Главная / Публикации / А.Х. Бонд. «Мэрилин Монро. Психоанализ ослепительной блондинки»

9 февраля 1959 г.

Войдя в кабинет, Мэрилин начала на явно негативной ноте:

— Это были длинные выходные, доктор! Как будто целая неделя прошла.

Затем она продолжила рассказ мне о Болендерах. Еще до того, как появилось выражение «мама-домохозяйка», Ида все свое время посвящала заботе о доме, своем родном сыне и нескольких приемных детях. Уэйн работал почтальоном, которому посчастливилось сохранить работу во время Депрессии. Он получал небольшой доход, и подрабатывал печатью религиозных брошюр для распространения среди членов своей церкви.

Мэрилин считала, что, хотя супруги Болендеры придерживались одних и тех же взглядов на жизнь, они не были близкими людьми. Они редко общались друг с другом и если разговаривали, то, как правило, потому, что Ида критиковала мужа за какое-нибудь мнимое прегрешение или пыталась заставить его сделать работу, которую он, очевидно, не хотел выполнять.

«Как это прискорбно, что у Мэрилин не было случая увидеть счастливую супружескую пару, которая могла бы послужить моделью для союза, который она могла бы попытаться создать когда-нибудь в будущем», — подумала я.

Тем не менее она заботилась об Уэйне, который был довольно приятным и дружелюбным парнем.

— Я как сейчас вижу его большие плечи, с огромными почтовыми сумками, — рассказывала Мэрилин задумчиво, — обычно он носил в кармане конфеты, чтобы задобрить собак. Иногда он давал мне немного.

Но иногда он был просто страшным. Когда я становилась, по его мнению, слишком шумной, он спускал мои трусы и, прижимая к себе, стегал меня своим кожаным ремнем с огромной серебряной пряжкой. Я никогда не забуду эти ужасные удары и рубцы, которые оставались на моих голых ягодицах. Мне приходилось есть стоя по нескольку дней. У моей попы до сих пор повышенная чувствительность. Но тогда я любила Уэйна. Что я понимала? Я думала, что так поступают все отцы: наказывают своих детей, чтобы преподать им урок. Вы наверняка знаете ту старую историю: «Мне от этого больнее, чем тебе».

«Не удивительно, что она так извивается при ходьбе», — пришло мне в голову. — Странно, если подумать, что мир должен поблагодарить Уэйна Болендера за то, что он подарил нам самую сексуальную походку в истории кино».

Потом я подумала разгневанно: «Как он мог? У этого человека не было сердца?» Как, за какой-то воображаемый проступок, он мог терзать беспомощную маленькую сироту, о которой обязан был заботиться? Несмотря на то что прошло столько лет, следует расследовать это преступление и приговорить виновного к тюремному заключению. Кроме того, я не могла отделаться от мысли, что, возможно, маленькая Норма Джин уже тогда была соблазнительной, и Уэйн Болендер получал сексуальное удовольствие, избивая ее. Мне стало стыдно за такие мысли. Была она соблазнительной или нет, ничто не могло оправдать злоупотреблений Уэйна. Ему платили за опекунство над ней, и ничто не давало ему право плохо обращаться с девочкой.

Те пять долларов в неделю, которые им платила Глэдис, мать Мэрилин, позволили Болендерам избежать разорения, от которого пострадало большинство американцев во времена Великой депрессии. Я подозревала, что Норма Джин оставалась частью их семьи так долго, в значительной степени из-за дохода, который она приносила, а возможно, и для сексуального удовлетворения, которое ее приемный отец получал, избивая ребенка.

Если так, то это не вся история. Но возможно, несмотря на всю их суровость, Болендеры по-своему любили Норму Джин и хотели удочерить ее. Но редкие проявления материнской любви Глэдис не позволяли этого сделать, потому что ее неизменной мечтой была покупка дома, чтобы жить в нем с Нормой Джин.

— Ида Болендер считала меня красивой, — рассказывала Мэрилин, — она с удовольствием расчесывала мои волосы щеткой, шила мне нарядную одежду и наставляла на «путь истинный». Она стремилась воспитывать духовно, физически и эмоционально здорового ребенка, в указанном порядке, хотя я считаю, что в душе Ида считала самым важным первый пункт. Одним из самых больших разочарований в моей жизни был случай, когда я спросила, могу ли я называть ее «мамой», чтобы чувствовать себя как все обычные дети. Она не разрешила, настаивая на том, чтобы я обращалась к ней «тетя Ида». Она сказала, что не собирается нести ответственность за то, что научила кого-то лгать! Кроме того, она добавила, что Глэдис очень огорчится, если услышит, что я зову Иду «мамой».

Но Уэйна я называла «папой», и никто не возражал. Несмотря на то что он также был религиозным фанатиком и периодически избивал меня, в целом мы хорошо с ним ладили.

Он подарил мне щенка, которого я очень любила не только потому, что мне нравились собаки, но и потому, что это подарок моего «папы». Я назвала его Типпи. Надеюсь, что когда-нибудь я приму участие в фильме, где одну из ролей сыграет собака с таким же именем. Это будет моей благодарностью моему лучшему другу детства. Несколько лет назад я позвонила Уэйну, и он сказал:

— Норма Джин, я всю жизнь буду любить тебя и всегда буду рядом с тобой.

И несмотря на то что прошло столько лет с нашей последней встречи, дрожь пронзила мое тело с головы до пяток так же, как в детстве. Да, доктор, даже мою задницу.

Однажды, когда мне исполнилось три года, приехала Глэдис и потребовала, чтобы Болендеры вернули ей меня. Ида, зная о нестабильности Глэдис и беспокоясь обо мне, отказалась. Глэдис вытолкала Иду во двор и закрылась в доме изнутри. Несколько минут спустя она выскочила с одном из армейских вещевых мешков Уэйна Болендера, перекинутым через плечо. Как вы думаете, что было в нем? Я!

По моим воплям Ида с ужасом поняла, что Глэдис запихнула меня в вещмешок, застегнула молнию и собирается унести меня с собой. Ида набросилась на нее, пытаясь сдернуть с нее мешок, который неожиданно расстегнулся, и я выпала на землю. Ида схватила меня и, несмотря на мои крики, утащила обратно в дом.

Пока я рассказывала вам об этом, я впервые подумала, а почему Глэдис сунула меня в вещевой мешок? Почему она просто не взяла меня на руки? Мне было всего три года. Может быть, потому, что она напугала меня, и я начала кричать, когда она схватила меня? Но как и о многом другом из того, что касается моей дорогой матери, вероятно, я никогда не узнаю об этом.

Так впервые я узнала о безумии, которое мучило Глэдис. Я помню, как моя мать смеялась и кричала, когда ее против воли забирали в государственную больницу Норуока. Я смотрела на это, дрожа и рыдая, и понимала, что моя мечта жить с моей настоящей матерью никогда не сбудется.

На мой профессиональный взгляд, несмотря на ужасные недостатки богобоязненных Болендеров и травмирующие, имеющий сексуальный оттенок избиения ее приемным отцом, хорошо, что у Нормы Джин был постоянный дом и некий образец родительской опеки в течение первых семи лет ее жизни. В конце концов, не лучше ли иногда быть сиротой, чем жить с некоторыми из родителей? По крайней мере, они обеспечили ей какую-ту небольшую эмоциональную безопасность и сформировали ее сознание, хотя и искаженное. В противном случае, как многие сироты, она могла бы стать психопатом.

— К моему большому удивлению, — продолжала Мэрилин, — Глэдис выполнила свое обещание купить для нас дом. В августе 1933 года, когда мне было семь лет, она подписала контракт с ипотечной компанией в Калифорнии, выдавшей ей ссуду, которую она добавила к своим собственным сбережениям, и внесла первоначальный взнос за небольшое белое бунгало № 6812 по Арбол-драйв в Голливуде. Денег по-прежнему не хватало, но Глэдис была находчивой. Она говорила мне:

— Всему свое время, так что не волнуйся.

Мне было все равно. Я никогда не думала об этом.

— Я работаю в две смены на студии, — говорила она, — и скоро смогу расплатиться окончательно.

Я думаю, Глэдис действительно хотела забрать меня к себе. Я была в восторге! Впервые в моей жизни я смогу жить с моей родной матерью, как все обычные девочки.

Рядом с домом был двор и белый забор вокруг, — вспоминала Мэрилин с широко открытыми глазами, как будто ей до сих пор в это не верилось. — В то время Глэдис работала монтажером фильмов в компании «Коламбия Пикчерс» и, чтобы иметь дополнительный доход к своей низкой зарплате, сдавала весь дом, за исключением двух комнат, которые она берегла для нас, английской паре киноактеров, снимавшихся в небольших ролях. Муж был дублером Джорджа Арлисса, характерного актера, а жена работала на подмене.

Они производили на меня большое впечатление, — рассказывала Мэрилин, по-детски широко открыв глаза, — это были первые настоящие актеры, снимавшиеся в кино, которых я узнала.

Они были приятные люди, которые, в отличие от Болендеров, с удовольствием курили, пили и играли в карты — фактически делали все то, что Болендеры считали греховным. Но они казались очень милыми и, похоже, нисколько не беспокоились о предстоящей в аду вечности.

— В моем доме живут звезды кино! — хвасталась я перед моими одноклассниками.

Конечно, они не верили мне.

— Эта Норма Джин всегда что-нибудь придумывает, — говорили они за моей спиной. Но мне было все равно.

Я была счастливее, чем в доме Болендеров. Меня радовала мысль, что я наконец буду жить с моей настоящей матерью, несмотря на все ее странности. Атмосфера в семье была гораздо менее строгой, чем у Болендеров, и мне многое позволялось. Мы с Глэдис часто ходили смотреть фильмы в Египетский и Китайский кинотеатры Граумана. Помню, как мы сидели бок о бок и поедали шоколадки «Поцелуи», очарованные вымышленными историями, которые развертывались перед нами на экране.

— Когда-нибудь и ты будешь там, — говорила мне Глэдис, когда чувствовала себя хорошо.

Я слушала и верила ей. Я даже записала ее предсказание на листке и прижимала его к своей груди всякий раз, когда смотрела на него ночью.

Глэдис также водила меня на знаменитый бетонный двор Китайского театра Граумана, где я с гордостью ставила свои маленькие ножки на следы Клары Боу и Глории Свенсон и мечтала, что когда-нибудь отпечатки моих туфель будут рядом с ними. Глэдис не пыталась меня разубедить. Она говорила:

— Конечно, будут! Мы вернемся сюда и посмотрим на них вместе.

Жаль, что мы так и не сделали этого.

К моему бесконечному сожалению, наше воссоединение было очень недолгим. Шли месяцы, депрессия Глэдис нарастала день ото дня, и однажды утром в январе 1935 года она полностью утратила самообладание и ворвалась к своей подруге Грейс с кухонным ножом. Англичане вызвали «скорую помощь». Я кричала и плакала, когда мою мать оторвали от меня и отправили в больницу Лос-Анджелеса, а позднее в Норуок. За исключением очень коротких периодов, всю оставшуюся жизнь она проводила в специальном учреждении. Так закончились два года, самый длинный отрезок времени, который я жила нормальной жизнью вместе с моей матерью. Я всегда испытывала чувство вины, что моя любовь к ней была недостаточно велика, чтобы помочь ей сохранить рассудок.

Годы спустя я поехала туда с моим первым мужем Джимом. Указав на наш небольшой белый дом, я сказала ему с ностальгией:

— Я жила там когда-то с моей матерью до того, как она заболела и ее увезли в больницу. Это было так чудесно. У нас была прекрасная мебель и даже белый детский рояль. А у меня была собственная комната.

Все это теперь кажется чудесным сном. Как бывает иногда, когда просыпаешься утром и едва помнишь чарующий сон, который пытаешься вспомнить снова и снова, но никак не можешь удержать...

Та пара англичан, чьих имен я не могу вспомнить, хоть убей, заботились обо мне почти целый год, но мы переехали в небольшую квартиру, когда они не смогли платить за наш дом. Меня зачислили в школу на Селма-авеню. Я никогда не забуду мой первый учебный день, когда всех детей, кроме меня, провожали их родители. Парочка высадила меня около школы и отправилась по своим делам. Я грустно стояла в ряду, и одна маленькая девочка, показывая на меня, громко сказала своей матери:

— Эта маленькая девочка, должно быть, сирота. Она одна пришла в школу.

Ее мать зашикала на нее:

— Шшш, Сьюзен! Она услышит тебя!

Я выбежала из строя и, спрятавшись за углом, разрыдалась. Никто не заметил. Через какое-то время, почувствовав себя брошенной и одинокой, я пробралась в конец строя и отвернулась лицом к стене.

В конце концов английская пара вернулась на родину, а я переехала в дом наших соседей, Харви Гиффена и его жены. Гиффены хорошо ко мне относились, считали меня красивой и милой, даже предлагали удочерить меня, как Болендеры и коллега Глэдис из кинокомпании, но Глэдис снова отказалась.

«Как эгоистично с ее стороны! — думала я с возмущением. — Зная, что сама она не может заботиться о Норме Джин, Глэдис следовало согласиться, чтобы хорошая семья удочерила ее. Но если подумать, было бы несправедливо ее обвинять. Она была больна и всегда надеялась, что когда-нибудь поправится и будет заботиться о ребенке сама. Возможно, эта история была большей трагедией для нее, чем для ее дочери».