Главная / Публикации / Д. Спото. «Мэрилин Монро»

Глава четырнадцатая. Сентябрь 1954 года — январь 1955 года

Хронические опоздания Мэрилин Монро на работу обычно принято было связывать с ее разнообразными опасениями по поводу того, что она, мол, недостаточно хорошо подготовлена, что ее внешний вид недостоин быть запечатленным камерой и т. д. Однако более всего актрису пугало признание ее исполнения неприемлемым, из-за чего она снова (как это не раз бывало в детстве) столкнется с тем, что ее отвергнут, что она окажется нежеланной, отторгнутой и нелюбимой. Таким образом, если режиссер излагал Мэрилин какие-то свои замечания или вносил определенные поправки, ему приходилось делать это максимально деликатно и вежливо. Иначе он мог довести актрису до приступа рыданий из-за ужасного расстройства той ошибкой, которую она совершила; в карьере Мэрилин подобный неудержимый плач стал причиной многих потраченных впустую съемочных дней.

Однако четырехдневное отсутствие Мэрилин на киностудии «Фокс» во время двух последних недель сентября 1954 года было вызвано совершенно другими причинами. Роковая ночь на Лексингтон-авеню и скандал в отеле, а сразу же после всего этого — длинный перелет в Лос-Анджелес довели актрису до состояния болезненного нервного и физического истощения и уложили ее в постель с тяжелой простудой, угрожающей перейти в воспаление легких. Запланированное по графику количество съемочных дней для «Зуда седьмого года» растянулось с тридцати пяти до сорока восьми, и фильм был завершен только в ноябре. Том Юэлл вспоминал, как Мэрилин во время сцен, где они целовались, приносила ему свои извинения: «Надеюсь, тебе не слишком мешал запах лекарств, которые я сегодня принимала».

В нарушение рекомендаций врача и к радости Билли Уайлдера, Мэрилин на протяжении нескольких дней в интервале от 18 сентября до 1 октября все-таки являлась в павильон. «Было видно, что она старается, — отмечал ее коллега Том Юэлл, — и уже за одно это она мне нравилась». Как и все в съемочной группе, он сочувствовал партнерше в связи с проблемами в ее личной жизни и, подобно начальству «Фокса», отдавал себе отчет в том, что от одной лишь Мэрилин зависит, будет ли картина иметь успех или, напротив, потерпит провал. «Другие актрисы тоже могут устроить хорошее, веселое и забавное представление, — написал Занук Уайлдеру 20 сентября, — но ничто в данной ленте не сравнится с индивидуальностью Монро». Это было в большей мере предостережение, нежели наставление, и Уайлдер прекрасно его понял.

Как можно было предвидеть, возникли проблемы: ведь Мэрилин должна была сыграть стопроцентно комедийную роль во время печального и страдальческого периода своей жизни. Если ей надлежало день за днем являться утром на съемочную площадку, то приходилось, увы, столь же регулярно принимать полученные от студийного доктора Ли Сигела дозы снотворных и успокаивающих средств; она еще к тому же дополняла их препаратами, которые бесплатно предоставлялись Сиднеем Сколски. «Мне необходимо выспаться, — сказала она Сэму Шоу. — Мои почитатели хотят, чтобы я была неотразима. И я не подведу их».

Ее брак достиг состояния полнейшего хаоса, метафорическим символом чего стал их грязный, неухоженный дом на Палм-драйв; никто не занимался ни кухней, ни прачечной, кровати не застилались, остатки еды не убирались и не выносились. Пренебрежение основополагающими принципами соблюдения чистоты и гигиены было неизбежным в случае женщины, до такой степени занятой работой, поглощенной собственными делами и к тому же столь несчастной и недостаточно организованной, как Мэрилин, хотя вполне имеет смысл задуматься, почему никто и никогда даже в мыслях не позаботился о том, чтобы нанять домашнюю прислугу. Чистота была для Джо настолько же важна, как и набожность, однако для Мэрилин ее поддержание было почти невозможным.

«Когда в какой-то день она была в ударе, то играла великолепно, — вспоминал Уайлдер, — хоть эта тварь Лайтесс все время сидела начеку в засаде, а Мэрилин искала ее одобрения для каждого своего движения. Мне это не нравилось, но я был готов на всё — лишь бы отснять хорошую сцену». И он соглашался — невзирая на принципиальные расхождения. «Зуд седьмого года», который был обречен на всестороннее подчинение морализаторским требованиям приснопамятного Кодекса и Легиона благонравия, получился фильмом весьма статичным, и оживление в нем наступало только при появлении на экране Мэрилин — особенно в сценах смешной сатиры на телевизионные рекламы. К сожалению, в фабуле напрочь отсутствовала развязка, а принятый в картине подход к рассмотрению моральных сомнений и душевного разлада женатого мужчины зачастую вызывал самое обычное раздражение — вместо того, чтобы возбуждать у зрителя смех и веселить его.

И тем не менее ленте сопутствовали вполне благоприятные комментарии; они порождались в большой мере тем, что Уайлдер называл

экспрессивностью тела — Мэрилин выглядела на экране так, что казалось: достаточно протянуть руку, чтобы потрогать ее, словно перед вами было настоящее живое существо. Но это еще не всё. Монро инстинктивно знала, как истолковывать юмористический текст и как преподносить его специфическим для нее образом. Она никогда не бывала вульгарной в ролях, которые без нее вполне могли бы оказаться вульгарными, и когда человек видел ее перед собой в зале кинотеатра, ему становилось как-то приятно на душе. Короче говоря, она обладала такими достоинствами, которыми на экране не могла похвастать ни одна актриса, за исключением Греты Гарбо. Ни одна.

«Мне так хотелось сделать что-нибудь хорошее в искусстве, раз уж в моей жизни делалось столько плохого», — признавалась Мэрилин немного после. И ей это удалось, хотя она была последним человеком, который был в состоянии оценить результаты собственной работы. Как-то однажды в конце сентября Мэрилин поразила съемочную группу «Зуда». Ее коллеги были уже приучены к значительным затяжкам работы, поскольку актриса обычно заикалась и запиналась в начале каждой реплики и приходилось делать массу лишних дублей. Поэтому они с ужасом думали о съемках одной из заключительных сцен картины — длинном и трудном кадре, в котором Мэрилин должна была объяснить Юэллу, почему ее влечет к себе такой абсолютно посредственный и лишенный всякого романтизма мужчина, как он, и почему его жена должна ревновать своего, казалось бы, вполне рядового мужа. И Аксельрод, и Уайлдер были готовы к тому, что Мэрилин понадобится несколько дней, дабы прорваться через весь этот текст.

К их крайнему удивлению, она произнесла его без запинки за три минуты и в единственном дубле, причем «говорила превосходно [по словам Аксельрода] и с такой внутренней убежденностью, что все, кто присутствовал на съемочной площадке, аплодировали ей».

Мэрилин пояснила автору сценария и режиссеру, что легко смогла здесь вжиться в роль, поскольку верила в каждое произносимое слово, а снимаемая сцена была близка ее собственному жизненному опыту.

ЮЭЛЛ: Взглянем правде в глаза. Ни единая красивая и разумная девушка никогда меня не захочет. Она захочет Грегори Пека...

МЭРИЛИН: Откуда ты знаешь, чего хочет красивая девушка? Думаешь, каждая красотка — это кретинка? Тебе кажется: вот пошла девушка на танцульки и встретила там какого-то парня — эдакого потрясного, важно надутого раскрасавца с экстравагантно обнаженным торсом, — который величественно прохаживается по залу, будто тигр, и словно бы говорит: «я такой пригожий, что тебе против меня не устоять». И после этого девице вроде бы ничего не остается, кроме как пасть перед ним на колени. А она вот не падает. Но в танцзале есть еще один парень — далеко в углу, — может, он из тех, которые нервные и не очень смелые, может, немного вспотел. Сначала девушка не останавливает на нем взгляда, но потом как-то нутром начинает ощущать, что он благороден, доброжелателен и немного расстроен, а еще что он будет с нею нежным, милым и мягким — и вот это как раз и влечет ее к нему! Ах, если бы я была твоей женой, то ревновала бы тебя — и очень даже ревновала...

[Целует его.]

Думаю, ты просто само совершенство!

27 сентября, через неполные две недели после возвращения супругов Ди Маджио на Палм-драйв, Джо отправился в Нью-Йорк и Кливленд, чтобы вести репортажи с матчей мирового чемпионата по бейсболу. На протяжении нескольких следующих дней Мэрилин постоянно разговаривала со своей старой подругой Мэри Карджер Шорт (сестрой Фреда), которая первой узнала о том, что пара Ди Маджио расходится.

Когда в субботу, 2 сентября, Джо приехал обратно в Беверли-Хилс, Мэрилин сообщила ему, что попросила своего адвоката подготовить исковое заявление о разводе. Кроме того, она проинформировала о своих намерениях Даррила Занука, который немедленно распорядился не впускать Джо на территорию киностудии. А Джо, будучи уверенным, что Мэрилин успокоится, одумается и кризис минует, ничего не сказал ей в ответ, а только перебрался из расположенной наверху спальни в комнатку на первом этаже, сохраняя при этом выразительное и торжественное молчание.

Однако в ту ночь соседи слышали отзвуки страшного скандала в доме 508. Обеспокоенная миссис К. Мидли все время была наготове — на случай, если бы дело дошло до рукоприкладства или иного применения силы; она была одной из нескольких женщин по соседству, которые видели тогда, как Мэрилин, растрепанная и укутанная почему-то в меховое пальто, вышла из дому и пару часов прогуливалась по главной улице и на задворках Палм-драйв.

Ранним утром в понедельник Мэрилин продемонстрировала, что жизненная энергия и инстинкт самосохранения в ней сильнее, чем гнетущая ее боль. Жаждущая, как всегда, рекламы и стремящаяся еще раз обернуть в свою пользу ситуацию, потенциально чреватую неприятностями, она позвонила Билли Уайлдеру, чтобы сказать, что она больна и не сможет прийти на работу. Сразу же после этого — точно так же, как она поступила 14 января, находясь в Сан-Франциско, — актриса связалась по телефону с Гарри Брэндом. Приглушенным голосом, словно бы сообщала какую-то великую тайну, Мэрилин призналась ему, что наняла Джерри Гизлера, самого известного в Голливуде адвоката по уголовным делам, который особенно прославился, защищая разных знаменитостей в деликатных и щепетильных делах. Гизлер будет представлять ее интересы в деле о расторжении брака, которое, как она надеется, завершится быстро, гладко и без борьбы. Брэнд посоветовал ей сохранять спокойствие и обещал сам заняться всем. Пресс-агенты студий обладали таким положением, возможностями и уверенностью в себе, что именно этим людям первым передавались все новости по поводу рождений, бракосочетаний, разводов, болезней и смертей, которые они затем использовали, припутывая к ним всяческих тузов, светил и корифеев Голливуда.

Брэнд, великолепный экс-журналист, немедля перешел в наступление. Он молниеносно передал информационным агентствам краткое заявление о том, что известная всему миру супружеская пара вскоре расторгнет брак «по причинам расхождений, вытекающих из тех противоречивых требований, которые ставит перед каждым из супругов их профессиональная карьера». Этот текст должен был вызвать улыбку у каждого из знавших о том, что к тому моменту Джо отошел уже почти от всех дел, за исключением комментирования матчей Кубка мира. Потом Брэнд отмобилизовал свой взвод: Роя Крафта, Чака Панаму, Молли Мэррика и Рея Метцлера — и дал каждому из бойцов список самых важных газет, журналистов и ведущих обозревателей-авторов колонок. В течение семи минут каждая из двадцати выходивших в Лос-Анджелесе ежедневных газет оказалась «первой», которая узнала обо всей этой истории.

На следующий день, 5 октября, новость распространилась по всему свету, и тем же утром более сотни репортеров и фотографов разбили лагерь на лужайке около дома 508 на Палм-драйв. А внутри дома находился Гизлер; он сидел рядом с Мэрилин, почивавшей в кровати и выслушивавшей успокоительные слова от доктора Леона Крона. Монро подписала сопроводительный документ к иску о разводе, где говорилось, что в течение восьми месяцев пребывания в браке она испытывала «тяжкие психические страдания, вызванные действиями и поведением ответчика, в которых не было никакой вины истицы»¹. Мэрилин заявила, что брак перестал существовать 27 сентября, когда Джо вылетел на Восток страны, а также пояснила, что не будет добиваться алиментов и что у них нет общей собственности или имущества, подлежащих разделу. Затем Гизлер спустился к Джо и вручил ему положенные в данном случае документы, одновременно известив, что если тот на протяжении десяти дней не выразит согласия на развод, то брак будет расторгнут по его вине. Джо без единого слова спрятал бумаги в карман и вернулся к тому, чем занимался, — продолжил смотреть телевизор.

Далее, чтобы поддерживать прессу в состоянии неопределенности, был организован небольшой спектакль. Гизлер вышел из дома и сказал журналистам лишь то, что возможность примирения отсутствует, однако супруги хотят расстаться как друзья. Для придания этой информации большей достоверности он добавил, что мисс Монро лежит больная, поскольку она инфицирована вирусом, а мистер Ди Маджио, будучи заботливым мужем, готовит ей супчик. Скорее всего, на следующий день журналистам будут сообщены очередные подробности, а может статься, перед прессой даже появятся главные действующие лица.

Утром 6 октября на лужайке перед домом 508 по Палм-драйв были расставлены кинокамеры. Сам Хьюстон или Хичкок не оформили бы окрестный пейзаж более красиво и мелодраматично, когда калифорнийское солнце пробилось сквозь редеющий туман. В десять часов журналистскую братию охватило изрядное замешательство: Джо с чемоданом в руке быстрым шагом спустился с крыльца в сопровождении своего друга Рено Барсоччини. Мужчины уселись в «Кадиллак» хозяина дома (точную копию лимузина Мэрилин), и Джо сказал, что отправляется в Сан-Франциско. «Там мой дом, и он всегда был им. Сюда я никогда не вернусь». В действительности он вовсе не поехал сразу в Сан-Франциско, а на протяжении шести недель укрывался в тиши дома Леона Крона, который был другом и для него, а не только для Мэрилин. По словам Крона, Мэрилин тогда каждый вечер звонила Джо. А в следующее утро Мэрилин появилась на пороге своего дома в пять пятьдесят. На ней был резко контрастирующий с ее платиновыми волосами черный облегающий шерстяной свитер, черный кожаный поясок, перетягивающий талию, черная же габардиновая юбка и черные туфельки. Выглядела она так, словно собралась на похороны. Опираясь на руку Гизлера, Мэрилин подошла к микрофонам, расставленным репортерами. Рядом с ней тут же оказался Сидней Сколски, который заявил журналистам: «Тут не замешан никакой другой мужчина», а это как раз и сочли верным свидетельством того, что очень даже замешан. Гизлер бросил на него злобный взгляд и принял эстафетную палочку.

— В данный момент мисс Монро нечего вам больше сообщить, — начал он. — Я выступаю от ее имени как адвокат и могу сказать лишь то, что до печальной развязки дошло из-за сталкивающихся друг с другом карьерных планов обоих супругов.

Разумеется, пресса не хотела, чтобы Мэрилин так и ушла без единого слова. Однако на град вопросов, которыми ее забросали, она ответила сдавленным, хриплым голосом только одно: «Сейчас я ничего не могу сказать. Простите меня. Простите». В этот момент она расплакалась и, склонив голову на плечо Гизлера, продолжала всхлипывать, вытирая глаза белым платочком. Однако обратно в дом она не вернулась, а села в машину, которая вначале заехала на Норт-Роксбэри-драйв в кабинет доктора Крона, а потом — на киностудию. Через два часа она снова оказалась дома и в постели.

Многих лиц немедленно попросили прокомментировать случившееся. Наташа Лайтесс, откровенно наслаждаясь сложившейся ситуацией, сказала прессе:

Замужество было большой ошибкой Мэрилин, и у меня такое впечатление, что она сама давно это знала. Такого рода драмы не разыгрываются за одну ночь. Это самый лучший выход...

По крайней мере, сейчас Мэрилин сможет полностью развить свой талант. У этой девушки есть шанс стать великой драматической актрисой. Последние жизненные испытания помешали ей в достижении указанной цели. Сейчас все это уже осталось для нее позади.

На вопрос об отрицательном отношении Джо к кинематографическому имиджу Мэрилин и ее манере одеваться Наташа, словно забыв о том, что и сама высказывала сходные опасения, лицемерно добавила:

Некоторые люди настолько мелки, что их возмущает всё, приносящее другому человеку успех. Они ужасно ссорились и ругались. У Мэрилин неизменно оставалась надежда, что все как-то образуется, но мистер Ди Маджио никогда не обращал внимания на ее чувства.

Сама Мэрилин разговаривала на тему развода немного и только с несколькими друзьями. Михаилу Чехову она изложила свое мнение лапидарно: «Джо — прекрасный человек, но у нас очень мало общего». Вскоре она без прикрас призналась Сьюзен Страсберг: «Меня тошнило от него — тошнило»². Потом появились и кое-какие детали:

Ему не нравились женщины, которых я играла, — он их считал потаскухами. Не знаю, какие мои картины он при этом имел в виду! Ему не нравились актеры, которые меня целовали, и не нравились мои костюмы. Словом, ему не нравилось все, что было связано с моими фильмами, и еще он ненавидел всю мою одежду. Когда же я объясняла ему, что обязана так одеваться и что это часть моей работы, он посоветовал бросить такое занятие. Но неужели он не понимал, на ком женится, когда мы регистрировали брак? Честно говоря, наше супружество был своего рода сумасшедшей и трудной дружбой с сексуальными привилегиями. Позже я сообразила, что браки часто бывают именно такими.

7 октября ровно в девять утра Мэрилин снова явилась на съемочную площадку «Зуда седьмого года» и, как вспоминает Билли Уайлдер, выглядела очень веселой. «Первый раз за много последних дней я чувствую, что живу, — сказала она режиссеру. — И, кроме того, мне сегодня чудесно спалось».

А вот впавший в мрачный настрой Джо исчез из поля зрения. «Я не понимаю произошедшего, — изрек он, наверняка питая надежду на отказ Мэрилин от идеи развода. — И уверен, что она прозреет». А потом добавил, пожалуй, с неумышленной снисходительностью: «На мой взгляд, [Мэрилин] хорошая девушка — молодая и наивная, — но мне кажется, что она оказалась введенной в заблуждение многими своими мнимыми друзьями».

26 октября Джо предпринял смелую попытку вернуть свою жену, воспользовавшись в качестве посредника Сиднеем Сколски. Вдвоем мужчины поехали на Палм-драйв, где Джо умолял Мэрилин еще раз все обдумать. «Однако Мэрилин после принятия решения всегда была несгибаемой, — вспоминал потом Сколски. — Она уже настроилась на развод».

На следующий день Сидней сопровождал Мэрилин и Джерри Гизлера в суд, расположенный в Санта-Монике. Как вспоминал с некоторым удивлением Сколски, адвокат Мэрилин рассказал своей подопечной, «каким образом она должна вести себя с репортерами и кинооператорами. Он работал словно добротный кинорежиссер, подробно объясняя, в каком она должна быть настроении и какое у нее должно быть выражение лица. Мэрилин дала безукоризненное представление — причем в полном соответствии с пожеланиями Гизлера»; может быть, еще и потому, что в данном случае возможность дубля напрочь отсутствовала.

Одетая весьма тщательно и позаботившаяся при этом о мельчайших деталях — в черном платье с небольшим декольте, черной шляпе и контрастирующих с ними белых кожаных перчатках и белых жемчугах, подаренных ей Джо на день рождения, — Мэрилин понимала, что ей предстоит очередное большое и важное выступление. В возрасте всего двадцати восьми лет ей довелось проживать самый разрекламированный год в своей биографии, и актриса усердно старалась, чтобы всякие события приносили ей дополнительную известность и охотно расписывались бы в прессе, и с этой целью Мэрилин предоставляла последней всё новые и новые факты насчет собственной персоны. «Ваша честь, — тихо промолвила она в адрес судьи Роудеса, давая свои показания, которые были потом повторены по всему миру, —

у моего мужа случалось такое настроение, когда он не желал со мной разговаривать по пять или семь дней подряд, а иногда даже дольше — десять дней. Я спрашивала, в чем дело. Но он не отвечал либо говорил: "Отцепись!" За девять месяцев нашей супружеской жизни он позволил мне принять гостей всего два или три раза, причем один раз — когда я была больна. Тогда он согласился, чтобы кто-то меня проведал».

Потом она добавила слова, которые ни в коем случае не соответствовали истине: кстати говоря, они в значительной мере противоречат также и тому, что она говорила друзьям и прессе:

Я предложила отказаться от моей работы в надежде, что это позволит разрешить наши проблемы. Но даже это не помогло.

В этом месте ее голос дрогнул:

Я надеялась, что найду в браке любовь, доброжелательность, чувство и понимание. Но наш союз нес мне главным образом холодность и безразличие.

Наташа рвалась выступить в роли свидетеля, но Мэрилин вполне разумно запретила ей делать это. Поэтому свидетельские показания давала спокойная по натуре Инез Мелсон, которая управляла делами Мэрилин:

Мистер Ди Маджио проявил далеко идущее безразличие и отсутствие заботы о счастье миссис Ди Маджио. Я лично видела, как он оттолкнул ее и сказал, чтобы она ему не мешала.

Через неполные восемь минут судья Орландо Х. Роудес принял и утвердил временное постановление о разводе; окончательное расторжение брака должно было наступить ровно год спустя.

Однако Джо по-прежнему оставался невыносимо ревнивым, и очевидным доказательством этого явилось странное событие, которое он через девять дней спровоцировал вместе со своим приятелем Фрэнком Синатрой.

С середины октября Джо нанял частного детектива с задачей следить за Мэрилин (наверняка в надежде, что найдется какой-нибудь порочащий ее факт). Вечером 5 ноября детектив сообщил Джо, что, следуя за по-разному переодевавшейся Мэрилин, несколько раз попадал по одному и тому же адресу: Уоринг-авеню, 8122, — где, между прочим, жила Шейла Стюарт, актриса и одновременно ученица Хола Шефера, которого она вместе с Гарри Гивентером нашла без чувств в его кабинете. Взбешенный Джо, которого соглядатай оповестил и вызвал, быстро прибыл на место и хотел вломиться в квартиру Шейлы, чтобы самолично посмотреть, что и с кем делает там Мэрилин.

Сыщик советовал ради осторожности подождать несколько минут и сам, в свою очередь, вызвал Синатру, вскоре прибывшего на угол Уоринг-авеню и Килки-драйв со сворой каких-то типов. Парочка из них вошла в здание, и сообща они выбили двери, которые вели в квартиру одного из жильцов³. Раздался душераздирающий крик, и фонарик частного детектива вырвал из темноты чью-то фигуру: до смерти перепуганная тридцатисемилетняя Флоренс Котц сидела, выпрямившись, на кровати, судорожно сжимая ночную сорочку и одеяло, а также призывая громким визгом о помощи, которая вскоре и прибыла. Мужчины были уже готовы начать стрельбу, однако не смогли сразу найти отстоящие на несколько метров двери Шейлы Стюарт. Шум поднял на ноги саму Шейлу, Мэрилин и еще одного человека, который, воспользовавшись всеобщим замешательством, быстро выбежал и скрылся⁴. Чуть погодя был найден автомобиль Мэрилин, запаркованный у дома 8336 по Де-Лонпре-авеню, где Мэрилин снимала квартиру после того, как выселилась с Норт-Палм-драйв.

Долгие годы этот эпизод носил название «налета не в те двери». Флоренс Котц потребовала от Синатры и Ди Маджио двести тысяч долларов компенсации, и дело попало в суд. Синатра отрицал свое участие во взломе, и после четырехлетнего разбирательства Верховный суд штата Калифорния отклонил иск — после того, как адвокат Синатры, Милтон Радин, заключил с Флоренс Котц мировую, выплатив ей семь с половиной тысяч долларов. Что касается гостей Шейлы, то оба ее визитера опровергали всякие подозрения⁵.

4 ноября Мэрилин завершила свое участие в съемках «Зуда седьмого года» и Чарлз Фелдмен дал в ее честь прием в ресторане «Романофф» в Беверли-Хилс. Он пригласил целых восемьдесят гостей, чтобы те поближе познакомились с актрисой и отпраздновали ожидающий ее близкий успех. Однако это был не только щедрый и дружеский жест: у Фелдмена были две другие веские и вполне дельные причины.

Прежде всего, вечернее торжество явилось ответом Фелдмена на все более резкие и явственные обвинения Занука в адрес Мэрилин за ее частое отсутствие на работе, за вечные опоздания на съемочную площадку, наконец, за необходимость многократно повторять одну и ту же сцену оттого, что Мэрилин плохо подаст свою реплику. По утверждению Фелдмена в письме к руководителю «Фокса», это были смехотворные претензии: в тот день, когда актриса закончила работу в картине «Нет штуки лучше шоу-бизнеса», она тут же вылетела в Нью-Йорк на натурные съемки фильма «Зуд седьмого года». Правда, развод отнял у нее почти неделю, зато после возвращения в павильон она работала пятнадцать дней подряд без всякого перерыва: «Она всегда готова к сотрудничеству, и вообще: эта девушка — на самом деле фантастическая, сенсационная актриса». К этому было добавлено, что для придирчивого к мелочам режиссера делать двадцать и даже больше дублей вовсе не является чем-то необычным и Зануку отлично известно об этом. Уильям Уайлер обычно изводил актеров тем, что повторял один и тот же кадр шестьдесят и более раз, а Элиа Казан во время работы над фильмом «Трамвай "Желание"» (в котором Фелдмен был продюсером для студии «Уорнер бразерс» и который завоевал несколько «Оскаров») часто заставлял знаменитых Марлона Брандо и Вивьен Ли снимать десятки дублей, прежде чем добивался от них того, что хотел.

Вторая причина носила более личный характер. Мэрилин делала массу шума вокруг своего отъезда из Голливуда. Ее адвокаты долго анализировали договоры, заключенные у нее с «Фоксом», и им удалось найти там кое-какие щели, благодаря которым можно было заявить, что указанные контракты недействительны. Это было сделано с той целью, чтобы актриса и Милтон Грин могли вместе начать творческое содружество, основать компанию под названием «Мэрилин Монро продакшнз» и впоследствии делать кинокартины, над которыми они располагали бы полным контролем от первого и до последнего дня производства, и не только получать более высокие доходы, нежели зарплата актрисы на студии «Фокс», но и иметь возможность дополнительно положить в карман недурственную сумму за счет уплаты меньших налогов. Было также известно, что в соответствии со своим новым договором Мэрилин собирается покинуть Фелдмена и обратиться к новым агентам, работникам Музыкальной корпорации Америки, сокращенно называвшейся МСА (Мэрилин подписала контракт с этой фирмой 26 июля 1955 года).

«Я чувствую себя как Золушка», — призналась Мэрилин, когда прибыла в ресторан «Романофф», одетая в великолепное рубинового цвета платье из шифона, позаимствованное из гардероба студии. Кларк Гейбл пригласил ее на танец, Хамфри Богарт пропустил с ней стаканчик, Клифтон Уэбб нашептал парочку злокозненных сплетен, а Сидней Сколски получил материал на несколько статеек в свою рубрику. На прием прибыл сам Занук, а также Джек Уорнер, Клодет Кольбер⁶, Сэмюэл Голдвин, Гари Купер, Билли Уайлдер, Сьюзен Хейуорд⁷ и Лоретта Янг⁸. Мэрилин, как это несколько дней спустя сформулировал Сколски в своей колонке, видела, что «ее в конечном итоге признала и приняла в свой круг так называемая городская элита. У Мэрилин никогда не было ощущения принадлежности к ней. Она завоевала славу благодаря популярности, которой пользовалась среди своих почитателей», однако всегда чувствовала себя забытой Голливудом. «Из низов я вознеслась на вершины», — изрекла она позднее. Наибольшее впечатление в тот вечер произвело на нее знакомство с Кларком Гейблом, ее давним кумиром. «Я всегда восхищалась вами и мечтала сыграть с вами в одной картине», — призналась она ему в танце. «А я посмотрел "Джентльмены предпочитают блондинок", — ответствовал ей Гейбл, — и сказал своему агенту, что вы обладаете неотразимой силой воздействия. Мне бы тоже хотелось выступить вместе с вами». И, как они того хотели, им действительно довелось встретиться на съемочной площадке, но этому, увы, не сопутствовали столь уж приятные обстоятельства.

Сияющая и счастливая невзирая на усталость, Мэрилин очаровала всех присутствующих. Когда Джордж Аксельрод и Даррил Занук сказали ей, что после просмотра первых семи частей «Зуда седьмого года» считают ее игру превосходной, то Мэрилин так ответила на их комплименты: «Это благодаря Билли [Уайлдеру]. Он потрясающий режиссер. Мне бы очень хотелось снова выступить в его картине, но он снимает сейчас историю про Чарлза Линдберга⁹ и почему-то ни за что не согласился, чтобы именно я сыграла Линдберга».

Каждый день 1954 года был у Мэрилин заполнен сложными профессиональными и личными делами, а также мелкими, хотя и обременительными, проблемами со здоровьем. В воскресенье, 7 ноября, в семь вечера Мэрилин прибыла (с трехчасовым опозданием) в больницу «Ливанские кедры», «чтобы избавиться от женских недомоганий, которые изводили ее на протяжении многих лет», как это сформулировал для газет ее хирург и гинеколог Леон Крон. Он имел при этом в виду операцию, которую сам же и сделал на следующий день в попытке вылечить актрису от хронического кистозного перерождения яичников.

Пресса зафиксировала пребывание Мэрилин в больнице, подчеркивая, что привез ее туда Джо и на протяжении тех пяти дней он был единственным посетителем актрисы, ежедневно часами просиживая у выздоравливающей во время обеда и по вечерам. Во вторник он принес в ее палату на шестом этаже флакон духов «Шанель № 5», что дало повод для слухов о примирении супругов. «На это нет ни малейшего шанса, — решительно заявила в среду Мэрилин, — но мы навсегда останемся друзьями».

12 ноября Мэрилин разрешили вернуться домой, а поскольку Джо ненадолго выехал в Сан-Франциско, актриса обратилась за помощью к Мэри Карджер Шорт. В момент, когда Мэрилин покидала больницу, фоторепортерам удалось сделать снимки исхудавшей, растрепанной артистки, которая чуть ли не плакала, пытаясь спрятать лицо. Это было отражением не столько ее подавленности и упадка сил на нервной почве (как в тот момент настаивали многие), сколько разочарования тем, что ей не удалось выбраться из больницы незаметно, съехав вниз грузовым лифтом. Она не хотела, чтобы ее видели, а тем более фотографировали непричесанной и без макияжа, — отсюда отчаяние Мэрилин, когда на нее налетели лихие ребята из «Лос-Анджелес дейли ньюс».

Мэрилин не стала придерживаться рекомендаций лечащего врача насчет необходимости длительного отдыха. На следующий вечер Джо возвратился в Лос-Анджелес и они вместе отправились в ресторан «Вилла Капри», где познакомились почти три года назад. Чтобы отметить приходящееся на 25 ноября сорокалетие Джо, Мэрилин подарила ему золотые часы, которые тот с гордостью носил затем на протяжении многих лет, пока не раздавил в безобидном дорожном происшествии.

В течение ноября неизменным спутником Мэрилин на всех светских мероприятиях был Сидней; тем месяцем их видели в самых разных клубах: и «У Тиффани», и в «Палм-Спрингс-Ракэ», и в «Хоб-Ноб». Однажды вечером Мэрилин Монро решилась совершить ошеломляющий по тем временам поступок, который еще более способствовал росту ее популярности.

В пятидесятые годы голливудские ночные клубы не приглашали темнокожих исполнителей на выступления, и когда Мэрилин узнала, что с агентами ее любимой джазовой и эстрадной певицы Эллы Фицджералд вообще не хотели даже разговаривать на предмет ангажемента в эти заведения, Монро позвонила по этому вопросу владельцу «Мокамбо». «Мэрилин Монро хотела, чтобы он немедленно привлек меня к выступлениям и заключил контракт, — вспоминала потом великая Элла, — и обещала, что если тот совершит подобный шаг, то она будет занимать столик неподалеку от сцены каждый вечер, когда я буду петь. Кроме того, она сказала ему — и это было правдой, — что благодаря репутации суперзвезды, которой она обладала, пресса будет безумствовать. Хозяин клуба согласился, и Мэрилин каждый вечер приходила туда и усаживалась за столик рядом с подмостками». Тем самым Мэрилин очутилась в авангарде вызывавшего тогда не столько спокойные дискуссии, сколько ожесточенные споры движения за гражданские права. В последующие годы этот вопрос будет все больше интересовать актрису — она осознала одно из наихудших предубеждений американцев и старалась бороться с ним.

В тот же период Мэрилин столкнулась с еще одним жанром искусства, представительницей которого была для нее английская поэтесса Эдит Ситуэлл¹⁰; актриса познакомилась с ней на чаепитии в Голливуде и рассказала о своем собственном искреннем интересе к поэзии. Леди Эдит сказала, что если бы Мэрилин случилось когда-либо оказаться в Лондоне, она с удовольствием пригласит ее на ленч.

В конце 1954 года все происходило словно в ускоренном темпе. Милтон Грин прибыл в Лос-Анджелес с предварительным комплектом документов на создание кинокомпании «Мэрилин Монро продакшнз», которую с этого времени все стали называть ММП. Не успела актриса сделать непопулярный шаг, поддержав права негритянского меньшинства, как стало видно, что она готовится к очередному бунту. Мэрилин надоело, что лишенные всякого творческого воображения боссы студии шли проторенной дорожкой и занимали ее в одних и тех же ролях, соответствующих некому отлаженному трафарету; ее пугала перспектива очередных семи лет подневольного контракта со студией «Фокс» и болезненно задело несоблюдение студийными шефами устного обещания заплатить ей сто тысяч долларов премии за «Зуд седьмого года». Словом, она мечтала о лучших сюжетах и сценариях, о более амбициозных ролях, ей хотелось самой выбирать себе кинофильмы и режиссеров.

К подобным требованиям в Голливуде не относились всерьез, однако Мэрилин была готова бороться с Зануком, Скурасом, акционерами и критиками точно так же, как она боролась с принципами отбора исполнителей, действовавшими в ночных клубах. Отдавая себе отчет в занимаемом ею положении и связанном с этим престиже, а также живо памятуя успех, которым она пользовалась на банкете в ресторане «Романофф», Мэрилин выбрала для начала битвы за перемены именно этот период. Она знала, что студия будет нуждаться в ней весной для рекламирования «Зуда», знала, что является самой крупной американской кинозвездой, и была полна желания как раз сейчас провести решающее сражение — надо заметить, весьма рискованное, поскольку у актрисы не было абсолютно никаких гарантий того, что она сумеет выжить без той махины, против которой восстала.

И все-таки, пожалуй, именно фотограф Милтон Грин сделал для Мэрилин возможной дальнейшую карьеру, забрав ее с этой целью — как бы парадоксально это ни показалось — из Голливуда. Если не считать кратких перерывов, связанных с пребыванием в студиях «Коламбия» и МГМ, актриса с 1947 года была собственностью «Фокса». Теперь она рвалась прожить очередные семь лет своим умом. Она уже не желала больше выносить капризов ни мужа, ни шефов — и Милтон привлекал к себе актрису не только тем, что чудесно фотографировал ее, но и тем, что не был деловым человеком, бизнесменом. Грин отнюдь не лучше нее разбирался в хитросплетениях контрактов, заключаемых для производства кинокартин, не имел понятия о тонкостях составления смет и бюджетов, контроля за производственным процессом и о тысячах прочих деталей, связанных с выпуском фильмов. Их сообщество, их кинокомпания была в определенном смысле попыткой сыграть втемную, но другого способа просто не существовало. Какой-то частью своей личности Мэрилин хотела стать серьезной актрисой, точно так же как Милтон Грин стремился вырваться из образа и бытия всего лишь популярного фотографа. «Ему тоже мечталось вознестись выше своего прошлого, — написал потом его близкий друг Майкл Корда, писатель и издатель. — Он хотел стать театральным и кинопродюсером, важной шишкой — хотя по сути это не так уж сильно отличалось бы от того, чем он уже и так занимался». Мэрилин было тогда двадцать восемь лет, а Милтону стукнуло тридцать два, и оба они были готовы рискнуть.

Своим коммерческим предприятием эта пара ошеломила Голливуд. Милтон Грин и его адвокаты Фрэнк Делани и Ирвинг Стайн могли поначалу манипулировать контрактами и договорами, поскольку люди кино с Западного побережья не принимали всерьез коллег с Восточного побережья, считая их не более чем выскочками и карьеристами, слабо разбирающимися в предмете. Фирму ММП хозяева Мэрилин сочли еще одной ее сумасбродной мечтой, вроде грезы о роли Грушеньки в «Братьях Карамазовых».

Одновременно Мэрилин чувствовала, что дружба Чарлза Фелдмена с Зануком ставит ее в невыгодное и двусмысленное положение. Агентство «Знаменитые артисты» и лично Фелдмен вели с «Фоксом» больше дел и имели там больше клиентов, нежели любое другое агентство в городе, а ей это не нравилось. Подозрительно относясь почти к каждому, кто был связан с «Фоксом», актриса рассталась с Фелдменом, беспардонно разорвав и контракт с ним, хотя была должна своему агенту двадцать три тысячи триста пятьдесят долларов, перечисленных ей в качестве аванса¹¹; по подсказке Милтона Грина она перешла в МСА. Президент этого нового для Мэрилин агентства, Лью Вассермен, пришел к выводу, что МСА будет представлять ее интересы и на Восточном, и на Западном побережье: он сам с коллегами займется этим в Калифорнии, а Джей Кантер и Морт Винер позаботятся об актрисе в Нью-Йорке¹².

Фелдмен, который всегда вел себя как джентльмен, решил не навязывать свою персону и контракт переменчивой и несчастливой клиентке; однако он настаивал на возврате причитающихся ему денег, хотя понадобилось пять лет, прежде чем ему удалось их заполучить. Что касается Вассермена, то Мэрилин было известно, что он — самый влиятельный и могучий агент во всем киномире. Этот человек уже сумел к тому времени выторговать исторический контракт для актера Джеймса Стюарта, в соответствии с которым тот отказался от части своей регулярной зарплаты взамен на процент от прибылей, принесенных фильмом. Тем самым было положено начало так называемым «процентным контрактам», которые стали революцией в сфере заработков актеров и в конечном итоге дали им возможность самим становиться продюсерами, а затем и породили феномен соединения профессий — постепенно актер-продюсер-сценарист-режиссер в одном лице становился в Голливуде универсальной фигурой.

Мэрилин в частном порядке оценивала свое профессиональное прошлое следующим образом:

Мне никогда не представился случай научиться чему бы то ни было в Голливуде. Мне навязали слишком быстрый темп работы. Меня гнали из одной картины в следующую. А если ты беспрерывно делаешь одно и то же, оно перестает быть для тебя интересным или поучительным. Я хотела постоянно развиваться как женщина и актриса, а в Голливуде никогда не спрашивали моего мнения. Мне только говорили, в котором часу я должна явиться на работу. Чувствую, что благодаря отъезду из Голливуда и прибытию в Нью-Йорк я в большей степени стану сама собой. В конце концов, если я не могу быть собой, то зачем мне вообще быть?¹³

Страх, что в принципе она не является собой, что огромная часть ее личности остается для нее непознанной, продолжал оставаться едва ли не главной заботой актрисы вплоть до конца жизни.

В 1955 году актриса навязала себе целый ряд ролей: продюсера, играющей и обучающейся актрисы, пациентки, подвергаемой психоанализу, — ролей, выражавших ее желание стать совершенно другим человеком, нежели «Мэрилин Монро», от которой она тогда едва не отреклась. Если бы это был всего лишь каприз или серия поверхностных «испытаний», на которые она потратила время — вместо того, чтобы основательно заняться работой, — то можно было бы легко навесить на нее ярлык незрелой, поглощенной исключительно собой и к тому же ленивой дилетантки — и многие именно так и поступили. Однако Мэрилин была совершенно другим человеком. Будучи двадцативосьмилетней прославленной актрисой, она трактовала большинство своих экспериментов как хороший способ открыть и узнать саму себя, а американская культура терпела такое занятие единственно у выпускников высших учебных заведений. В пятидесятые годы униформизация жизни и стремление к стабилизации считались едва ли не самыми важными национальными добродетелями, а от честной двадцатилетней девушки ждали, что она так или иначе отыщет свое место в окружающем ее коммерциализованном и неспокойном мире. Норма Джин-Мэрилин была достаточно честной и порядочной для признания в том, что она и не знает, и не чувствует себя хорошо, когда самоидентифицируется с той личностью, которую сама слабо понимает и которой она, в принципе, так и не стала. И вот молодая женщина на протяжении года разбиралась со знаменитой Монро, отдаваясь этому занятию со все большей заинтересованностью.

Принимая во внимание вышесказанное, можно быть уверенным, что присущая актрисе на протяжении практически всей жизни почти маниакальная склонность смотреться в зеркало не являлась одним лишь проявлением ее нарциссизма. Коллеги по работе и друзья часто видели ее стоящей перед зеркальной стенкой или сидящей за туалетным столиком с трехстворчатым трельяжем, словно это был некий священный иконописный триптих; она вглядывалась в себя без всякого немого и мечтательного обожания, а с безжалостной критичностью, и по зрелом размышлении то меняла свой внешний облик, то снова возвращалась к предшествующему, будучи постоянно недовольной своим отражением. Неустанно занимаясь тем, что переодевалась, внимательно рассматривала себя, меняла макияж и совершала тому подобные действия, которые имели целью придать ее фигуре и лицу все новый и новый вид, Мэрилин жила в состоянии устойчивой неудовлетворенности собой, постоянно пытаясь сконцентрироваться на какой-то еще не окончательно довершенной грани своего до сих пор не реализованного «я».

Когда Мэрилин начала поиски своего нового имиджа, боссы студии «Фокс» справедливо стали беспокоиться о собственных коммерческих интересах. Однако они были достаточно мудрыми, чтобы умело позаботиться о деньгах. На протяжении года — вплоть до момента, когда в конце 1955 года Мэрилин поставила свою подпись на новом контракте с «Фоксом», — юрисконсульты Грина имели дело со спецами с «Фокса».

Окончательному краху традиционной методы заключения контрактов, позволяющей киностудии трактовать актеров как свою собственность, в большой мере способствовала выдержка Мэрилин, ее упорство, а также увенчавшиеся успехом действия, которые они предприняли вкупе с Грином и его адвокатами. Мэрилин Монро наверняка была блудной дщерью «Фокса», однако в конце концов ее с энтузиазмом приняли обратно, причем в значительной степени именно на тех условиях, которые она продиктовала. Точно так же как и ранее, это был союз, в основе которого лежала взаимная выгода, поскольку Мэрилин и Милтон нуждались в деньгах «Фокса», а «Фокс» нуждался в актрисе, способной приносить студии прибыли.

Личный союз кинозвезды с ее новым партнером носил довольно специфический характер. Ни Монро, ни Грин не были любителями поболтать, оба они в разговоре уступали инициативу собеседнику, так что между ними часто воцарялась длительная пауза — и без всякого загадочного или таинственного подтекста. Из записей сотен встреч между Мэрилин Монро и Милтоном Грином вытекает, что в большинстве своем их беседы вполне могли бы оказаться одноактными пьесами, написанными начинающим Харольдом Пинтером¹⁴.

Мэрилин приехала на Восток, чтобы провести с Гринами Рождество 1954 года и устроить себе жизнь в Нью-Йорке, где она рассчитывала регулярно смотреть на Бродвее новые постановки и брать уроки в Актерской студии у Ли Страсберга. Она утверждала, что все детали, касающиеся деловых интересов и финансовых вопросов, оставила Милтону, его юристам и бухгалтерам. В момент наступления нового, 1955 года надежды всех были связаны с высокими художественными требованиями и верой в дружбу; в их спаянной команде господствовало убеждение, что даже личные проблемы будут с легкостью разрешены.

На протяжении последующих двух лет Мэрилин провела много времени в спокойной атмосфере дома Гринов, который находился на Фэнтон-Хилл-роуд в городке Уэстон, штат Коннектикут. С детства живя в городе, Милтон мечтал о доме в сельской местности и, приспособив под жилье просторную конюшню, многие годы достраивал и переустраивал свою усадьбу, пока та в конечном итоге не стала с архитектурной точки зрения одной из самых пленительных и восхитительных резиденций в округе. Собственно конюшню переделали в салон с высоким потолком и огромным камином. В доме было много гостевых комнат, большая кухня в деревенском стиле и фотографическая студия.

Грины ввели Мэрилин в тот светско-компанейский и профессиональный круг, где сами вращались. «Возле нас она познакомилась с совсем другой жизнью, — вспоминала много позже Эми, —

а это была жизнь интенсивная и четко организованная. У Мэрилин имелась собственная небольшая комната, где она размещалась, когда приезжала к нам погостить. Однако основную часть времени все мы проводили в различных нью-йоркских компаниях и сферах. Нас везде приглашали, и мы занимались буквально всем. Мэрилин желала стать образованной дамой, но одновременно хотела быть и звездой. В этом заключался конфликт. Но поначалу она была весьма счастлива, борясь за правое дело, сражаясь с Зануком и вообще чувствуя себя важной персоной».

Джей Кантер, один из ее нью-йоркских агентов по линии МСА, согласился с только что представленным мнением. «В тот год Мэрилин казалась мне очень свободной, оживленной, полной душевного подъема и ожидания серьезной работы. Ей нравилось то, что она находилась за пределами Голливуда. Это было время, полное обещаний и надежд, и у меня сложилось впечатление, что Мэрилин постепенно берет свою жизнь в собственные руки».

В пятницу вечером, 7 января, общественность была проинформирована о некоторых фактах из ее новой жизни. Милтон собрал восемьдесят журналистов и потенциальных инвесторов компании ММП в доме Фрэнка Делани на Восточной сорок шестой улице. Присутствовали все обозреватели и обладатели собственных колонок с Манхэттена и все репортеры, невзирая на статус, за исключением Дороти Килгэллен и Уолтера Уинчелла, которых Милтон вычеркнул из списка «по причине их глубокой ненависти к Мэрилин». Актриса, как обычно, опоздала на час, но в конечном итоге явилась — вся в белом, одетая во взятое напрокат манто из горностаев, которое было наброшено на белое атласное платье, а ее волосы имели новый, несколько приглушенный платиновый оттенок; она выглядела как новое воплощение Джин Харлоу. «Мэрилин и на самом деле вознамерилась стать воплощением Харлоу, — вспоминала та же Эми Грин. —

В этом состояла ее цель. Она всегда говорила, что, скорее всего, умрет молодой, как Харлоу; что мужчины приносили в ее жизнь несчастье, как это происходило и с Харлоу; что у нее были сложные и запутанные отношения с матерью, как у Харлоу. Все это выглядело так, словно она строила свою жизнь по образу и подобию Харлоу — внезапная вспышка, потом еще одна».

Тихим голосом Мэрилин оповестила в тот вечер о создании новой компании, в которой она будет президентом, а Милтон Грин — вице-президентом. «Мы займемся всеми сторонами индустрии развлечений, — сказала она, — но я уже утомлена вечно одними и теми же, причем дрянными ролями секс-бомбы. Мне хочется делать что-то лучшее. У людей, знаете ли, есть многочисленные возможности». Когда Мэрилин спросили, как все сказанное соотносится с ее статусом в студии «Фокс», Делани прервал со словами, что она уже не связана с «Фоксом» никаким контрактом.

Спокойное короткое замечание Делани достигло бульвара Пико еще до того, как у тамошних шефов кончился рабочий день, и они, как и можно было предвидеть, отреагировали возмущением и собрали собственную пресс-конференцию. На ней было сообщено, что на мисс Мэрилин Монро наверняка и бесспорно лежат формальные обязательства работать на «Фокс» — причем в течение еще последующих четырех лет. Казалось бы, на этом дело закончено, но в действительности газеты по всей стране на протяжении нескольких очередных недель ежедневно печатали отчеты о ходе этой склоки.

После завершения приема для прессы Мэрилин заявила Грину, что хочет продолжить празднование в «Копакабане», где в тот вечер пел Синатра. Туда не удастся попасть, — отозвалась Эми Грин, — поскольку билеты на его выступления распроданы на много недель вперед. «Ничего страшного, — ответствовала в свою очередь Мэрилин. — Если вам хочется послушать Фрэнка, то пошли со мной». Она подобрала свое горностаевое манто и возглавила целую процессию участников приема, которая двинулась в «Копакабану»; там Милтон предложил войти через кухонные двери, после чего они попросили вызвать на переговоры Анджело, метрдотеля. Через пару минут в клуб внесли добавочные столики и стулья. Отвлеченный шумом и сбитый с толку Синатра перестал петь, а зал утих. И тут перед певцом, сияя ослепительной белизной, возникла Мэрилин, которая пару секунд назад вошла не через те двери, что надо, но оказалась как раз в том месте, где надо. Синатра улыбнулся, подмигнул ей, и выступление продолжилось. «Ну, как, оказывается можно попасть?» — прошептала Мэрилин на ушко Эми. «Признаюсь, я была не права», — ответила ей подруга. Через много лет Эми подтвердила, что «Мэрилин прекрасно знала, какой властью располагает и какое влияние оказывает на людей».

Когда Делани заявил, что Мэрилин уже не обязана работать на «Фокс», он говорил это не ради тщеславной и пустой похвальбы; к тому имелись веские основания. Юрист тщательно подсчитал дни в начале 1954 года, в течение которых работа Мэрилин на студии была приостановлена, а также вычислил период, в течение которого «Фокс» был обязан возобновить опционы к картинам «Нет штуки лучше шоу-бизнеса» и «Зуд седьмого года». Опоздав с этим на несколько дней и не позаботившись, кроме того, о перенесении на бумагу своего устного обещания насчет предоставления Мэрилин стотысячной премии за «Зуд», кинокомпания с формальной точки зрения просрочила платежи; кроме того, дирекция студии рассчитывала на то, что Фелдмен в свое время вынудит Мэрилин подписать два существенных документа, однако актрисе ловко удалось уклониться от этого. Более того, Делани обратил внимание всех заинтересованных лиц, «что не представлялось возможным с точки зрения законодательства, дабы мистер Фелдмен был одновременно и агентом, и продюсером ["Зуда седьмого года"] без заключения на сей счет отдельного договора и получения на то согласия мисс Монро». По этой причине было решено выделить указанный кинофильм из общего договора, но и этот вопрос не дождался документального оформления в письменном виде. Поэтому Делани мог утверждать, что de facto производство картины «Зуд седьмого года» означало расторжение контракта 1951 года между Мэрилин Монро и студией «Фокс».

По счастливому для ММП стечению обстоятельств кто-то с «Фокса» сказанул кому-то из журнала «Всякая всячина», что «мисс Монро действительно снялась [в "Зуде седьмого года"] в соответствии с новым соглашением, которое обеспечивало ей существенный рост заработков». Эта капелька недержания речи и последующей огласки чрезвычайно облегчила дальнейшие усилия ММП: ведь, согласно действовавшему в Калифорнии законодательству, опубликование подобного заявления означало, что у Мэрилин нет никаких дальнейших обязательств перед «Фоксом», пока не закончатся переговоры по заключению нового контракта. Одновременно Мэрилин получила письмо от студии. В нем содержалось признание того факта, что ее контракт 1951 года фактически оказался расторгнутым устной договоренностью, которую они достигли, приступая к съемкам «Зуда». «Такое письмо — это мечта каждого адвоката, — написал Ирвинг Стайн, — поскольку лишь неслыханно редко случается, чтобы оппонент полностью подтвердил и засвидетельствовал наличие устной договоренности. Я убежден, что студия "XX век — Фокс" с финансовой точки зрения поступила в высшей степени разумно, поскольку в противном случае она потеряла бы алмазные копи». Пока что для ММП дела складывались необычайно удачно.

Как легко было предвидеть, и в студии «Фокс», и в офисе Грина юристы двинулись в наступление. Прежде всего студия приостановила действие контракта Мэрилин. Это, однако, не было сильным ударом, поскольку формально «Зуд седьмого года» находился на стадии производства и Мэрилин была необходима «Фоксу» для съемки нескольких последних сцен, запланированной в Голливуде на январь. Готовилось и дополнительное наказание — на случай, если актриса откажется от участия в следующей картине под названием «Как быть очень-очень популярной». Мэрилин не собиралась принимать указанное предложение, поскольку ей в этой ленте была предназначена роль специалистки по стриптизу.

Желая тем не менее надлежащим образом выполнить свои обязанности, Мэрилин вместе с Милтоном в воскресенье, 9 января, полетели в Голливуд, и на следующий день артистка явилась на студию, чтобы сняться в заключительных кадрах «Зуда седьмого года». «Отлично выглядишь!» — сказал ей вместо приветствия Билли Уайлдер. «А почему должно быть иначе? — ответила Мэрилин. — Ведь я же зарегистрировала свою фирму!» Первой картиной новой кинокомпании, — сказала она несколько наперед, — могла бы стать биография Харлоу.

Снова очутившись на Манхэттене, Ирвинг Стайн, весьма энергичный адвокат новой группы, делал все возможное, чтобы компания, на которую он работал, преуспевала. Стайн был старым другом Фрэнка Делани, адвоката Грина, и его наняли в качестве юридического советника вновь созданного предприятия. Он трудился с огромной самоотдачей и самопожертвованием, зачастую без регулярного вознаграждения, поскольку ММП не имела никаких поступлений, пока весной Милтон не заложил свой дом в Коннектикуте, чтобы помочь в финансировании долгосрочных планов и покрыть текущие расходы, в частности на проживание Мэрилин в Нью-Йорке.

Стайн с ходу доказал свою полезность, настаивая, чтобы Мэрилин перебралась на постоянное жительство в штат Коннектикут (где предприниматели не уплачивали в то время подоходный налог, что давало дополнительные финансовые выгоды). В соответствии с указанной рекомендацией Мэрилин в конце января обратилась к властям штата с просьбой о выдаче ей водительского удостоверения и о внесении в тамошние избирательные списки. Стайн понял, что столь же важно продолжение связи между Мэрилин и Ди Маджио, который во время рождественских праздников навестил актрису в Нью-Йорке — фактически провел у нее в отеле по меньшей мере одну ночь.

Ирвинг Стайн оценивал указанный контакт со стратегической точки зрения: он мог принести всему предприятию или добавочные хлопоты, или выгоды — просто потому, что Мэрилин в эмоциональном плане еще не освободилась от Джо, и это прямо-таки бросалось в глаза. «Последствия происходящего могут оказаться для нас роковыми, — зафиксировал Стайн в дневнике компании 27 января, — поскольку Джо все сильнее настаивает на возвращении Мэрилин в Калифорнию». А через несколько дней многозначительно добавил: «Надо вынудить Джо Ди Маджио провести разговор с Франклином [Делани]. Милтон и Мэрилин поссорились в машине, возвращаясь из Коннектикута]. Нам обязательно нужно познакомиться с Ди Маджио!» Из записей Стайна, сделанных 2 февраля, вытекает факт его обращения к Делани по поводу того, что было бы правильно передавать Мэрилин разные известия о «Фоксе» «только тогда, когда Ди Маджио находится в городе».

Это не составляло никакого труда, потому что куда бы ни направлялась Мэрилин, Джо всенепременно устремлялся за ней. Когда она вместе с Милтоном поехала в Бостон, чтобы посетить потенциального спонсора ММП, Джо нежданно-негаданно свалился на них в отеле, так что актрисе пришлось покинуть Милтона и провести пять дней с бывшим супругом в Уэлсли, штат Массачусетс, в доме его брата Доминика. Вся пресса кипела от слухов и сплетен о возобновившейся супружеской любви.

— Это примирение? — спросил журналист, прерывая их обед в одном из ресторанов Бостона.

— Как ты думаешь, дорогая? — сладким голосом переспросил в свою очередь Джо, обращаясь к экс-жене.

Мэрилин на мгновение заколебалась.

— Нет. Скажем, что это просто посещение.

Человек по имени Генри Розенфелд, встретиться с которым отправились Милтон и Мэрилин, был богатым производителем одежды, ньюйоркцем, который в этом месяце надолго прибыл по делам в Бостон. Он начал там выпуск недорогой одежды для женщин — недорогой, но обладающей почти таким же неброским шиком, какой присущ нарядам, демонстрируемым на подиумах модельерами высокой моды. Его скромные, обычно похожие на рубашки платья, продававшиеся по цене от восьми до десяти долларов, пользовались одинаковым успехом среди конторских служащих, актрис и дам из общества; до 1955 года годовой оборот фирмы вырос до восьмидесяти миллионов долларов. Розенфелд, которого называли Кристианом Диором Бронкса, проявлял интерес к широкому кругу деятельности, и Милтон лелеял надежду, что в этот круг попадет и кинопроизводство. В целом этот расчет оказался неверным, и попытка не удалась, но на протяжении нескольких ближайших месяцев Розенфелд передавал небольшие суммы на текущие расходы ММП, и разошлись слухи (которые сегодня невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть), что Мэрилин воспользовалась своими прелестями, дабы убедить фабриканта в серьезном характере всего, что предпринимала ее кинокомпания.

Одновременно очень многие люди: Сэм Шоу, Элиа Казан, Черил Кроуфорд и вся команда Милтона — были убеждены, что два руководителя нового кинопредприятия снова закрутили между собой роман. Разумеется, не вызывает сомнений, что снимки Мэрилин, которые Милтон сделал в 1954 и 1955 годах, принадлежат к числу наиболее искусительных и эротичных в истории фотографии. На некоторых из них, скажем на том, который сделан с рассеивающим фильтром и называется «Сидящая в черном», Мэрилин напоминает берлинскую женщину-вамп образца примерно 1928 года — на ней только сетчатые чулки, что-то вроде корсажа и шляпа, а ее взгляд и поза поразительно неестественны, едва ли не безумны — и упоительно чувственны.

Годами Эми Грин решительно опровергала сплетни о том, что Мэрилин и Милтон будто бы и вправду состояли в любовниках, утверждая, что уж она-то в первую очередь знала бы о такой связи. Однако и Эми вынуждена была признать, что «Мэрилин разбивала супружеские союзы, сама того не желая», и что Милтон был скрытным и не поддающимся контролю мужчиной, который не умел, а быть может, и не хотел совладать с собственной склонностью к излишним шалостям. Когда фирма Монро-Грина перестала функционировать, Мэрилин довольно открыто рассказывала (к примеру, своему агенту по связям с прессой и доверенному лицу Руперту Аллану) о романе с Милтоном, который продолжался на протяжении всего пребывания последнего в браке. Еще со времен Андре де Динеса безбоязненный и настойчиво убедительный фотограф оказывал на Мэрилин, пожалуй, наиболее сильное и необузданное эротическое воздействие.

В том же январе 1955 года Милтон снял для Мэрилин номер в отеле «Глэдстоун» на Восточной пятьдесят второй, неподалеку от Лексингтон-авеню. Там она могла встречаться с прессой, давать интервью и развивать свою активность, которая могла оказаться полезной для фирмы как раз в Нью-Йорке. В то же время она жила недалеко и от студии Милтона, располагавшейся на Лексингтон-авеню, 480, где часто организовывались деловые встречи и съемочные сеансы. Мэрилин быстро поняла, что если она наденет темные очки, платок в паре со старым пальто и забудет о макияже, то может совершенно спокойно прогуливаться по Нью-Йорку, не опасаясь оказаться распознанной или вдруг подвергнуться натиску тех, кто домогается автографов. Уже в апреле она призналась в этом по национальному телевидению в программе «Лицом к лицу». Мэрилин наверняка возбудила бы всеобщий интерес и поклонение, если бы кто-то случайно натолкнулся на нее на улице, но в 1955 году она не была заинтересована в том, чтобы жертвовать своим временем на упрочение имиджа кинозвезды Мэрилин Монро¹⁵.

У нее были куда более серьезные интересы. Дело в том, что она решила воспользоваться приглашением Паулы Страсберг и познакомиться с ее мужем, а также посетить Актерскую студию. Однако актрисе недоставало мужества просто взять и позвонить, чтобы договориться о встрече, и в итоге она обратилась к двум бывшим коллегам четы Страсбергов: Элиа Казану и продюсеру Черилу Кроуфорду, — которые готовили премьеру новой пьесы Теннесси Уильямса «Кошка на раскаленной крыше». Они отрекомендовали актрису, и та отправилась на свидание с наиболее прославленным и наиболее спорным наставником драматического искусства в Америке. Знакомство Монро и Страсберга положило начало их альянсу, который носил как личный, так и профессиональный характер и который, продолжаясь вплоть до самой смерти артистки, был столь важен, как никакой другой в ее жизни.

Ли Страсберг, в то время режиссер в возрасте пятидесяти четырех лет, родился в 1901 году в Польше под именем Израиль Шрулке. Он приехал в Америку в 1909 году и воспитывался среди еврейских иммигрантов в восточном Манхэттене, в среде, которая была нишей в материальном смысле, но богатой в культурном. Когда ему исполнилось двадцать лет, он стал учиться актерскому мастерству у Ричарда Болеславского, русского актера и режиссера, который работал с Константином Сергеевичем Станиславским в Московском художественном театре — МХТ¹⁶. Затем в 1931 году (сменив фамилию на Страсберг) он вместе с Мерилом Кроуфордом и Харольдом Кларменом основал легендарный театр «Груп». Страсберг был в нем актером, продюсером и режиссером, а также главным авторитетом в вопросах обучения, и здесь же он стал развивать новый подход к актерской игре. Бросив «Груп» в 1937 году после резкого спора по поводу своего метода, Страсберг продолжал работать, но единолично, и в 1951 году был назначен художественным руководителем Актерской студии¹⁷ — через четыре года после того, как та была организована Казаном, Кроуфордом и Робертом Льюисом.

Студия была местом, где актеры встречались в целях поиска новых выразительных средств, и являлась своего рода театральной лабораторией, в которой исполнители пытались перед зрительным залом, состоящим из коллег, играть самые разные роли и при этом рисковали, ошибались, подвергались насмешкам и выслушивали слова одобрения тех, кто внимательно наблюдал за ними. Как правило, рядовая публика никогда не видела их выступлений, и члены студии готовили спектакли для членов студии. Без всякого формально установленного плана или даже наметок занятий участники группы попросту приезжали два раза в неделю к Страсбергу (по вторникам и пятницам с одиннадцати до часу); по-видимому, в другое время они в индивидуальном порядке проводили репетиции с педагогами или экзаменаторами или же, если им повезло попасть в число немногих избранных, — с самим Страсбергом у него в доме, где с них брали до абсурда низкую плату в размере тридцать долларов в месяц за три занятия в неделю. Участие в коллективных сеансах студии обеспечивалось исключительно приглашением, которое можно было получить после демонстрации своих способностей перед Страсбергом.

Страсберг — невысокий, худощавый, резкий и суровый мужчина, являвшийся неоспоримым авторитетом в своей области, — занимал в отношении как многих из своих учеников и слушателей, так и противников (в числе последних находились другие известные преподаватели драматического искусства: Херберт Бергхоф, Сэнфорд Майснер и Стелла Адлер) полную холодной сдержанности и, пожалуй, даже грозную позицию. «Мы были словно новообращенными, которые перешли в иную веру, — сказал актер Эли Уоллах¹⁸ о первых шагах студии после прихода туда Страсберга. — Мы не понимали и не принимали ничью манеру игры, кроме нашей. Всякий другой актер был для нас язычником». Первые члены студии (здесь никого не называли учениками или студентами) пребывали в святой убежденности насчет преимущества метода Страсберга над всеми другими формами подготовки актера — таково мнение Шелли Уинтерса, принимавшего участие в студийных занятиях с самого начала. «Мы жертвовали всем, и в том числе собою, во имя великого Театра. Все мы думали, что будем играть пьесы Шекспира и переженимся между собой».

Страсберг как личность был полон противоречий. Приверженцы и энтузиасты маэстро подчеркивали его умение тщательно проанализировать мельчайший жест, самую краткую паузу в театральном представлении, осветить каждую деталь, которая помогала или, напротив, мешала правильно охарактеризовать персонаж. Меньшее воодушевление выказывали те, кто замечал его деспотичное поведение, эмоциональную холодность по отношению ко всем, за исключением нескольких любимчиков, и слишком интимный характер отдельных его импровизаций. «Временами он вступал на территорию, которую лучше было бы оставить психиатрам», — вспоминала еще одна участница студии, Энни Джексон, на самом деле игравшая в пьесах Шекспира и вышедшая замуж за своего коллегу Эли Уоллаха.

«Ли был окружен почитанием, словно святыня», — признавал Элиа Казан, добавляя, что на протяжении долгих лет Страсберг

полагал, что актеры будут склоняться перед силой его риторики и интенсивностью чувств. Чем более наивными и менее уверенными в себе были актеры, тем больше власти обретал над ними Ли. Чем более знаменитыми они становились и чем значительнее делались их успехи, тем больше эта власть приходилась ему по вкусу. Идеальную жертву-почитательницу он нашел в лице Мэрилин Монро.

Если изложить метод Страсберга кратко и синтетически, то он, по мнению автора, опирался на несколько бесспорных доктрин.

Прежде всего, задача актера состояла не в одном лишь имитировании; он должен был воспроизводить действительность посредством «взывания к чувствам» или же использования «эмоциональных воспоминаний». По этой причине поведение на сцене должно быть психологически оправдано, обосновано и мотивировано искренними побуждениями, вытекающими из неповторимой личности данного конкретного исполнителя. Для более основательного подтверждения того, что сценический образ и вся пьеса взяты из жизни и носят спонтанный характер, актерам рекомендуется импровизировать — во время репетиций, а в некоторых случаях даже во время представлений. Но выше всех перечисленных принципов лежит необходимость едва ли не мистически отдаваться искусству актерской игры и той истине, которую эта игра может раскрыть.

Страсберг, делая упор на показ подлинных эмоций, основывающихся на личном опыте и переживаниях актера, настаивал, чтобы немедленно начинать противодействовать всему, что затрудняет глубокое проникновение в себя; блестяще пользуясь психотерапией, он стал для своих учеников чем-то вроде врача-психоаналитика. После нашумевшего выступления Марлона Брандо в «Трамвае "Желание"» и столь же нашумевшего периода, когда этот актер подвергался психоанализу, связь между актерской игрой и психотерапией стала считаться окончательно установленной — с полной убежденностью и уважением. «Это сделало из меня настоящего актера», — признался Брандо сразу же после кончины Страсберга, расхваливая при этом его метод (хотя он учился и у Стеллы Адлер, подход которой был совершенно иным). «Идея Ли состояла в том, чтобы вы научились использовать все происходящее в вашей жизни для сотворения того образа, над которым сейчас работаете. Научитесь исследовать свое подсознание и использовать всё, что довелось испытать и пережить».

Указанная точка зрения привела к тому, что позднее целые сонмища актеров стали обвиняться в том, что они превратились в некую мешанину тиков и привычек, что они слишком углубляются в собственное нутро, перегружая публичные представления своими личными проблемами. Джордж К. Скотт, который играл у Страсберга в чеховских «Трех сестрах» — спектакле, подвергшемся сокрушительной критике, — высмеял многие из тактических ходов своего режиссера, в частности, то, что Страсберг отдавал пальму первенства уязвленным, манерным и подчиненным ему исполнителям. Позднее этот актер превосходно высмеял стиль и многозначительные паузы шефа, обратившись к нему: «Ли — ты — должен — растолковать — смысл — слова — "Страсберг"».

В тот период, когда главным преподавателем в Актерской студии был Элиа Казан, упор в методе делался прежде всего на движение и чувства; при этом от слушателей добивались абсолютной точности в трактовке текста пьесы и интегральной целостности персонажей. Однако под влиянием Страсберга произошло смещение в сторону углубления и растравливания эмоциональных или, если угодно, чувственных воспоминаний, а также в направлении прошлого отдельных актеров, что приводило к определенной сверхчувствительности, которую метко и остроумно прокомментировал Роберт Льюис: «В конечном итоге, плач — вовсе не единственная цель игры на сцене. Иначе из моей старой тетушки Минни получилась бы настоящая Дузе!»

К числу пользовавшихся наибольшим уважением противников всего, что воплощал в себе Страсберг, принадлежал не кто иной, как Лоренс Оливье, который считал, что актерство — это вопрос хорошего владения техникой и собирания всех, даже самых мелких, подробностей о герое. Обращение к личному опыту и переживаниям казалось ему противоречащим задаче актера, состоящей в верном воспроизведении намерений драматурга, а не своих собственных. Как-то, попав в осаду ярых сторонников метода Страсберга, Оливье взорвался:

Вся эта болтовня про метод, метод! Про какой метод?! Я думал, что у каждого из нас есть свой метод... То, что называют «методом», вообще говоря, вовсе не является полезным для актера. Вместо того чтобы раз за разом играть и играть одну и ту же сцену, что многим исполнителям не нравится, они предпочитают обсуждать, обсуждать и обсуждать. Лично я бы вместо того, чтобы тратить время на болтовню про всякие абстрактные вещи, остановил свой выбор на восьмикратном проигрывании и переделке какой-то сцены. Актер приходит к совершенству через многократное повторение. Спорить по поводу мотивов и тому подобного — чистая глупость. Американские режиссеры очень любят такой подход и слишком призывают к нему.

При этом он, не принося извинений, имел в виду Ли Страсберга. Однако, невзирая на критику со стороны Оливье, Страсберг вовсе не был безумцем, который привлекал к себе исключительно (или хотя бы в первую очередь) всяких невротиков, жаждавших ему подчиниться. Великолепные актеры десятками приходили в студию, которая из жалкого и тесного помещения перебралась в 1955 году в покинутую и заброшенную греческую православную церковь, находившуюся в здании под номером 432 на Западной сорок четвертой улице, между Девятой и Десятой авеню.

Страсберг был слишком хорошим актером, дабы не отдавать себе отчет (а время от времени и признавать вслух), что в великом исполнительстве, как и в каждом истинном ремесле или искусстве, присутствует какой-то невыразимый и таинственный элемент, что большой актер по существу растворяется и исчезает в исполняемой им роли, что актеры обязательно умеют использовать собственные слабости для создания сценического персонажа и что хорошие актеры неизменно и искренне будут так поступать. Будучи привлекательным главным образом для молодых, для звезд, а также для тех, кто несчастлив и слаб психически, он с особой заинтересованностью привлекал в студию людей сверхвпечатлительных. Страсберг считал также — и здесь он часто передвигался по зыбкой и опасной почве, — что отдельные слушатели не годятся для применения его метода до тех пор, пока не пройдут через процедуру систематического разблокирования чувств, через длительное сравнительное изучение скрытых до поры до времени источников знания о своем прошлом — особенно с помощью психоанализа.

Он велел провести такого рода тест и Мэрилин Монро, когда та посетила его в начале февраля 1955 года, причем выдвинул это в качестве условия для участия в занятиях для актеров. «Мой отец хотел, — вспоминала через тридцать с лишним лет дочь Страсберга Сьюзен,

вытащить из нее все, с чем она не могла совладать, все то, связанное с ее прошлым, что она подавляла и заглушала в себе, — и высечь из нее всю имевшуюся энергию. По его словам, чтобы добиться этого, ей придется поработать в окружении настоящих специалистов... Мой отец влек к себе Мэрилин, поскольку, хоть его формальное образование было небольшим, он понимал человеческую натуру, и потому она немедленно приняла его предложение. Она была заворожена человеческой натурой, особенно своей собственной. Этим двоим людям было предписано на небесах встретиться и работать вместе».

Мэрилин согласилась, поскольку очень хотела, чтобы всё в ее жизни началось заново. С этого дня Наташа Лайтесс, даже сама об этом не ведая, оказалась раз и навсегда вычеркнутой из жизни звезды.

Как сказал Ли, Мэрилин должна просто открыть свое подсознание. Говоря в целом, это был умный совет, и для актрисы в нем присутствовало определенное интеллектуальное очарование; однако в других отношениях он оказался роковым. Дело в том, что анализ психики человека надлежит вести в подходящем для него темпе и периоде времени, а не под нажимом, не из уважения к гуру, не в качестве учебной дисциплины или средства для достижения конкретной цели. Ранние годы жизни Мэрилин Монро были сплошным запутанным клубком утрат, растления и унижения, в чем она сама отдавала себе отчет только частично. И в то время как отдельные люди оказываются серьезно ограниченными в своих возможностях, если не пытаются противиться подавляемым чувствам и воспоминаниям, другие не в силах этого сделать или же делают только тогда, когда чрезвычайно страдают. Это аксиома, что внутренняя жизнь каждого человека образует собой его собственное неделимое и цельное достояние, что существуют определенные указания, но нет строгих правил достижения психического здоровья или зрелости. Поэтому навязывать неподходящую систему упражнений или заставлять заниматься самоанализом человека малоустойчивого или слишком впечатлительного чревато огромным риском. И именно такой опасности подверглась Мэрилин, когда отправилась на поиски психиатра, которого Ли Страсберг одобрил бы и который — в этом она также должна была иметь уверенность — не оторвет ее от Милтона Грина и их нового кинопредприятия.

Ее выбор не стал неожиданностью. На протяжении двух недель решение было принято, и Мэрилин начала по три, четыре, а зачастую и пять раз в неделю ездить из своего номера в «Глэдстоуне», что на Восточной девяносто третьей улице, в кабинет психотерапевта доктора Маргарет Хохенберг, которая несколько лет лечила Милтона Грина.

«Милтон не только рекомендовал актрисе этого доктора, — подтвердила Эми. — На самом деле он даже отвез ее к Хохенберг, хотя поначалу испытывал сомнения, опасаясь, что две женщины не смогут поладить». Высокая и толстая пятидесятилетняя венгерская иммигрантка, белые волосы которой были заплетены в тугие косицы, Маргарет Герц Хохенберг решительным образом взялась за лечение своей новой пациентки. Она изучала медицину в Вене, Будапеште и Праге, работала в психиатрических больницах для тяжелобольных, а потом специализировалась в психоанализе — всё это прежде, чем в 1939 году доктор Хохенберг приехала в Нью-Йорк и открыла частную практику. «Мне нравится с ней разговаривать», — вот всё, что Мэрилин сказала Эми на эту тему.

Итак, 1955 год должен был стать годом, когда явление под названием «Мэрилин Монро» — блистательная и сексуальная кинозвезда — окажется отставленной в сторонку; пренебрегли при этом и фигурой Джин Харлоу, которая неким символическим образом направляла жизнь Мэрилин. Вместо этого почти удалось создать женскую версию Марлона Брандо, поскольку Монро начала строить из себя драматическую актрису: она разгуливала по Нью-Йорку в синих джинсах или обычных брюках, в майке с рукавами или без и лишь слегка подкрашенной, если вообще накладывала на себя макияж. Но под всем этим скрывалась всего лишь личинка или, если хотите, куколка — нечто по-прежнему незрелое и детское. Перестав являть миру накрашенное лицо, этот плод замысловатых и хитроумных операций, Мэрилин хотела неясным пока способом стать, как говорится, подлинной личностью; и, чтобы достигнуть этого, она всё начала с нуля — будто бы до сих пор и не было никакой Мэрилин Монро.

Выполняя эту задачу, Мэрилин очутилась в особо трудной ситуации, поскольку вместо прежней искусственности на свет явилась новая, более утонченная опасность. Артистка считала, что сейчас она уже независима, что наконец она занимается чем-то ради самой себя, а не для того, чтобы удовлетворить других. Это была самая горькая иллюзия в ее жизни.

Примечания

1. Гизлер радостно проинформировал прессу, что это была типичная в своей неясности юридическая формулировка, столь же обобщенная и туманная, как, скажем, «разнящиеся политические взгляды». — Прим. автора.

2. Сколски в своей книге подтвердил это искреннее признание: «Джо Ди Маджио нагонял на Мэрилин тошноту. Его стиль жизни сводился к пиву, телевизору и старушке — сиречь жене, которая была на третьем месте после какого-нибудь "Дымка из ствола" или "Шоу для полуночников", а также после банки с пивом, причем все это — вечер за вечером. Мэрилин не могла на это согласиться — даже если речь шла о национальном герое» — Прим. автора.

3. Сообщения разных участников инцидента во многом разнятся: скажем, Синатра утверждал, что ждал неподалеку в автомобиле, и даже обратился в суд, чтобы выразить свой протест против показаний частного детектива Филиппа Ирвина. — Прим. автора.

4. Некоторые утверждают, что этим человеком был Хол Шефер, ссылаясь на то, что и он сам якобы говорил о своем пребывании тогда в квартире у Стюарт.

5. «Налет не в те двери» широко комментировался в номерах газет за 6 и 7 ноября, хотя представителям Синатры удалось тогда обеспечить анонимность и ему, и Джо — это видно из сообщений агентств Юнайтед Пресс и Ассошиэйтед Пресс за эти дни. Однако журнал «Конфиденшл» в сентябрьском номере за 1955 год раскрыл все детали указанного происшествия и, что особенно интересно и достойно быть отмеченным, штат Калифорния начал потом расследование по вопросу средств и методов, применявшихся указанным журналом, махинаций, имевших при этом место, а также последствий опубликования данной истории. Результаты проведенного следствия — надо думать, к большому разочарованию Синатры и Ди Маджио — очистили «Конфиденшл» от подозрений; в принципе было установлено, что его редакция «достаточно добросовестно проверяла и документально подтверждала публикуемые ею материалы... Также и поведение детективов [нанятых журналом) полностью соответствовало строгим указаниям кодекса, разработанного властями штата для лиц, занимающихся указанной деятельностью профессионально». Об этом же было написано еще через полтора года в газете «Нью-Йорк таймс». — Прим. автора.

6. Одна из популярнейших звезд 30-х годов (настоящее имя Лили Шошуэн), награждена премией «Оскар» за роль в картине «Это случилось однажды ночью» (1934), наиболее успешно выступала в комедийных ролях. Начинала как театральная актриса и в 1958 году вернулась на Бродвей, где успешно выступала до 1985 года.

7. Снималась в картинах «Красивый жест» У. Уэлмана (1939), «Дом для посторонних» Дж. Манкиевича (1949), «Давид и Бетшеба» (1951), «Снега Килиманджаро» (1952), «Долина кукол» (1967) и др., удостоена премий «Оскар» и «Золотой глобус» за фильм «Я хочу жить!» (1958) о реальной проститутке, приговоренной к смертной казни.

8. Снималась в картинах «Кентукки» (1938), «Жена епископа» (1947) и др., удостоена премий «Оскар» и «Золотой глобус» за фильм «Фермерская дочь» (1947), имела собственное шоу в телесети NBC, за которое трижды — в 1954, 1956 и 1958 годах — награждалась премией «Эмми» для лучшей драматической актрисы.

9. Знаменитый американский летчик, впервые совершивший в 1927 году беспосадочный перелет через Атлантический океан (из США во Францию) и вновь попавший на первые полосы газет всего мира, после того как несколько лет спустя преступники из корыстных побуждений похитили его сынишку.

10. Английская поэтесса и критик, ролом из известной литературной семьи. Носила титул кавалерственной дамы, то есть особы, удостоенной ордена Британской империи.

11. Фелдмен предоставил Мэрилин аванс, чтобы приобрести права на литературный сюжет, фильм по которому так никогда и не снимался, а также чтобы заплатить Наташе, адвокатам Мэрилин и заказать оригинальный сценарий. — Прим. автора.

12. Американские источники классифицируют фирму МСА, которой руководил Вассермен, как ведущую силу в индустрии развлечений США на протяжении многих лет (она существует с 1924 года).

13. Эти слова нельзя считать особенно достоверными, поскольку они взяты из письма Эми Грин, нью-йоркской хозяйки Мэрилин, отправленного автору данной книги в 1992 году, то есть через тридцать лет после смерти актрисы и почти через сорок после описываемых событий.

14. Известный современный английский драматург, близок к драме абсурда, где поступки и речи персонажей выглядят алогичными, а фабула почти разрушается.

15. Как-то в феврале Мэрилин просматривала журнал «Всякая всячина» и наткнулась на помещенную фирмой RCA рекламу двух своих песенок, которые исполнялись в картине «Нет штуки лучше шоу-бизнеса». Рядом с их названиями располагалась ее фотография с ручкой проигрывателя, провокационно расположенной на обнаженной груди. Она расхохоталась. — Прим. автора.

16. Это было в 1908—1918 годах, причем Болеславский являлся одним из организаторов и участников 1-й студии МХТ и даже ставил там спектакли начиная с 1913 года. С 1920 года жил за границей, сначала работая актером и режиссером в Театре польском в Варшаве, а затем — на Бродвее и в других местах.

17. Среди десятков прославленных актеров, которые в разные периоды времени прошли через студию, фигурируют: Анна Бэнкрофт, Марлон Брандо, Эллен Барстин, Джоан Вудворд, Бен Гэззара, Джеймс Дин, Роберт Де Ниро, Энни Джексон, Роберт Дювалл, Патрисия Нил, Пол Ньюмен, Аль Пачино, Джеральдин Пейдж, Сидней Пуатье, Эстелла Парсонс, Род Стайгер, Ева Мария Сент, Ким Стэнли, Морин Стэплтон, Шелли Уинтерс, Эли Уоллах, Салли Филд, Джули Харрис и Дастин Хофман. — Прим. автора.

18. Снимался в ведущих, но не главных ролях во многих фильмах, в том числе в последней ленте Мэрилин Монро «Неприкаянные».