ван-Найсе дом прямо напротив Годдардов, чуть вдали от Эрчвуд-стрит. Джим Доухерти, родившийся 12 апреля 1921 года в Лос-Анджелесе, в двадцатилетнем возрасте пользовался репутацией, которая коренным образом отличалась от славы Чака Морена. Самый младший из пятерых детей в семье, которой пришлось пережить тяжкие времена в период кризиса, он успел пожить в Ван-Найсе в самой натуральной брезентовой палатке, целыми днями работая на сборе фруктов, прежде чем его родители вместе с детьми смогли позволить себе снять маленький дом. В средней школе Ван-Найса Джим неизменно выступал на школьных представлениях, был звездой футбольной команды и выиграл выборы на пост председателя ученического совета. Находил он время и на то, чтобы в целях пополнения семейного бюджета подрабатывать, хватаясь за самые причудливые виды деятельности: бывал чистильщиком обуви, делал бутерброды в кондитерской и принимал участие в торжественных церемониях местной погребальной конторы — последней работой он продолжал заниматься и после окончания школы. Чтобы иметь возможность помогать матери и братьям с сестрами, он отверг предложение одного из колледжей о предоставлении спортивной стипендии. Осенью 1941 года Джим работал на авиастроительном заводе фирмы «Локхид», разъезжал на открытом голубом «Форде» и поочередно назначал свидания нескольким девушкам; особенно серьезно он раздумывал по поводу одной из них — некоей Дорис Дреннэн, — пока та его не бросила. «Ты не смог меня удержать», — вот в чем она его обвинила. В момент, когда Джим встретил Норму Джин, он трудился в ночную смену на заводе «Локхида» (в числе его коллег по работе был крепкий, мускулистый парень по имени Роберт Митчам) и жил настолько близко от средней школы Ван-Найса, что его мать Этель вместе со своей приятельницей Грейс Годдард попросили молодого человека привозить Норму Джин и Бебе из школы, до которой девочкам было сейчас гораздо дальше добираться, чем раньше, поскольку Годдарды в октябре переехали на Одесса-авеню в другой домик, владелицей которого была Ана Лоуэр. В тот год Бебе несколько раз серьезно болела и не посещала школу, а Джим запомнил, что Норма Джин пользовалась случаем, чтобы каждый день «садиться ко мне капельку ближе». Джим казался Норме Джин (как она сказала позже) «идеалом мужчины», главным образом по причине своих усиков («она была восхищена ими», — утверждал Доухерти); и действительно, их щеточка должна была напоминать девушке таинственного дружка Глэдис, а также Кларка Гейбла и Эррола Флинна; кроме всего, усы прибавляли молодому человеку немного возраста и солидности. «Неплохой старичок!» — так выразилась о нем с одобрением Норма Джин, разговаривая как-то днем после возвращения из школы с расхворавшейся Бебе. Что касается Доухерти, то вот его слова: «Я обратил внимание, что она была премилой и симпатичной девчоночкой, которая считала меня бесподобно выглядящим в белых рубашках, но для меня она была не более чем ребенком, потому как в нашем возрасте пять лет представляют собой огромную разницу». Он охотно согласился играть роль шофера, которым восхищаются, но о том, чтобы назначать свидания, не могло идти и речи. Однако ни Джим, ни Норма Джин не оценили в должной мере напора Грейс Годдард, которая взяла на себя роль свахи. Едва увидев блеск в глазах своей воспитанницы, она тут же приступила к действиям, «ловко маневрируя [Нормой Джин] так, чтобы я обратил на нее внимание», хотя сам Доухерти смог осознать все это лишь много позднее. Через пару дней после Пёрл-Харбора и поспешного вступления Америки в войну Грейс спросила у Этель Доухерти, можно ли рассчитывать на то, что Джим будет сопровождать Норму Джин на рождественский вечер с танцами в фирму «Адел пресижн продактс», где в то время работал Док. Джим согласился — как он позже сказал, отчасти потому, что ему льстило откровенное обожание со стороны Нормы Джин, а отчасти из-за того, что его роман с Дорис Дреннэн не выдержал двукратной проверки, когда та отправилась в Санта-Монику, а он оказался не в состоянии удержать ее. Переломным моментом в их отношениях с Нормой стал праздничный прием по случаю Рождества Христова. Во время свободного танца Норма Джин находилась к Джиму (как он вспоминает) «чрезвычайно близко, смежив веки, так что даже Грейс и Док видели, что я для них уже больше чем просто хороший сосед. Я, как никогда в жизни, получал удовольствие от танцев с этой маленькой девочкой, которая, впрочем, уже и сама себя не чувствовала таковой, да и мне не казалась такой уж маленькой». Грейс, которая жаждала ускорить вступление Нормы Джин в зрелый возраст, всячески поощряла их к упрочению знакомства. Она давала девочке деньги, чтобы та ходила с Джимом в кино, предложила им сделать автостопом вылазку на взгорья в Голливуд-Хилс, потом они как-то совершили на лодке прогулку по озеру Попс-Уиллоу и время от времени ездили на север в округ Вен-тура, где навещали сестру Джима Элиду и разбивали бивак на берегу озера Шервуд. Грейс запаковывала на пикники ленч, и таким вот образом Джим — благодаря окрестной природе и энергичной Грейс — почувствовал себя счастливым тем, что проводит уик-энды с очаровательной, вызывающей всеобщее восхищение и ничего не требующей Нормой Джин. Иногда они останавливались по вечерам на шоссе Маллхолэнд-драйв чуть ли не на самой вершине горы, являвшейся частью скального массива Санта-Моника-Маунтинз. Как рассказывала об этом впоследствии влюбленная парочка, их интимные контакты носили вполне невинный характер. «Она очень ловко держала меня в повиновении», — резюмировал Джим. Молодые люди беседовали о войне, о школе и о многом другом, и Норма Джин искренне призналась Джиму, что она — незаконнорожденная безотцовщина, чем не вызвала в том ни сочувствия, ни неприязни. Он привлек ее ближе к себе, она склонила голову ему на плечо, а радио, немилосердно трещавшее из-за атмосферных помех, передавало новейшие шлягеры: «Не сиди ты под этою яблоней...», «Эта старая добрая черная магия...», «И лунный свет становится тобою...». Норма Джин больше всего любила слушать Фрэнка Синатру, который выводил «Больше никогда не полюблю я» и «Ночь и день». «Мне было с ней невероятно хорошо», — говорил Джим; Норма Джин оказалась лучше развитой физически, нежели большинство пятнадцатилеток (и она преобразилась в роскошную, просто классную барышню); кроме того, она полностью полагалась на мужскую опеку Джима и восхищалась всем, что он делал. Ему, понятное дело, подобное обожание невероятно льстило. В начале 1942 фирма «Адел пресижн» сообщила, что собирается перевести Дока Годдарда на свой завод в штате Западная Виргиния в качестве менеджера по продажам на всем Восточном побережье страны. «По правде говоря, — призналась Бебе много лет спустя, — он до этого просто бил баклуши и слонялся без дела, пытаясь стать актером, хватаясь за самую разную работу и так далее, — вот он и решил в конечном итоге, что должен уже как-то остепениться и образумиться. Док прекрасно умел продавать все что угодно, и наконец-то у него появилась мотивация взяться за постоянную работу». Грейс и Бебе должны были сопутствовать ему, но содержать Норму Джин Годдарды не могли себе позволить. Однажды утром Грейс четко и по-деловому проинформировала об этом свою подопечную, добавив, однако, что ее муж «работает над чем-то замечательным [для Нормы Джин]». Невзирая на то, каковы были дальнейшие планы Грейс, ее решения фатально воздействовали на девушку, которая немедленно сочла, что в очередной раз с ней обошлись как с бесполезной вещью. Это подтверждает и Доухерти:
Вскоре, в конце января, планы начали реализоваться. Здоровье Аны Лоуэр несколько поправилось, и после того, как начался второй семестр второго года обучения, а Годдарды полностью подготовились к отъезду, Норма Джин вернулась к Ане на Небраска-авеню и начала посещать университетскую среднюю школу, располагавшуюся в симпатичном здании, возведенном в испанском стиле на углу Вестгейт-авеню и Техас-авеню. В феврале и марте Джим (которого неустанно подталкивали и Грейс, и Этель) по-прежнему ездил к Норме Джин, то пробираясь по узкому проходу через Сепалведа-пасс, то преодолевая многочисленные повороты на дороге, которая извивалась среди каньонов, соединявших район долины с западной стороной города (автострад вокруг Лос-Анджелеса в ту пору не было даже в проектах). Пятнадцатилетняя Норма Джин, лишенная дома и отверженная приемными родителями, принимала ухаживания Джима с благодарностью. В принципе, у нее не было случая укрепить в себе ощущение собственной ценности — без родительского влияния и поддержки в жизни, без той безопасной гавани, где можно было бы всегда укрыться в непогоду, она была лишена всего того, из чего слагается нормальная жизнь девочки-подростка, за исключением школы, а быстрое физическое развитие опередило ее эмоциональное созревание. В школе часть одноклассников заметила перемену в ее поведении: «Она стала шумной, — утверждал Том Ишии. — Разговаривала Норма слишком громко, и некоторые стали считать ее слегка пристукнутой». Однако ни один из тех, кто знал ее жизнь в ту весну 1942 года, не удивился бы тому, что глубокая заинтересованность, которую проявлял по отношению к девушке красивый и заметно более старший молодой мужчина, укрепляла и развивала ее эго. Когда Годдардам подошло время уезжать (а это помимо всего означало для девушки еще и утрату новой подруги, Бебе), эмоциональный вакуум прошлого и ненадежное настоящее просто подталкивали Норму Джин к тому, чтобы искать опору в Джиме. Ситуация еще более усложнилась, когда в марте оказалось, что пребывание Нормы Джин на Небраска-авеню вскоре вынужденным образом подойдет к концу, поскольку у Аны снова разболелось сердце. И тогда-то все и случилось. Вопрос исходил не от Джима, не от Нормы Джин и даже не от Грейс, которая была слишком хитроумна, чтобы его задать. Это Этель Доухерти напрямую обратилась к сыну с предложением: — Годдарды переезжают в Западную Виргинию и не берут с собой Норму Джин. Девушка не может больше жить у миссис Лоуэр, а это означает, что ей придется возвратиться в сиротский приют и оставаться там до тех пор, пока ей не исполнится восемнадцать. — Да. Понимаю, — только и вставил Джим. — Грейс хочет знать, не собираешься ли ты жениться на Норме Джин. В июне ей исполняется шестнадцать — а этот возраст в Калифорнии уже позволяет девушке вступать в брак. «В тот момент мне пришло в голову, — многие годы спустя рассказывал Доухерти, — что в свои шестнадцать Норма Джин слишком уж молода для меня. Я тогда вовсе не думал о женитьбе на ней, и я бы на самом деле не сделал этого... но согласился, поскольку мне предстояло вскоре идти в армию и у меня было ощущение, что под крылом моей матери она найдет себе дом. Ну, и я, конечно же, считал ее чудесной девушкой, с которой мне будет хорошо. Сама Норма Джин одобрила эту идею». Но она поступила так исключительно потому, что у нее не было выбора. Позже Мэрилин сказала, что вышла замуж за Джима, поскольку «благодаря этому не надо было возвращаться в сиротский дом». В середине марта, через два дня после отбытия Годдардов в Западную Виргинию, Норма Джин ошарашила учителей и одноклассников, заявив, что бросает школу, потому что в июне выходит замуж; с этого дня ее больше ни разу не видели на уроках, и тем самым в середине второго года обучения в средней школе ее формальное образование завершилось. Прекращение учебы не давало ей позднее покоя и стало причиной комплекса неполноценности, который умело использовался кое-кем из окружающих. Быть может, трактовка мотивов действий Грейс и Этель как хладнокровного расчета является чрезмерно суровой; однако, в любом случае, нелегко простить им то, что они манипулировали Нормой Джин. Две эти женщины быстро внушили девушке небезопасное убеждение, что ее свобода и наличие средств к существованию напрямую связаны с жизнью под боком у мужчины. Переселение Годдардов и приближающееся бракосочетание были для Грейс, по-прежнему маниакально жаждавшей превращения Нормы Джин в Джин Харлоу, еще одной аналогией с биографией ушедшей в иной мир звезды: ведь и Харлоу в возрасте шестнадцати лет покинула среднюю школу, чтобы стать спутницей жизни некоего Чарлза Мак-Грю, симпатичного социалиста двадцати одного года от роду. Джин Харлоу была тем эталоном, который Грейс пригрезила для Нормы Джин и по которому она готовила девушку к жизни. «Весь этот брак организовала и устроила Грейс Мак-Ки, — призналась через многие годы Мэрилин Монро. — У меня не было абсолютно никакого выбора. Что тут еще можно добавить? Они не могли меня содержать и были вынуждены что-нибудь придумать. Вот так я и выскочила замуж». И далее: «Впоследствии мне все случившееся казалось сном — как будто бы этот факт вообще никогда не имел места. И ничего хорошего из этого не вышло, точно так же как не удалось и первое замужество Джин Харлоу. Видимо, мы обе были слишком молоды». Она и на самом деле была слишком молода — в противоположность мнению Грейс, которая проигнорировала возраст девушки, сконцентрировавшись на той роли, которую той предстоит сыграть в жизни. Даже к ее девичьей невинности отнеслись, как вспоминал потом Джим, совершенно небрежно, прямо-таки спустя рукава. Однажды днем он, его мать Этель, Норма Джин и Грейс потягивали кока-колу. Вдруг девушка, колеблясь, спросила, а не может ли она выйти замуж за Джима, «но не заниматься с ним сексом». Вопрос этот был не столь уж наивен, поскольку намерение Нормы состояло, вероятно, в том, чтобы заставить всех еще раз задуматься над приближающимся бракосочетанием. Однако Грейс, ни секунды не размышляя, ответила: «Не огорчайся. Научишься». Норма Джин могла бы получить точно такой же ответ, если бы выразила беспокойство по поводу предстоящей контрольной по математике15. Опасения Нормы Джин касались не одного только секса. «В конце концов, я никогда не видела ни единого счастливого брака», — отметила она через многие годы, и это было меткое и верное наблюдение. Делла, Глэдис, Ида и Олив являли собой сплошные наглядные примеры одних неудачных семейных союзов и эмоциональной нестабильности супругов. Если же обратить наше внимание к Доухерти, то, как он признавался позже, «я делал все возможное, чтобы она считала себя привлекательной и с любой точки зрения достойной уважения и восхищения. Однако этими своими действиями я, как оказалось, подкладывал мину под наше совместное будущее». Джим завел девушку в магазин, чтобы та выбрала себе обручальное кольцо, и только после этого жениху пришло в голову, что в соответствии с традицией ему бы надо было сперва попросить ее руки — хоть в данном случае это являлось пустой формальностью, поскольку все равно за нее уже приняли решение. А она без всяких размышлений выразила свое согласие, так что труппа и сценарий представления были уже готовы и оставалось всего только назначить дату торжества. 1 июня 1942 года Норме Джин минуло шестнадцать лет. В следующее воскресенье они вместе с Джимом нашли однокомнатную квартирку в районе Шерман-Оукс, по улице Виста-дель-Монте, 4524. Хотя жилплощадь была совсем небольшой, они сняли ее на полгода; владелец предложил установить новую складную кровать, которую легко можно было спрятать в стенной шкаф, увеличивая тем самым жизненное пространство. Их невеликое имущество было перевезено в новый «дом» еще перед свадьбой. Последние приготовления характеризуются некоторым отсутствием последовательности и уклонением от реальности, что поначалу представляется малозначительным, но показывает те непрестанные колебания, которым подвергалось это супружество. Приглашения разослала «мисс Ана Лоуэр», и они звали гостей на бракосочетание ее «племянницы Нормы Джин Бейкер», но в акте о заключении брака невеста подписалась как «Норма Джин Мортенсен». Кроме того, она указала, что является дочерью «Э. Мортенсена, место рождения неизвестно» и женщины по фамилии «Монро, родившейся в штате Орегон». Норма Джин не указала имени матери. Впрочем, как и все родственники невесты, в том числе даже Годдарды, Глэдис все равно не приняла бы участия в церемонии. Альберт и Ида Болендеры обещали прибыть из Хоторна, хотя не одобряли ни этого брачного союза, ни самого торжества. 19 июня 1942 года, в пятницу вечером, точнее, в половине девятого, пастор Бенджамин Лингенфелдер открыл церемонию, проходившую в доме семейства Честера Хоуэлла (друзей Грейс), на Сауз-Бентли-авеню, 432, в западной части Лос-Анджелеса. Все носило импровизированный и немного сюрреалистический характер. Девушка, которую Норма Джин едва знала по университетской средней школе, выполняла функции ее подружки; Марион, брат Джима, был шафером, а племянник Джима, Хью, нес на бархатной подушечке обручальные кольца. Жених вспоминал, что невесте «понравилась крутая лестница в холле, выглядевшая совершенно как в кино. Но она настолько тряслась от лихорадочного возбуждения, что едва могла устоять на ногах». Джим тоже передвигался не совсем уверенно — «я чувствовал себя немного не в своей тарелке, поскольку брат перед самым приездом влил в меня двойной виски». Скромный прием проходил в расположенном неподалеку ресторане, где какая-то юная артисточка, развлекавшая свадебных гостей другой пары молодых, вытащила Джима Доухерти на сколоченную наспех сцену, чтобы тот станцевал с нею. Вернувшись к столику, он застал свою свежеобретенную супругу «не слишком довольной. Она посчитала, что я строю из себя непонятную обезьяну, и была права». В четвертом часу утра молодожены прибыли в свой дом в Шерман-Оукс. Из всех впечатлений, действий и переживаний этого дня Джиму Доухерти особенно запало в память одно воспоминание: невеста «на протяжении всего дня не выпускала мою руку и, даже держась за меня, смотрела мне в глаза так, словно боялась, что я исчезну навсегда, если вдруг выйду из комнаты». Примечания1. Знаменитый американский актер, бывший моряк и боксер. Обычное амплуа — романтические и отважные герои в авантюрно-приключенческих «костюмных» фильмах, к числу которых принадлежит также «Принц и нищий». Частная жизнь носила шумный и скандальный характер. 2. Сюжет этого произведения на самом деле несколько более сложен, но именно так Норма Джин, будучи девочкой, резюмировала весь фильм, а ее впечатления в данном случае более важны, нежели тщательный и точный пересказ фабулы. — Прим. автора. 3. Мортенсен скончался 10 февраля 1981 года в Мира-Лома, округ Риверсайд, Калифорния. — Прим. автора. 4. Секта, которая базируется исключительно на Священном Писании и учит исцелять болезни усилиями разума и духа. Основана около 1866 года. 5. Как заметил один из ученых, занимающихся вопросами религии, «препирательства и полемики, касающиеся генезиса движения под названием Христианская наука, плюс неясности, существующие по поводу отдельных периодов жизни миссис Эдди [основательницы секты], а также отсутствие доступа к архивным материалам, хранящимся в помещениях материнской церкви, привели к тому, что на свет так и не появилось полностью достоверное, классическое исследование на тему этого религиозного движения». — Прим. автора. 6. Раннехристианская мистическая ересь, утверждавшая, что всякая материя — зло, и отрицавшая телесное существование Христа. Позднее — религиозное учение с теми же идеями. 7. Всякая философия, базирующаяся на доктрине, что принципы и законы реальности должны выявляться на основе исследования процессов мышления, либо философия, ставящая интуитивное и духовное выше эмпирического, основанного на опыте. В США связывается с Р.У. Эмерсоном. 8. Исторически сложившийся район в США: шесть северо-восточных штатов, где появились первые переселенцы из Европы в Америку; главный центр — Бостон. 9. Американский тромбонист и руководитель джаз-оркестра («биг-бэнда»), получивший широкую известность благодаря участию в предвоенном музыкальном кинофильме «Серенада Солнечной долины». 10. Вот что говорила в этой связи Глэдис Филлипс Уилсон: «Она никогда не ходила в фешенебельные заведения или в загородные клубы, потому что ребята из состоятельных семей не назначали ей свиданий. Может, им бы и хотелось, но подобное поведение не встретило бы одобрения у их окружения». — Прим. автора. 11. Руководитель джаз-оркестра, который после тридцати лет работы в Калифорнии стал благодаря телевидению известен по всей стране. 12. Пользовалась успехом в 40-е и в начале 50-х годов, амплуа и внешний облик в чем-то близки к Мэрилин Монро, так что одно время тормозила карьеру последней. 13. Кларнетист и руководитель белого джаз-оркестра (настоящее имя Артур Аршавски), который был особенно популярен в конце 30-х — начале 40-х годов. 14. Она вообще заикалась довольно часто. — Прим. автора. 15. Как-то раньше Норма Джин спросила Ану Лоуэр про секс, а та попросту вручила ей некий старый учебник. Книжка под названием «Что каждая молодая леди должна знать о супружестве» была написана настолько ханжески и уклончиво, что едва ли не самой щекотливой и жгучей темой был в ней вопрос о способах глажения мужских рубашек. — Прим. автора.
| |||
|
|
|
Главная | Ссылки | Карта сайта | Контакты
© 2024 «Мэрилин Монро». |