Главная / Публикации / И.В. Беленький. «Мэрилин Монро»

Звезда родилась!

С 1952 года — года «Ниагары» — началось двухлетнее ухаживание за Мэрилин одного из всеамериканских кумиров тех лет, знаменитого бейсболиста Джо Ди Маджо. Это ухаживание, как и длившийся девять месяцев их брак, стало общенациональной темой, практически затмив в глазах массового читателя газет и журналов даже войну в Корее. Однако прежде чем описывать эту почти трехлетнюю «злобу дня» сорокалетней давности, я позволю себе несколько отвлечься. Надеюсь, всем тем, кто придирчиво, словно купюры в бумажнике, пересчитывает мужей знаменитой актрисы и для кого результат, полученный после всех этих подсчетов, гораздо важнее, нежели фильмы, где снималась знаменитость, этим читателям будет, несомненно, интересно узнать, что вторым мужем Мэрилин (после Джеймса Дахерти) был все-таки не Джо Ди Маджо, как утверждают почти все биографы и наиболее авторитетные справочники, а совсем другой человек. Зовут его Роберт Слэтцер. Он не был знаменитостью, хотя, казалось бы, быть мужем Мэрилин Монро — вполне достаточная причина прославиться. Слэтцер — журналист, автор документальных фильмов, кинопродюсер (правда, по мелочи); в 1974 году опубликовал книгу под названием «Жизнь и странная смерть Мэрилин Монро». Книгу, которая создана была, прямо сказать, не для чтении, а для сведения интересующихся.

Когда размышляешь над тем, почему довольно-таки интенсивная деятельность Слэтцера фактически пропала втуне, в голову приходит мысль о врожденной неудачливости. Там, где одним людям написано на роду всегда жить и быть на авансцене, в средоточии взглядов и интересов, другие обречены незаметной тенью соскальзывать в небытие. Слэтцер, полагаю, из числа последних. И я уже хотел было последовать примеру многих биографов, попросту игнорировавших его и без того незаметную фигуру, но вдруг подумал, что в истории — нравов ли, искусства ли — люди, находившиеся в тени, играют подчас не менее значительную роль, нежели любимчики публики. В истории Мэрилин, полной, как и истории многих знаменитостей, всяческих тайн и сенсационных банальностей, Слэтцер как раз и сыграл пусть не очевидную, но достаточно важную роль, и если я сейчас привлекаю к его скромной особе внимание читателя, то делаю это по двум причинам. Во-первых, для нравов Киногорода (не обязательно Голливуда) показательны обстоятельства этого, скажем, полубрака; во-вторых, это замужество отразило основную — ее можно даже назвать единственно серьезной — проблему жизни Мэрилин. Одиночество.

Передо мной фотопортрет Роберта Слэтцера. Точнее даже, двойной портрет. Родился Слэтцер чуть ли не в тот же год, что и Мэрилин, или даже на год позже, так что к 1986 году, когда сделана фотография, ему было лет шестьдесят. Плотный седовласый человек полувопросительно, даже с тревогой, смотрит на фотографа (чуть вбок от линии объектива) и прижимает к груди большую (в рамке) фотографию, где они с Мэрилин молоды и счастливы. То изображение сделано в 1952 году. На фото 1986 года он, на мой взгляд, гораздо привлекательнее, чем в молодости (случай нередкий), а тогда, тридцать четыре года назад, он наверняка казался увальнем с полным, даже мясистым лицом и мощными плечами, напоминая какого-нибудь громилу из романов Чэндлера или Чейза. Понятно, не красавец. (Строго говоря, ни один из полноправных мужей Богини в красавцы не годился — ни Джеймс Дахерти, ни Джо Ди Маджо, ни Артур Миллер). Человек с улицы. Лицо в толпе. А Мэрилин даже на бытовой фотографии (фактически любительской), как всегда, блестяще демонстрирует искусство гармонии, доступное лишь Богине нового времени. Что же свело их вместе — человека с улицы и Богиню? «Это было нечто вроде шутки, — признавался позднее Слэтцер. — Мы поженились за пять дней в Мехико в августе 1952 года. Брачную ночь провели в пляжной гостинице «Розарита». Нашего свидетеля звали Ноубл Чиссел. А по возвращении мы это брачное свидетельство спокойненько порвали — замужество не входило в ее планы. Мэрилин не искала идеального мужа. Карьера ее только начиналась, и ее не интересовал ни дом за белым забором, ни дети, затеявшие возню на заднем дворе».

Не знаю как кому, но мне, в отличие от многих биографов Мэрилин, Слэтцер симпатичен. Своей основательностью, серьезностью и — главное — ответственностью (именно ответственностью) за судьбу Мэрилин. Забегу на миг вперед: в последний год жизни, преданная многими своими высокопоставленными ухажерами, она обратилась за советом именно к нему, Бобу Слэтцеру, который остался преданным ей на всю жизнь. Преданным, а не предавшим. Как ни странно, может быть, именно поэтому и рассказ его доверия не вызывает. В первую очередь его веселый тон. Слэтцер был предан Мэрилин и не хотел знакомить посторонних с, в общем-то, унизительным эпизодом ее жизни. Унизительным, но и характерным для той сферы деятельности, где вложенные деньги диктуют способ жизни. Меня не смущает свидетель — фамилия наверняка подлинна. Я даже готов игнорировать мотивы (более чем сомнительные), которыми Слэтцер объясняет, почему было уничтожено брачное свидетельство. Но вот — для начала — чисто внешнее противоречие: каким образом пляжная (береговая) гостиница («Розарита Бич Хотэл») оказалась в... Мехико, который, как известно, расположен вовсе не на берегу океана?

Далее — «пять дней в Мехико в августе 1952 года». В шести фильмах снялась Мэрилин в этот год; не успели завершиться съемки одного фильма — надо было отправляться рекламировать предыдущий и готовиться к съемках следующего. При тех поистине рабских условиях длительного контракта, обычного в те годы на голливудских студиях, как могла Мэрилин, с огромным трудом добившаяся такого контракта, вдруг уехать неведомо куда почти на неделю? Смущает меня и это веселое «мы», которые «спокойненько» порвали брачное свидетельство. Допускаю (хотя и с трудом), что Мэрилин могла сделать это «спокойненько», но — Слэтцер, любивший ее всю жизнь? И так же спокойненько рассказывающий об этом частному детективу в 1972 году? В это я не верю. И, как выяснилось, не напрасно.

Один из позднейших биографов Мэрилин, Сандра Шиви, беседовавшая со Слэтцером уже в восьмидесятые годы (с тем привлекательным седовласцем, каким он предстал на фотографии 1986 года с дорогим ему портретом в руках), говорит о другой истории, куда более реальной и куда более жестокой. Во-первых, поженились они не в августе (месяце, оказавшемся для Мэрилин сравнительно спокойным), а в чрезвычайно насыщенном съемками и прочими событиями октябре. Но еще существеннее, что произошло это в субботу, чем полностью опровергается первоначальный рассказ Слэтцера о чуть ли не недельном отсутствии. Далее, церемония состоялась не в Мехико, удаленном от Лос-Анджелеса на две тысячи километров, а в Тихуане, городке на границе Мексики с Соединенными Штатами¹. Все это заняло два дня, уик-энд, и в понедельник они снова в Голливуде, где их уже ждал вызов к Зануку. (Что было бы, отсутствуй они неделю, можно лишь гадать.) «Мэрилин позвонила мне в понедельник или во вторник после того уик-энда, — рассказывает постаревший Слэтцер, — и сказала, что Занук желает видеть нас обоих у себя в офисе в семь вечера. «А вот и расплата», — сказал я. Мэрилин была перепутана — голос дрожал, она едва не плакала. Но Занук был мил. Он знал меня — я встречался с его дочерью Сьюзен. Расхохотавшись, он спросил: «Что, в самом деле поженились?» Я ответил: «Ну да». Он сказал: «Мы истратили полмиллиона на имидж Мэрилин — Идеальной Девушки, ждущей Идеального Мужа ради детей. Если станет известно, что она замужем и никому больше не доступна, поклонники ей перестанут писать. (Теперь он не смеялся, и тон его был предельно серьезным.) Мы сейчас предполагаем обновить ее опцион, и я не хочу, чтобы этот брак продолжался»... Мы отправились в Мехико и расторгли брак».

Эта поистине страшная история, однако, специфична для жизни Киногорода². Такое возможно еще только в политике, где, кажется, возможно все. Неш уж Золушка стала Королевой, то и личную судьбу она должна устраивать в своем кругу — «королевском». Когда через два года Мэрилин выйдет замуж за Ди Маджо, Занука не встревожит то, что она сделается «никому не доступной». Ди Маджо — тоже «звезда», и этим все сказано. Пугающая подробность описанной истории — она почти никому не известна (из читающей публики, разумеется). И не потому, что это — тайна, а потому, что это — мелочь, не стоящая внимания, второстепенная деталь в бурной жизни Королевы экрана. Занука интересовала легенда, а не живые люди, и в этом смысле поразительна как его демагогия, так и то, с какой легкостью молодые люди приняли ее на веру. Имидж Идеальной Девушки, ждущей Идеального Мужа ради детей? Не говоря уж о том, что подобный имидж еще никому из «звезд» (и самой Мэрилин тоже) не мешал выходить замуж, главное в другом: как именно этот имидж воплощался в экранных ролях, которых с таким трудом добивалась Мэрилин от того же Занука? Кем была эта Идеальная Девушка? Свихнувшейся Нелл? Сексуально озабоченной Роуз, с помощью любовника пытавшейся отправить на тот свет собственного супруга? Или Лорелеей Ли (ее еще предстояло сыграть), считавшей, что «самый верный дружок девушки — бриллиант»?

Но страшнее всего — психология крепостной зависимости. Занук не захотел, чтобы брак продолжался. (Он, оказывается, имел право этого не хотеть.) И оба послушно отправились в Мехико расторгать брак. Не хочу даже вдумываться, почему именно в Мехико, а не в Тихуану, где брак заключался, но убежден, что биографу, хотя бы для проформы, следовало поинтересоваться, неужели ни Мэрилин, ни Слэтцер не попытались бороться, оспорить этот удивительный приказ развестись? Почему покорно побрели его выполнять? (Какой-то мотив в объяснении этой странной покорности можно найти в словах хорошо знавшей Мэрилин актрисы Терри Мур, бывшей жены все того же любвеобильного Говарда Хьюза: «Мэрилин хотела быть свободной, но в то же время страшилась одиночества. Мне кажется, с Ди Маджо у нее еще все было неопределенно, а Боба она любила. И попросту вбежала к нему, а затем так же просто и выбежала». Надо признать, что манера «вбегать и выбегать» в отношениях с разными людьми присуща Мэрилин вне всякого сомнения, но она никак не объясняет совершенно чудовищную сцену у Занука. Конечно, куда реальнее элементарный страх за карьеру, ради которой Мэрилин не жалела себя в буквальном смысле слова. И естественно, опасалась за нее. Умей Мэрилин просчитывать свою жизнь и следи она за положением дел в кинобизнесе, судьба ее, наверное, могла сложиться и по-другому. Во-первых, в 1952 году Мэрилин, как я говорил, получила такую известность, причем независимо от Занука, что никакой Занук ничего с ней поделать не мог. Даже если бы захотел. Во-вторых, к 1952 году он и хотеть этого уже не мог, ибо положение дел в кинопромышленности резко ухудшилось, и «звезды», подобные Мэрилин, были для крупных кинокорпораций чуть ли не единственной палочкой-выручалочкой. Но... чтобы понять это, Мэрилин не следовало быть Мэрилин!)

Полагаю, что в жизни Мэрилин эта история оказалась рубежной. Она реально почувствовала и даже осознала свою поистине рабскую зависимость от хозяев. У меня нет соответствующей цитаты, да и не все можно (и нужно) подтвердить цитатой, но лучшим доказательством сказанному служит ее жизнь, те бурные и скандальные перипетии, которые начиная именно с 1952 года сотрясали голливудскую (и не только голливудскую) прессу. Если и прежде жизнь Мэрилин не отличалась особой упорядоченностью либо последовательностью, то теперь она превратилась в сплошное месиво совершенно непредсказуемых событий и решений, словно наша героиня вознамерилась сбить с толку тех, кто хотел бы (если бы вдруг захотел) распорядиться ею по своему усмотрению или с ее помощью что-либо запланировать. (Кстати, этим можно было бы объяснить ее знаменитые опоздания, вошедшие в привычку примерно в это время. Опаздывая, она таким образом разрушала чьи-то планы, связываемые именно с ней.) Если это так, то, с одной стороны, цели своей она добилась: тот, кто, как Ди Маджо, захотел связать с ней свою судьбу, оказался у разбитого корыта; тот, кто, как режиссеры, которым выпало с ней работать, попытался распланировать свою работу, вынужден был признать абсолютную бесполезность подобных попыток. С другой стороны, в общей мутной воде, образовавшейся, кстати, не без поддержки «свободной прессы», кое-кому оказалось нетрудно поймать рыбку: немало и известных и безымянных «ценителей красоты» постарались и небезуспешно воспользоваться случаем, а точнее — тем хаосом, который Мэрилин создала из своей жизни.

Надо сказать, что комплекс зависимости, по крайней мере несамостоятельности, довлел над ней с раннего детства. Надеюсь, читатель помнит, как именно «тетушка» Грэйс сватала ей Джима Дахерти. Спустя шесть лет все вернулось на крути своя, только теперь место «тетушки» занял приятель — молодой и говорливый Дэйвид Марч. Конечно, этот бизнесмен был типичным голливудцем, жаждущим оказаться в центре событий, но что до меня, то я никогда не понимал людей со страстью к сватовству. Можно подумать, что собственная жизнь у них скучна и пуста, и эту скуку и пустоту требуется компенсировать чужими страстями и заботами Я еще могу понять, когда слухами и сватовством занимаются старые журналистки с неудавшейся личной жизнью вроде знаменитых голливудских «гарпий» Хедды Хоппер и Луэллы Парсонс (кстати, у Мэрилин с обеими были превосходные отношения)³, но когда за то же занятие берется молодой и энергичный мужчина, то остается только воскликнуть словами гоголевской Агафьи Тихоновны: «Уж тут просто мое почтение!»

Итак, Дэйвид Марч взял на себя хлопотные обязанности свахи и, выполняя поручение Ди Маджо, принялся названивать Мэрилин. По-видимому, общение со спортивной «звездой» переполняло Марча восторгом, ибо обхаживал он Мэрилин будто для себя — весьма настойчиво (хотя и бесплатно):

«— Есть один отличный парень.

— А что, такие еще остались?

— Встреться с ним, и ты убедишься.

— И как его зовут?

— Ди Маджо.

— Как?!

— Ди Ma-джо. Джо Ди Маджо.

— А кто он?

— Господи, Мэрилин! Ты хочешь сказать, что никогда о нем не слышала?

— Он не то бейсболист, не то футболист, что-то вроде этого.

— Он самый великий бейсболист со времен Бэйба Рута.

— А кто такой Бэйб Рут?

— Самый великий бейсболист до того, как появился Ди Маджо.

— О!.. Ну не знаю...

— Так в чем дело? Ты же не захочешь его упустить!»

Марч настоял на своем и свел-таки ее с Ди Маджо, хотя, как показали дальнейшие события (события, а не высказывания друзей и подруг), от нового знакомства Мэрилин была вовсе не в восторге — иначе к чему было тянуть два года? Через эти два года и добился своего Ди Маджо, ибо именно он не захотел «упустить» самую красивую женщину в Америке.

В жизни Мэрилин этот человек занимал немалое место и, судя по всему, действительно ее любил, пусть и на свой лад, и, как Слэтцер, пытался помочь ей в последние годы ее жизни. Потому об этом человеке сказать надо особо. Конечно, в массовом сознании (а где взять иное?) «кинозвезда», да еще такая, какой в итоге оказалась Мэрилин, обладает незаурядной, можно даже сказать, сверхчеловеческой притягательностью, и нетрудно предположить, что, как и масса других «ценителей красоты», слетевшихся на «звездный» огонек, Ди Маджо соблазнился именно сверхчеловеческими качествами героини pin-ups. В этом не было бы ничего удивительного: многие (и не только знаменитости вроде Говарда Хьюза и Джона Ф. Кеннеди) попросту «коллекционируют» свои связи с «кинозвездами», это для них средство самоутверждения. Однако к Ди Маджо, человеку, в общем-то, недалекому, типичному обывателю, бегущему от шума и суеты, что так присущи голливудской жизни, все это абсолютно не применимо. Он сам был «звездой», причем к 1952 году, когда он познакомился с Мэрилин, ее популярность не шла ни в какое сравнение с его. Ди Маджо был спортсменом. Более того — легендарным спортсменом, типа нашего Всеволода Боброва. Марч ни на гран не преувеличивал, когда называл Ди Маджо «великим бейсболистом». Он был кумиром целого поколения. Это у нас бейсбол только-только входит в обращение, а в Соединенных Штатах эта игра (выросшая из крикета) пользуется популярностью уже второе столетие. Бейсбольные матчи, как и футбольные (американский футбол), собирают огромное количество зрителей, и Ди Маджо здесь — бесспорный классик этого вида спорта. Чтобы репутация его стала читателю окончательно понятной, приведу одну цитату:

«— Расскажи мне про бейсбол, — попросил его мальчик.

— В Американской Лиге выигрывают «Янки», как я и говорил, — с довольным видом начал Старик.

— Да, но сегодня их побили.

— Это ничего. Зато великий Ди Маджо опять в форме.

— Он не один в команде.

— Верно. Но все дело в нем... Вот взять бы с собой в морс великого Ди Маджо, — сказал Старик. — Говорят, отец у него был рыбаком. Кто его знает, может, он и сам когда-то был беден, как мы, и не погнушался бы».

Это из «Старика и моря» Хемингуэя. Повесть вышла из печати в 1952 году (мы уже знаем, что этот год для Мэрилин знаменателен). И хотя одиссея Старика с его огромной добычей, как и всякая притча, могла бы произойти в любое время, все же упоминание о Ди Маджо, взятое Стариком из вчерашней газеты, точно определяет время повести — не позже сентября 1951 года, ибо именно в это время «великий бейсболист» ушел на покой. Его семья была и в самом деле рыбацкой — итальянские иммигранты, в 1915 году (на следующий год после рождения Джо) перебравшиеся в США из Сицилии. Они действительно были бедны, что неудивительно для большой сицилийской семьи (Джо был восьмым ребенком), и, кстати, на новом месте продолжали зарабатывать на жизнь ловлей рыбы. Не разбогатели Ди Маджо и тогда, когда Джо стал бейсбольной «звездой» и получал баснословные гонорары. И хотя он никогда не был рыбаком и сомнительно, чтобы владел языком своей родины (родители его, напротив, так и не смогли выучить английский), в нем оставались живы все те традиции и привычки, что испокон веку присущи жизненному укладу сицилийского семейства, и в первую очередь — чувство семьи и неприкасаемость женщины. В этом смысле пуританизированная Америка не слишком отличалась от феодальной Сицилии, но и в ту пору — пятидесятые годы — Голливуд вряд ли был местом, где люди придерживались сицилийских семейных нравов.

Чтобы понять, с кем именно свели Мэрилин, кого после Джеймса Дахерти ей вновь по чьему-то капризу определили в мужья и какова драма этих отношений с Ди Маджо (а они были драматичными), следует, по-моему, всмотреться в обоих, а затем оглянуться на окружающий их мир. Существует масса фотографий, где запечатлена вместе эта самая знаменитая пара Америки тех лет. Наиболее популярна из них та, что снята в мэрии после брачной церемонии, — поцелуй новобрачных, сильно напоминающий «постельный» эпизод Роуз и Джорджа Лумиса в «Ниагаре». Однако куда выразительнее две другие фотографии. По тем или иным причинам, но опубликовать их здесь не удалось, а вот рассказать о них, на мой взгляд, необходимо.

На одной из них как бы разыгрывается знакомство белокурой мисс Америка со своим будущим супругом, мистером Америка. Аккуратная пышная блондинка «останавливает» автомобиль, за рулем которого — кумир бейсбольных болельщиков. Это чуть ли не буквальная иллюстрация зануковской Идеальной Девушки, ждущей Идеального Мужа ради детей. Легенда, как видим, прямо противоположна реальному знакомству (со «свахой» Дэйвидом Марчем). Но что интересно: даже на этой шуточной версии легенды мисс Америка почему-то ловит своего Идеального Мужа на... шоссе, точно завзятая проститутка! Еще интереснее — внешность Ди Маджо. Мы привыкли сегодня к победоносным богатырям Арнольду Шварценеггеру и Силвестру Сталлоне, воплощениям мистеров Америка. Но в кумире сороковых, Джо Ди Маджо, этой чемпионской победоносности нет и следа, хотя он и действительно чемпион. Перед нами узколицый человек, некрасивый, с длинноватым носом, хотя и не лишенный обаяния; он явно смущен неожиданно выпавшей ему ролью и не против поскорее закончить всю эту «комедию». Павильонность, постановочность этой сцены сегодня бросается в глаза, но тогда фотография воспринималась с энтузиазмом, потому что, как и фильмы, в основном павильонные, многим казалась естественной.

На другой фотографии мы наблюдаем как бы бытовую сторону тех же отношений. Парочка сидит на подоконнике: он тверд, суров, знать не желает фотографа и лишь терпит, когда же наконец кончится эта пытка; она, полная чувственной энергии, ластится к нему, не обращая на фотографа ни малейшего внимания. Спектакль этот (а это — спектакль, несмотря на то, что фотография документальна) характерен тем, что рассчитан и на читающую, и на смотрящую публику, которая каждый следующий фильм Мэрилин воспринимает как продолжение событий на журнальных фотографиях, а каждую новую фотографию рассматривает как кадр из очередного фильма. Позднее Рой Крафт, сотрудник «фоксовского» отдела по рекламе, назовет развод Мэрилин и Ди Маджо «подлинной кинопостановкой». Но разве все девять месяцев «легальных» отношений Джо и Мэрилин не были одним нескончаемым фильмом без пленки? И если Мэрилин играла в этом «фильме» (его можно назвать даже хэпенингом) роль, близкую Роуз, то есть ту, какую, с одной стороны, от нее и ожидали, а с другой — она выбрала себе сама, то есть роль разрушительницы чужих планов (или жизней? или судеб?), то Джо Ди Маджо наотрез отказался играть какую-либо роль. Ему нужна была не исполнительница «хэпенингов», а жена. Это и предстает перед нами со всей очевидностью на фотографиях, об этом же говорят его биографы: «...из по-домашнему узкого спортивного мирка он перемещался теперь в куда более суровый и стремительный мир Голливуда. Голливуд он не любил. Для него он был слишком откровенен, шумен, обнажен. Но он выбрал голливудскую «звезду», только-только ставшую «звездой», — обольстительную, остроумную, любящую внимание и стеснительную, которая нуждалась (или полагала, что нуждается) в счастливой семье, «звездной» карьере, культуре, и материнстве, и во всем этом сразу. Он же, как всем известно, нуждался в самой прекрасной домохозяйке в мире». Но были ли шансы на эту идиллию?

Мэрилин и тогда уже воспринималась не просто как «кинозвезда», каких в Голливуде за всю его историю водилось предостаточно еще со времен Мэри Пикфорд, но как носительница принципиально нового жизненного стиля, предвестница новых времен с их моралью, вкусами и привычками, решительно чуждыми тем, что вошли в плоть и кровь Джо Ди Маджо. Правда, первая его жена также была голливудской актрисой и... блондинкой. Совпадение? Но Доротея Арнольдина Ольсен (по экрану — Дороти Арнолд) никогда не была «звездой». Пик ее карьеры — участие в фильмах, о которых не знают и историки кино. Кто и когда слышал, например, о «Секретах няни»? Но главное — с того времени, когда зритель наслаждался этими самыми «Секретами», атмосфера в Голливуде стала примечательно меняться, доказательством чему может служить хотя бы та же «Ниагара» или более поздние «Джентльмены предпочитают блондинок». Да и сам факт, что Мэрилин, пусть и с трудом, но смогла стать «звездой», уже свидетельствует о смене настроений. Чтобы не изобретать колеса, я приведу короткое описание Голливуда (старого и нового), данное одним современным журналистом, довольно болтливым и ироничным, но в этой болтливости и в этой иронии на редкость органичным и соответствующим предмету своего описания.

«Комиссия Хейса постановила, что пара, независимо от того, супруги они или нет, не должна быть показана вместе на двуспальной кровати. Голливуд стал страной односпальных кроватей даже для благонравных мужланов... Любая актриса лишь на очень краткий миг могла появиться [на экране] в ночном халате... Поцелуи должны были быть предельно краткими, секунд на пять, и губы целующихся обязаны быть плотно сжатыми. Ни один режиссер не имел права показывать глубину женских бедер, а тем более пупок... Разрешение, данное Кларку Гэйблу, произнести в финале фильма «Унесенные ветром» «Пошла ты к черту!» стало общенациональным разочарованием. (Гэйбл произнес эти слова, и нация пережила.)... С другой стороны, за пределами съемочных павильонов не было кодекса Хейса, чтобы продиктовать принципы протестантской нравственности. В особняках на Холмби-хилз и в прибрежных виллах на Малибу скрипящие пружины кроватей под вертящимися телами служили, так сказать, дополнительными аргументами студийным боссам, от которых молодые актрисы усваивали то, как, на взгляд начальства, им следовало вести себя, если они хотят попасть наверх. Любой встал бы в тупик перед контрастом между благообразными поцелуями на экране и реальными половыми связями, между моралью на людях и в частной обстановке. Для Мэрилин Монро это было особенно мучительно, ведь она росла, не зная систематического воспитания. Сегодня Голливуд, конечно, совсем другой, да и секс стал, строго говоря, куда тривиальнее. Сегодня Сьюзен Саммерс игриво позирует для «Плэйбоя», а Джули Эндрюс со всем своим рождественски изысканным очарованием обнажает упругую грудь в фильме «S.O.B.», поставленном не кем-нибудь, а собственным мужем».

Журналист уловил главные противоречия массовой продукции Голливуда сорокалетней давности: между живой, повседневной интимной жизнью, которая и до сих пор влечет массы людей в кинотеатры, и ее экранным вариантом; между функцией экрана раскрывать и показывать реальность и фильмами в кинотеатрах, именно эту живую реальность скрывавшими и утаивавшими. Эти противоречия стали полностью чужды и уже малопонятны в позднейшие времена, наступившие вслед за сексуальной революцией шестидесятых годов. Но в годы сороковые и в начале пятидесятых живая повседневная жизнь и застывшие экранные фантазии (вроде «Кони-Айленд» с Бетти Грэйбл или «Встретимся в Сент-Луи» с Джуди Гарланд) являли собой настолько разительный контраст, что в конце концов даже у самых инертных и маловосприимчивых в массе зрителей не могли не вызвать элементарного недоверия к экрану. Помимо всего прочего, этим и объясняется резкое падение посещаемости кинозалов в начале пятидесятых годов⁴.

Итальянец по крови и по воспитанию, Ди Маджо относился к наиболее консервативной части зрителей, в то время как его будущая жена, которой он прочил место «самой прекрасной домохозяйки», находилась, что называется, на переднем крае массовой культуры, самим своим существованием обозначая перемены и в фильмах, и в жизни. Рыбак по происхождению и спортсмен по профессии, испорченный успехом простолюдин и тем же успехом избалованный обыватель, Ди Маджо воспитывался как раз на обычных фильмах, в которых нравственная атмосфера в такой же степени соответствовала повседневной жизни, как 56 «хитов», выбитых Ди Маджо в 56 играх подряд (абсолютный рекорд), соответствовали месячному улову его братьев. Профессию своей будущей жены он воспринимал просто как средство «просперити», нечто вроде бейсбольной биты, с помощью которой он добился огромных гонораров, и искренне полагал, что в жизни актриса такова, какова она на экране. Подобную ожившую выдумку он и увидел в Мэрилин и свято поверил, что ему удастся создать с ней счастливую семью. Между тем Мэрилин, истинная выдумка природы, на себе испытала, что значит уподоблять собственную жизнь экранным вымыслам. Поэтому, с одной стороны, она в последних своих фильмах постаралась разрушить экранные фантазии собственной личностью — характером, чувственностью, живой аурой гармонии, а с другой — вела жизнь, демонстративно противопоставленную всему тому, на чем воспитывался ее будущий муж.

В этом смысле попытка Мэрилин выйти замуж за Слэтцера была хотя и наиболее ярким, но далеко не единственным «отклонением» за два года, предшествовавшие ее браку с Ди Маджо. Это притом, что, по словам того же Слэтцера, «Ди Маджо ревновал, если она даже просто взглядывала на кого-то. Он не выносил людей из шоу-бизнеса. И до такой степени не выносил, что она развелась с ним». Что ж, в Италии, особенно в провинциях, и по сей день нельзя смотреть на незамужних девушек, да и девушки ни на кого не должны поднимать глаза. Вот только Голливуд — не Сицилия, даже в пятидесятые годы. Тем более что ухаживания Ди Маджо становились все настойчивее, а поведение Мэрилин — все непредсказуемее. Вот типичный «сицилийский» эпизод в изложении Слэтцера: «В жизни Мэрилин, как и ее героини, была разболтанной. Однажды мы договорились, что полвосьмого сходим куда-нибудь развлечься, но она запамятовала, что назначила тогда же свидание с Ди Маджо. И мы оба прибыли в одно время. Мэрилин была потрясена. «Я устала, — сказала она. — Вам обоим лучше, наверное, уйти». — «Я никуда не уйду», — промычал Ди Маджо. Он был росл, мускулист, и я вовсе не хотел с ним драться. Мэрилин сказала: «Нет. Если уйдет Боб, ты тоже уйдешь». И она не шутила. Ди Маджо был уничтожен». Об аналогичном эпизоде рассказывает и дизайнер Билли Травилла.

Подобными сценами были заполнены все два года, что бейсбольный кумир ухаживал за мисс Америка. Разумеется, он был настойчив и в конечном итоге добился своего, но вот вопрос: могла ли быть долговечной совместная жизнь этих одинаково простых, но различно сложных людей? И когда 14 января 1954 года Мэрилин и Ди Маджо поженились под дружное щелканье десятков затворов фотокамер и иллюминацию вспышек, момент этот стал венцом их отношений, завершив собой двухлетнее ухаживание и открыв новый период — многомесячное скольжение к разрыву.

* * *

Карьера сделана! И правда: за всеми этими матримониальными, сексуальными и съемочными перипетиями как-то забылась, выпала из памяти девочка, которую сначала перекидывали из семьи в семью, передавая с рук на руки, совершенно ей чужие люди, потом насильно выдали замуж, а потом уж она сама решила положить конец этому зависимому существованию — разорвала брак, стала манекенщицей, фотомоделью, «старлеткой», девочкой при модных фотографах, девочкой при могущественных кинобоссах, наконец Королевой pin-ups, исполнительницей мелких ролей и одновременно ходячей рекламой больших фильмов. И вот итог — она «звезда». Хотел бы я знать, каково это внучке безумной Деллы и дочери безумной Глэдис было чувствовать себя «звездой»!

* * *

Год 1953-й. Ухаживания Ди Маджо в самом разгаре. В разгаре и всякие «истории» — с Робертом Слэтце-ром, с Билли Травиллой, — завязанные «в пику» Ди Маджо. Пресса жует и пережевывает скандал в журнале «Фотоплэй» (о нем речь впереди). С триумфом идет по экранам «Ниагара», и зрители, точно завороженные, следят, как Роуз страстно и вызывающе подпевает голосу на пластинке, исполняющему «полупристойную» песню «Поцелуй»; как в дискотеку врывается Джордж Лумис и под насмешливым взглядом жены яростно ломает и топчет пластинку с ненавистной песней, обращенной не к нему, а к другому. Как итог всего этого на студию «XX век — Фокс» сыплется лавина писем, по нескольку тысяч в день, выражающих восхищение новой «звездой». А Мэрилин тем временем вновь на съемочной площадке, теперь уже в окружении статистов — танцоров и танцовщиц. Режиссер Говард Хоукс, еще один «классик» Голливуда, начал съемки мюзикла под веселым названием — «Джентльмены предпочитают блондинок».

Может быть, когда-нибудь наш прокат расщедрится и приобретет этот уже старый-престарый, но все еще легко смотрящийся и веселый фильм, где автор «Лица со шрамом», «Сержанта Йорка» и «Красной реки» вместо мрачных гангстерских, военных или ковбойских историй рассказал о двух девушках, совершивших трансатлантическое путешествие в Европу и после всевозможных забавных и циничных происшествий обретших себе мужей. Во всяком случае, те, кто видел на наших экранах французский мюзикл «Девушки из Рошфора» с Катрин Денёв и Франсуазой Дорлеак, поняли бы, чьими уроками пользовался режиссер Жак Деми.

Одноименная повесть Аниты Лус была написана в 1925 году и спустя три года первый раз экранизирована. В том же году параллельно съемкам она была инсценирована в мюзикл и поставлена на Бродвее. Во второй половине сороковых годов в этом мюзикле в главной роли, Лорелеи Ли, выступала знаменитая мюзик-холльная актриса Карол Чаннинг, обладательница резкого, «скрипучего» голоса. По словам Сандры Шиви, «в отличие от киноверсии Аниты Лус 1928 года, Чаннинг расширила авторскую идею, согласно которой [Лорелея] эта глупенькая блондинка, искательница золота, обладала не только «золотым» сердцем, но и железной волей! Для такой героини Чаннинг избрала, по-видимому, наиболее приемлемое средство, превратив ее в бесполую мегеру». Но так как роль Лорелеи в новой экранизации писалась в расчете на Бетти Грэйбл, органичной в ролях мягких и игривых женщин, то характер Лорелеи пришлось менять. А уж когда выяснилось, что на роль выбрана Мэрилин (популярность Грэйбл упала, и Занук опасался, что она не соберет зрителей), ни о какой «бесполой мегере» речи и вообще идти не могло.

Однако по мере развития событий в этой забавной музкомедии душу тревожат сомнения. Особенно сегодня, спустя четыре десятилетия. Нет, я охотно присоединяюсь к современникам этого фильма, к первым его зрителям, восхищенным блистательной Лорелеей, ее причудливой смесью наивности и расчета, изящества и неловкости, робости и живости и многих других так мило сочетавшихся качеств. Меня заботит другое: во-первых, все эти качества присущи самой Мэрилин; во-вторых, всякий раз их в фильме чуть-чуть больше, чем следует, что само по себе свидетельствует об умысле; наконец, в-третьих, в самом сюжете, если сопоставить его с жизненным сюжетом, знакомым теперь нам по биографии Мэрилин, слишком много перекличек с реальностью. Оговорюсь: любые сопоставления схематичны. Но сюжет фильма — та же схема, костяк, лишь на экране обрастающий плотью событий, одежкой времени, в конце концов, человеческой плотью. Не схема ли и биография? Ведь их столько же, сколько биографов. И художественный сюжет, и биографический суть плоды фантазии и толкований (в большей или меньшей степени, разумеется). Биографы измышляют последовательность жизненных событий, сценаристы — порядок действий. Итак, вот что нафантазировал сценарист Чарлз Ледерер, имея в качестве оригинала не собственно повесть Аниты Лус, а созданную на ее основе музыкальную пьесу Джозефа Филдса.

Две девушки, артистки мюзик-холла, Дороти (Джейн Рассел) и Лорелея (Мэрилин Монро), садятся на пароход «Иль-де-Франс», который держит путь в Париж. Жених Лорелей, сынок богатого бизнесмена, стеснительный увалень, которого зовут Гас Эсмонд (Томми Нунэн), снабжает девушек чековой книжкой и обещает, что встретит их в Париже, где они с Лорелеей поженятся. Отец Гаса (Тэйлор Холмс) убежден, что Лорелею в его сыне привлекают только деньги и нанимает частного детектива Мэлоуна (Эллиот Рейд) следить за ней во время плавания и сообщать о ее поведении. Но, встретившись с девушками, Мэлоун влюбляется в Дороти, которая отвечает ему взаимностью — к огорчению Лорелеи, искренне не понимающей, как это можно быть равнодушной к людям с деньгами. В списке пассажиров Лорелея обнаруживает имя некоего Генри Спофорда III и полагает, что именно такой человек и нужен Дороти. Она потрясена, когда выясняется, что Спофорду (Джордж Уинслоу) только десять лет. Тем не менее обе девушки внимательно (хотя и безрезультатно) приглядываются ко всем мужчинам на пароходе, в том числе и к членам олимпийской команды США. Наконец Лорелея знакомится с сэром Фрэнсисом Бикмэном (Чарлз Коуберн), торговцем драгоценностями, и пытается его очаровать. Мэлоун следит за ней, фотографирует ее с Бикмэном через иллюминатор, записывает их разговоры на пленку. Но это видит Дороти, и, напоив Мэлоуна, девушки пытаются найти и забрать у него эти пленки. Тем временем очарованный Бикмэн отдает Лорелее бриллиантовую диадему, принадлежавшую его жене. Со своей стороны Мэлоун, поняв, что потерял симпатии Дороти, принимается собирать другие улики против Лорелей, на основании которых Эсмонд-старший убеждает Гаса отказаться от женитьбы на ней. Результат не заставляет себя ждать. По прибытии в Париж девушки обнаруживают, что Гас ликвидировал их кредит, а леди Бикмэн требует вернуть ей ее диадему. Они устраиваются работать в ночной клуб, где их и обнаруживает Гас. Он сообщает, что леди Бикмэн потребовала ордер на арест Лорелеи. Узнав, что диадема украдена, Дороти надевает блондинистый парик и занимает место подруги на скамье подсудимых, пока Лорелея обрабатывает увальня Гаса. Мэлоун тем временем обнаруживает, что Бикмэн сам украл свою диадему, и, найдя ее, предъявляет ее в суде. Все обвинения, естественно, отпадают. Дороти мирится с Мэлоуном, а Лорелея не только восстанавливает отношения с Гасом, но и привлекает симпатии Эсмонда-старшего. Заканчивается все двойной свадьбой.

Сюжет, вполне достойный Россини; по жанру — образец новейшей оперы-буфф, разве что нет героя, которого заменяют... две героини! Однако последнее обстоятельство не должно сбивать с толку. Во-первых, это запрограммировано оригиналом — повестью Аниты Лус, состоящей из двух частей: первая — «Джентльмены предпочитают блондинок», вторая — «Но джентльмены женятся на брюнетках»⁵. Потому и героинь в фильме две — блондинка и брюнетка. С одной стороны (и это во-вторых), они противопоставлены, что опять-таки основано на повести, где в нарушение традиций брюнетка Дороти всегда рассудительна и положительна, а блондинка Лорелея (традиционная Гретхен), напротив, всегда легкомысленна. С другой стороны (и это в-третьих), они сопоставлены как два свойства одного характера, и это сопоставление, как часто бывает в старых фильмах, нравоучительно: блондинка, к которой в наш век относятся несерьезно, ловит богатого муженька, тогда как брюнетка (урок благонравным девицам!) выходит замуж за обычного человека и по любви. Наконец, чисто формальное — четвертое — обстоятельство: для Занука главной героиней была не блондинка Мэрилин, а брюнетка Джейн Рассел, протеже все того же Говарда Хьюза.

Однако, повторяю, фантазия Ледерера, перенесенная на экран Хоуксом, при всей своей схематичности (а может быть, и благодаря ей) чрезвычайно напоминает биографическую жизненную схему Мэрилин. Строго говоря, для того чтобы побольнее уколоть либо выставить на позорище, достаточно и схемы. Итак, вот сравнение схем.

Героиня, Дороти — Лорелея, работает в мюзик-холле, то есть в шоу-бизнесе. Мэрилин работает в кино, то есть тоже в шоу-бизнесе. Дороти — Лорелея отправляется в Европу на пароходе «Иль-де-Франс», уже по названию олицетворяющем страну назначения. Сравнение страны с кораблем — избитое клише с незапамятных времен, а послевоенная Европа была в ту пору «центром мира», «храмом искусств», «законодательницей мод» — словом, центром притяжения, идеалом. Будет ли большой натяжкой, если предположить, что речь идет об идеале Лорелей — Мэрилин?

Лорелея обручена с богатым молодым человеком Гасом Эсмондом. Мэрилин формально хоть и не была обручена с Ди Маджо, но их связь стала общенациональной сплетней, что вполне позволяет приравнять ее к обручению. Во время плавания Лорелею то и дело пытаются уличить либо в неверности, либо в непорядочности по отношению к жениху. Мэрилин, правда, не уличали в краже бриллиантовой диадемы, но изобличали в изменах Ди Маджо, которые она совершала часто и охотно, так что перипетии на пароходе довольно несложно примерить к событийной схеме отношений с Ди Маджо. Сэр Фрэнсис Бикмэн, похотливый и нечистый на руку старик, — эхо постоянных историй Мэрилин со студийными боссами, вроде Джо Шенка и Гарри Кона. Вся жизнь Лорелеи (то бишь плавание на «Иль-де-Франо) представляется сплошными неудачами, оплошностями и неловкостями. С одной стороны, в них-то и состоит комедийность фильма, а с другой — они нейтрализуются, преодолеваются только «профессионально», когда Дороти и Лорелея, как в мюзик-холле, поют и танцуют. Но и жизнь Мэрилин — не предстала ли она перед нами как сплошная цепь личных неудач и ошибок? Причем не просто оплошностей, как в этом водевиле, а настоящих ошибок, стоивших судьбы. (Таковой, как увидим, она останется и до конца.) И если невеселую цепь Мэрилин все же удавалось разорвать, то тоже профессионально, то есть на экране, в общении со зрителями. И так же как песни и танцы — вторая натура Лорелеи, в них от ее неловкости и оплошностей не остается и следа, и для Мэрилин позирование перед фотокамерами, а затем роли на экране обрели значимость реальной жизни, где не было неудач и где природная аура, лучезарный свет снимали само понятие неудачи. Наконец — финал, подлинный «хэппи энд» — двойная свадьба (сдвоенная, удвоенная). Насмешливое пророчество свадьбы Мэрилин и Ди Маджо, сыгранной на следующий день, когда фильм с триумфом шел по экранам уже не только Америки, но и Европы.

Я не настаиваю: всякое сопоставление субъективно и необязательно. Но меня не покидает ощущение, что вся событийная цепочка фильма Хоукса не просто искусственна или нафантазирована — она преднамеренна, умышленна, нарочита. Нафантазировать можно было бы похитрее и поискуснее. События (вся эта история с Бикмэном, потом с диадемой) слабо мотивированы, довольно формально скреплены песнями и танцами, а потому вся цепочка представляется очень непрочной, даже с учетом «легкого» жанра. Из всех персонажей авторская нарочитость затронула почему-то только характер Лорелеи. Так сразу же, без всяких на то (событийных) оснований ее описывают жениху как девушку, которая «даже под слепящим светом на сцене умеет разглядеть бриллиант в кармане мужчины из партера». Характеристика, не подтвержденная ни событийно, ни пластически, а потому она повисает в воздухе. Разговаривая с Эсмондом-старшим, Лорелея (по милости сценариста) сообщает ему: «Я хочу выйти за вашего сына не из-за его денег, а из-за ваших». Если здесь был расчет на комический эффект (кто ж говорит такие вещи будущему тестю?), то он груб и неуклюж, а кроме того, опять-таки ничем не подтвержден. Еще одна ситуация, когда Лорелея неожиданно принимается поучать Дороти, влюбившуюся в Мэлоуна: «Мужчине Следует быть богатым, Так же как девушке необходимо быть прелестной».

У всех этих характеристик один недостаток — литературность. Они — чисто текстовые и, судя по всему, основаны (хотя и не заимствованы напрямую) на повести, написанной от первого лица, в форме дневника, который ведет Лорелея. Героиня Аниты Лус, какой она предстает перед читателем в самохарактеристиках, красива, манерна, расчетлива и весьма цинична: «...я привыкла думать, что тратить деньги — всего лишь привычка, и если вы знакомитесь с джентльменом, который начинает с того, что покупает дюжину орхидей разом, — что ж, у него очень неплохие привычки».

Беда в том, что Мэрилин никогда не была ни расчетливой, ни циничной — это противоречило бы ее легенде, да и от природы она была совершенно другим человеком, в чем, как я полагаю, читатель уже убедился. Между тем замысел авторов фильма по отношению к Мэрилин (насколько о нем можно судить по самому фильму) был достаточно тонким и коварным. Учитывая, что играть (то есть воплощаться в другого человека) Мэрилин не в состоянии, что она может быть только самой собой, ей это и разрешили делать на экране: как и Мэрилин, Лорелея красива, податлива, наивна, безалаберна и... целеустремленна. Последнее особенно важно, ибо, уступая, поддаваясь новым дразнящим впечатлениям, она тем не менее настойчиво стремится к своему богатому увальню Гасу (чем-то неуловимо напоминающему Слэтцера). Но так же, вспомним, вела себя и Мэрилин, изо всех сил стремясь к «звездности», к обеспеченности, которой была лишена в детстве и юности, невзирая ни на что, жертвуя ради цели всем, что у нее было, — собой, и чем она соглашалась жертвовать. Но именно к деньгам, к богатству, к владению имуществом Мэрилин всегда была совершенно равнодушна. Насмешливый умысел сценариста (а вернее всего — стоявшего у него за спиной Занука) исключил эти все нюансы и оставил основу — целеустремленность. Лорелея, как две капли воды похожая на любимицу публики Мэрилин, рвется к деньгам, к богачам, их имеющим, к символу богатства — бриллиантовой диадеме.

Лорелея и есть Мэрилин — доступная блондинка с широко («наивно») раскрытыми глазами, полуоткрытым чувственным ртом, одержимая идеей «выйти замуж за миллионера». Доступность, безалаберность и целеустремленность — вот составные части комедийного характера Лорелеи. И не характера даже — куклы или, если хотите, героини комикса — настолько она не жива и карикатурна. (Об этом же, кстати, говорил и Хоукс, называя обеих героинь «идеально карикатурными».) И целью подобного шаржа сценарист выбрал природную беспечность Мэрилин, естественную, ничем (или почти ничем) не сдерживаемую игру в ней многообразиях сил и импульсов, бурлящих чувств и настроений. Эту природную раскованность, даже безрассудность и высмеяли в фильме Хоукс и Ледерер, превратив веселую и легкую музыкальную комедию, кинооперу-буфф в средство для сведения счетов голливудской аристократии «золотого века» в американском кино с уличной девчонкой, «бастардой», выскочкой, предвестницей неудержимо надвигающихся перемен — ведь она своим поведением, своей аурой, неожиданной и превосходящей всякое понимание популярностью фактически бросила вызов старому истэблишменту Киногорода.

Надо сказать, что я не одинок в своей «ревизии» хоуксовского мюзикла. Двадцать лет назад американская писательница Джоан Медлен также была неприятно поражена грубыми и топорными приемами, с помощью которых сценарист мотивировал поведение героини Хоукса. «Лорелея, — писала Медлен, — воплощение женщины, у которой, кроме своего собственного тела и послушания, нет более ничего. Платье ее то и дело в беспорядке, она постоянно протискивается вперед, выставляя напоказ собственную грудь. Ее исключительно физическое самолюбование одновременно и слишком вульгарно, и чересчур серьезно, чтобы забавлять. С мужчиной она разговаривает, только если он миллионер, и вся «соль» этого оскорбительного фильма состоит в том, что Лорелея только производит впечатление глупенькой, а на самом деле она умна, ибо отлично знает, мак привлечь богатого мужчину. Глупой-то оказывается интеллигентная Дороти, потому что она выходит замуж по любви. Спустя двадцать лет после того, как фильм снят, уже не кажутся забавными насмешки над женщиной, надевающей диадему, о которой она мечтала, на шею. Заслуга Мэрилин в том, что она оказалась достаточно мудрой и не возмутилась ролями вроде Лорелеи Ли. Ее должно было передернуть от реплики, которую ей пришлось произнести: «Если понадобится, я могу быть и сообразительной, но многие мужчины этого не любят».

Что касается мудрости (проще говоря, принципиальности), то ее-то как раз Мэрилин и не хватило, иначе она если и не отказалась бы от роли (как это произойдет через год), то, во всяком случае, потребовала бы изменений в тексте. К сожалению, ею в ту пору еще двигал страх остаться без ролей — ситуация, через которую она, как помним, уже прошла. То, что фильм кажется оскорбительным, безусловно, справедливо, хотя боюсь, что писательница оскорбляется тем, как здесь изображена женщина вообще, женщина как таковая. Я, понятно, далек от феминистских лозунгов: претензии по поводу того, как в ту или иную эпоху относились к женщине, как ее изображали в произведениях искусства, следовало предъявлять поколению, а не тому или иному художнику, ведь он сын своего времени. Мне фильм кажется оскорбительным по отношению к Мэрилин, ибо в образе Лорелеи Мэрилин заставили играть свою жизнь. Это якобы у нее нет ничего, кроме собственного тела, это якобы она заговаривает с мужчиной, только если он миллионер, это ее неловкости и оплошности служат предметом насмешек.

Впрочем, все эти переживания возникли гораздо позднее: у Джоан Меллен спустя двадцать лет, у меня спустя сорок. По выходе же фильма и на американский, и на европейский экран ничего подобного не было и в помине, критики не оскорблялись ни за женщин вообще, ни за Мэрилин в частности. Вот что писала пресса об этом фильме Говарда Хоукса.

«...Две грудастые «пинап-гёрлз» в одном фильме — это кто-то очень крепко подстраховался и в без того возбуждающем мюзикле собрал максимум. Окруженные мужчинами и музыкой, эти «гёрлз» полностью во власти Говарда Хоукса. Распевая, танцуя или просто пожирая глазами бриллианты, девушки неотразимы, а их мюзикл ярок и остр, точно искры праздничных шутих на 4 июля... У мисс Монро, как всегда, взгляд напоминает свет во тьме, а ее вариант блондинки с детским личиком, с глазами, широко открывающимися на каждый бриллиант, и губами, плотно сжимающимися при малейшей возможности поцелуя, как обычно, и соблазнителен и забавен. Юнона в нейлоновых кружевах, мисс Рассел с бесстрастным сарказмом умеет отбрить кого угодно. Но в песнях ли, в приключениях обе они составляют прекрасный дуэт, и длинные шаги, какими мисс Рассел проходит через фильм, и легкая семенящая походка мисс Монро не знаю как, но сливаются воедино» (Отис Гернсей в «Нью-Йорк хералд трибьюн»).

«Фильм, не претендующий на совершенство, расширяет и без того обширную тему, а потому чересчур близок к бурлеску и до конца удовлетворить не может. Но приглядитесь к нему: что еще нужно, кроме Мэрилин Монро, от которой постоянно требуют сексуальности, и Джейн Рассел, привычно стремящейся заполучить и свою долю внимания? На девушках отлично сидят всевозможные наряды, обе демонстрируют свои природные данные, хорошо знакомые по pin-ups, путешествуют по морю, ведя по каютам досужие беседы, — вот и легенда из мира кино. А если бы и всего этого оказалось недостаточно, дабы привлечь внимание, — что ж, они ведут себя так, как это было принято еще до того, как человек слез с первого своего дерева... В качестве развлечения «Джентльмены предпочитают блондинок» — фильм зрелищно яркий, динамичный, в песнях сравнительно философичный и, по-видимому, несколько тяжеловатый, особенно в выборе способа, каким девушка стремится добыть для себя побольше «лучших дружков» (Арчер Уинстен в «Нью-Йорк пост»).

«Изобразительных гэгов [в фильме] мало, шутки тяжеловесны, мизансцены невероятно скучны. И, однако, есть что-то и у мисс Рассел и у мисс Монро — на них смотришь, даже если и смотреть не на что и делать им нечего. Называйте это как хотите — природным магнетизмом, беспредельным кокетством, но именно они превращают фильм в представление, исполненное жизни» (Босли Краутер в «Нью-Йорк таймс»).

Эти впечатления о фильме, довольно бойко, надо признать, написанные, характеризуют, однако, не столько сам фильм, сколько атмосферу, которая окружала кинопроизводство в США в те годы. Сама бойкость и ирония, пронизывающие многие рецензии той поры, словно подразумевают совсем иной кинематограф, нежели тот, что приходилось рецензировать. И «грудастые гёрлз», и pin-ups, и «беспредельное кокетство», вовсе не осуждаемое, как того требовали маккартистские цензоры, а, напротив, сочувственно причисляемое к достоинствам фильма, ибо оно превращает его в «представление, исполненное жизни», — все это свидетельствует о том, что «лед тронулся», во всяком случае в рецензиях, и пуританские принципы, испокон веку прикрывавшие собой самый оголтелый разврат, уже не законодательны дефакто, и от них можно отступать (по крайней мере, на экране); пусть фильм и не соответствует тому, как о нем пишется, — несоответствие само по себе суть стимул и для перемен в кино. С этой точки зрения понятно, почему проблема «оскорбительного фильма», волнующая нас с Джоан Медлен, не могла никому и в голову прийти — авторы любого фильма, героини которого действовали живо и раскованно, могли рассчитывать на снисхождение и публики, и критиков.

Однако из-за рубежа (кстати, из страны, куда направлялись Лорелея и Дороти), со стороны, преодолев, так сказать, синхронную слепоту, некоторые критики рассмотрели, точнее — почувствовали, в веселой комедии вовсе не веселый подтекст. Правда, истолковали его по-разному. Молодой Франсуа Трюффо, чуть ли не под каждой кроватью разыскивавший «интеллектуальное кино», разглядел его и в этой безделке Хоукса. А потому «на этом фильме не до смета. И не то чтобы сценарий или режиссура были дурны — напротив; но смет застревает в горле...». Почему? Объяснения нет. Просто торжествует «интеллектуальное кино». Но главное, молодой критик верно почувствовал неодноплановость, нешуточность фильмового развития. Еще ближе к сути подошел Жан де Баронселли: «Когда Мэрилин Монро дебютировала, она была весьма посредственной актрисой. Помню, как она страдала в одной психоаналитической драме⁶, — на нее трудно было смотреть. Но потом постепенно она обрела свой стиль, амплуа (глуповатая красавица). Опьяняющая, своенравная, пленительная, она своими фотографиями на кнопках завоевала сердца всей Америки. Но экран ласково посмеивался над ней. Пародирующая Мэрилин. Она пародирует здесь всех «роковых» женщин. Она манерничает, покачивает бедрами, трепещет, гримасничает и подмигивает, чтобы ее, не дай Бог, не восприняли всерьез».

«Ужели слово найдено?» Да, пародия. И пусть автором пародии критик счел саму Мэрилин. Здесь это ничего, здесь это объяснимо — ведь он не просто разглядел, расчувствовал это через океан, в поле совсем иной культуры (американизм в ту пору еще не подчинил себе культурную жизнь Франции), он продрался сквозь дебри синхронных фильму, современных ему нравов и привычек, всегда мешающих объективно оценить любое произведение, и точно и правильно назвал задачу Мэрилин, ее предназначение в веселом фильме Хоукса. Это нам сейчас, спустя четыре десятилетия, видно (да всем ли?), что джентльмены, замышлявшие фильм, хотя и предпочли блондинку в качестве главной героини, сыграли с ней довольно-таки злую шутку. Но по свежим следам фильма можно было только почуять, интуитивно угадать, что Занук со товарищи попросту воспользовались непрофессионализмом Мэрилин, ее неспособностью «отклеиться» от персонажа и заставили ее сыграть пародию на самое себя. Тонкий умысел: догадайся Мэрилин, что ее «идеально карикатурная» Лорелея — автошарж, ей сказали бы, будто это всего лишь шутка, музкомедия, что зрители ее прекрасно знают и что на самом деле она, конечно же, и умна и некорыстна и т. д. и т. п. Фильм и действительно пользовался значительным успехом у зрителей, и ни Мэрилин, ни даже критики — что же говорить о зрителях? — ничего не заметили. Что, впрочем, не удивляет, ибо действие на экране подчинялось сильной и очевидной тенденции, до поры до времени заглушавшей любые характеристические нюансы, персональные намеки и выпады, — исходной авторской установке на свободу нравов. Вернее даже — на их высвобождение из тенет априорных догм насчет семейного обустройства, благонравного поведения, личного счастья — всего того, что может быть названо способом жить.

Между прочим, Занук и его авторы прекрасно понимали, на чем, на каких струнках можно сыграть в фильме, где героиня и ее исполнительница якобы схожи не только лицом, но и мыслями. Еще шли съемки этого фильма, когда Мэрилин оказалась втянутой в скандал, прозвучавший именно как основа для пародии, какой и стала ее Лорелея, и связанный как раз со способом жить — ходить, говорить, одеваться. В феврале 1953 года журнал «Фотоплэй» на волне успеха «Ниагары» присвоил Мэрилин специальный приз. Сегодня его назвали бы «Самому многообещающему новичку» — в те годы он назывался «Звезде» с наиболее стремительной карьерой». «Фотоплэй» был тогда самым популярным, а потому и влиятельным журналом среди американских поклонников кино, и на приеме по этому случаю собралось несколько сотен гостей. Предметом пересудов стало платье Мэрилин, сшитое «фоксовским» дизайнером Билли Травиллой специально для рекламы готовившегося фильма «Джентльмены предпочитают блондинок». Из золотого ламэ (парчи), тонкой и ломкой ткани, длинное, касающееся при ходьбе пола, узкое, стесняющее колени, платье это вызвало специфические для эпохи споры из-за ужины, обнаженной спины и глубокого, до талии, декольте. В ту эпоху между мифами на экране и мифами в жизни существовали «ножницы», и немалые, и если Лорелее и Дороти критики будут готовы простить их причудливые, соблазнительные одеяния и вольные манеры и фразы, то исполнительницам ждать подобного снисхождения не приходилось. Что и доказал инцидент на банкете в «Фотоплэе».

Вот описание современника тех событий, Мориса Золотова: (Скольский) «взял ее за руку, и они вошли в просторный бальный зал. Линия кроя сужала материю к коленям, и ей пришлось двигаться семенящими шажками, подчеркивающими движения бедер, заставляющими сверкать и переливаться складки ее золотого платья. Она медленно проходила через весь зал, направляясь к головному столу. Обед был прерван. Присутствовавшие ахнули, выкрики, выхрипы от шока и восхищения пронеслись по залу. Долго и слова никто не мог вымолвить. Наконец она села. Вокруг заговорили, но вполголоса, и естественно о Мэрилин. Джерри Льюис, бывший там распорядителем, прикинулся, будто охвачен безумной страстью, вспрыгнул на стол и по-жеребиному тихо заржал. Так как на обеде присутствовала фактически вся голливудская элита, то Мэрилин в один миг своим вызывающим появлением настроила против себя почти всех киноактрис. С этого дня никто в Голливуде был не в состоянии относиться к Мэрилин Монро всерьез. Она могла хоть до посинения болтать о Достоевском или Станиславском, «колония» видела в ней лишь возбуждающую красотку, упивающуюся вульгарностью».

Отмечу пока, что книга Золотова была опубликована в 1961 году и еще несла на себе отпечаток вкусов, привычек и предрассудков предыдущего десятилетия: и ему, написавшему почти хроникальную и, в общем, апологетическую книгу о Мэрилин, ее поведение тоже казалось вульгарным, ибо он, как и остальные, был членом «колонии», то есть Голливуда.

Еще один свидетель (точнее — свидетельница) происшедшего, актриса Джан Стерлинг, вспоминает о моменте, последовавшем за тем, что описал Золотов: «Зал воспринял ее как порнокомедиантку. Она поднялась, чтобы получить приз... и ей следовало пройти по проходу к подиуму. Она показала свои хваленые колени, о которых ходило столько анекдотов, а начал их, по-моему, Джерри Льюис. Он протянул: «Во-о-о-о!» И весь зал взорвался истерическим хохотом и мяуканьем. Она выглядела до такой степени сексуально вызывающей, что все расценили ее выход как грязную шутку. Как предупреждение всем дамам, как знак всем мужикам».

Между тем, надень такое платье Лорелея и пройди она подобным же образом по кают-компании «Иль-де-Франс», никому и в голову не пришло бы назвать это «грязной шуткой». Вспомните хотя бы поощрительные реплики критиков о «грудастых пинап-гёрлз», о «легкой семенящей походке мисс Монро», о поведении «как это было принято еще до того, как человек слез с первого своего дерева», о «природном магнетизме и беспредельном кокетстве». Да и ее знаменитая походка в «Ниагаре» — ведь за нее Мэрилин, в сущности, и вручили приз! Но «предупреждение» было дано именно Мэрилин — это ей следовало приглядеться к собственной роли и привычке вести себя и на экране и в жизни сходным образом. Если поведение на экране «как в жизни» могло принести (и принесло) ей поклонение, гонорары и призы, то поведение в жизни «как в кино» создало ей дурную репутацию и вызвало вражду и недоброжелательство «общественного мнения» в Киногороде.

Воспоминания Джан Стерлинг рассказаны в восьмидесятые годы, но по-прежнему осуждающе звучит ее голос, в нем, как будто вчера это все произошло, бурлят темперамент «благонамеренной» голливудской толпы, вкусы и нравы тридцатилетней давности. Между тем светская хроника Голливуда полна таким количеством скандалов именно на сексуальной почве, что «осуждение Мэрилин» за ее чересчур по той поре откровенный наряд выглядит не менее откровенным лицемерием. Доказательством тому — интервью, которое на следующий день дала актриса Джоан Кроуфорд, среди многочисленных гостей присутствовавшая в тот вечер на банкете: «Это смахивало на бурлеск. Публика визжала, орала, а Джерри Льюис вскочил на стол и засвистел. Но те из нас, кто занят на производстве, попросту содрогнулись... Это была самая ужасающая демонстрация дурного вкуса, какую мне приходилось видеть...» «Ну-ка, взгляни — у меня, что, грудь не такая? Но я ведь не хожу, не тыкаю ею в лицо людям!.. Конечно, ее фильм [«Ниагара»] ничего не принес, и я скажу тебе почему. Секс в жизни каждого человека играет необыкновенно важную роль. Люди им интересуются, он их волнует. Но они не любят, когда сексом им вызывающе тыкают в лицо. Подросткам она не нравится. И в их жизнях роль секса становится все более значительной, и им тоже не по душе смотреть на то, как им спекулируют. Не забудь и о женщинах. Им ведь приходится выбирать фильм для семейного развлечения, и они ни за что не выберут то, что не подходит ни их мужьям, ни их детям. Реклама много себе позволяет, и [Монро] делает ошибку, доверяясь своей рекламе. Когда-нибудь ей раскроют глаза, ей скажут, что, хотя публике и нравятся возбуждающие женщины, ей все же приятно сознавать, что помимо всего этого актрисы — леди».

Эта темпераментная смесь ревности и нравоучения любопытна именно своим самоуверенным лицемерием. Кроуфорд и в голову не приходит, что кто-нибудь решится напомнить ей ее собственную бурную биографию: участие в порнографических лентах конца двадцатых годов, троих (на время банкета в «Фотоплэе») мужей, тяготение к молоденьким девушкам вроде Мэрилин (возвращаю читателя к цитате в начале книги), ну и проч. и проч. Никто и не напоминал, и она с абсолютным апломбом рассуждает об общественных нравах, о морали подростков, замужних женщинах, и уж себя-то она, безусловно, считает «леди». Тут и порнофильмы не помеха. Нападки же на «дурной вкус» лауреатки «Фотоплэя» объясняются очень просто: год назад Мэрилин, еще «старлетка», только выходившая на «звездный» уровень, проигнорировала авторитет и «специфические склонности» бывшей «звезды». Об этом глухо упоминает в автобиографии и сама Мэрилин: «Все конфликты обычно затевались теми (всегда женщинами), кого я каким-то непонятным образом оскорбила. На самом деле мое якобы чересчур узкое платье, мои вихляющиеся бедра — плоды фантазии мисс Кроуфорд. Очевидно, она слишком много начиталась насчет меня, а возможно, ее рассердило то, что я так и не принесла ей список вещей из своего гардероба».

Как ни удивительно, шум возник в бульварной прессе, в голливудских «таблоидах» и газетах типа херстовской «Лос-Анджелес икзэминэр». Серьезные издания были сдержаннее. Например, журнал «Тайм»: «Девушка, которой нравится «чувствовать себя блондинкой с головы до ног», с деланной скромностью принимает призовое блюдо и получает положенную порцию вежливых аплодисментов. Затем она шествует обратно своей «триумфальной», с покачиванием бедрами походкой, которая уже привела ее к славе. Но для публики это как снег на голову. Она аплодирует, она злобствует, свистит и улюлюкает. И среди этих добродушных насмешек и злых выкриков со спокойным, невозмутимым лицом сидит босс Мэрилин, Даррил Занук из «Фокса».

Как бы то ни было, а карьера Мэрилин набирала необходимый темп: «Ниагара», скандал в «Фотоплэе», «Джентльмены предпочитают блондинок». Успех, скандал, успех — вехи только одного 1953 года. Поэтому, когда сегодня мы читаем выражение «при реве толпы», сопровождающее дату премьеры следующего фильма, «Как выйти замуж за миллионера», то прекрасно понимаем, что, каким бы слабым ни был новый фильм, вышедший ха экраны всего через четыре месяца после «Джентльменов...», Мэрилин была уже обречена на успех. Именно рев толпы сделал ее подлинной кинематографической «звездой», подобно тому как свечение превращает в звезду космическое тело. Не ревом ли толпы прочерчивается граница, начинающаяся, как помним, с походки Мэрилин в фильме «Ниагара», — граница между кинематографом от балагана и кинематографом от театра? Не этот ли рев делает праздным всякий интерес к традиционной художественности как неотъемлемому качеству искусства? И не этот ли рев вызывает к жизни художественность иного типа, превращая личность «звезды» в образ, а внешность ее в имидж — в знак, мгновенно усваиваемый миллионами, словно взятый наугад из сводной таблицы знаков уличного движения?

Именно таким знаком предстала она перед миллионами зрителей в виде Полы Дебевуаз — одной из трех фотомоделей, сообща снимающих квартиру в фешенебельном нью-йоркском особняке. Их общая цель, правда, не слишком оригинальна — поймать богатого мужа. Если в предыдущем фильме «золотоискательниц» было две, блондинка и брюнетка, то здесь их три — две блондинки и одна брюнетка. Если в названии «Джентльмены предпочитают блондинок» явственно слышалась ирония (во-первых, предполагалось, что зритель знает окончание популярной поговорки, а во-вторых, там был очевиден пародийный знак главной героини, да и исполнительницы), то «Как выйти замуж за миллионера» звучало обычным рецептом, так или иначе принятым героинями к сведению. Если в «Джентльменах...» главная героиня достигла-таки своей цели и высмеивался, пародировался ее жизненный прототип, то есть исполнительница, то в следующем фильме Пола обретала свое счастье как-то очень вдруг и вопреки рецепту — подлинный миллионер, выступавший в фильме инкогнито, достался ее подруге. Три истории, довольно неуклюже сплетенные и составляющие фабулу этого фильма, настолько примитивно иллюстрируют неприемлемость заданного (в названии) тезиса, что не заслуживают и пересказа. Но для зрителей в фильме оказалось важнее другое.

Во-первых, связь с предыдущим фильмом — особенно в том, что касается героини Мэрилин. Об общности цели, поставленной перед собой (усилиями сценаристов) и Лорелеей, и Полой, я уже говорил. Пола, единственная среди девушек, охарактеризована комедийно, что, с одной стороны, не может не удивить, а с другой — тесно связывает ее с Лорелеей. Удивляет это прежде всего настойчивой попыткой высмеять Мэрилин во что бы то ни стало. Именно ее, самую красивую, эффектную и «звездную», сделали до карикатурности близорукой: без очков Пола не может сделать и шагу, то и депо натыкается на мебель, на стены, садится не в тот самолет, держит книгу, которую якобы читает, вверх ногами и т. д. Притом что она не в состоянии носить очки, когда ее окружают мужчины». Кукольная внешность, присущая и Лорелее, здесь усилена — именно Мэрилин, в отличие от остальных актрис, режиссер заставляет все время таращить глаза. Если прибавить к этому еще и постоянно полуоткрытый рот, то эффект получается и в самом деле карикатурный. Причем Пола заслуживает насмешки не более чем ее компаньонки, но ни Локо (Бетти Грэйбл), ни Шатце (Лорэн Бэйкол) не делают ровным счетом ничего, над чем можно было бы хоть усмехнуться.

Во-вторых, конкуренция с Бетти Грэйбл. Во многих отношениях она была предшественницей Мэрилин, главным образом — по популярности. Пик ее славы пришелся на годы войны, и фильмы вроде «Янки в королевских ВВС» (1941), «Кони-Айленд» (1943), «Пинап-гёрл» (1944), по уровню ничем не отличавшиеся от «Ниагары» или «Джентльмены предпочитают блондинок», принесли ей славу, признание и деньги. С 1942 по 1944 год ее имя гремит как «пинап-гёрл номер один». (Спустя семь-восемь лет эта слава перейдет к Мэрилин.) Именно в годы войны «Фокс» застраховывает стройные ножки Бетти в знаменитой английской страховой компании «Ллойд». Сумма страховки — миллион долларов. В 1947 и 1948 годах она зарабатывает ежегодно 208 тысяч — более, чем кто-либо в Голливуде. (Мэрилин таких денег не будет получать никогда.) Но вот парадокс: ни один из фильмов с Бетти Грэйбл сороковых годов не оправдывает ни такой славы, ни подобных гонораров. Имею в виду не художественный уровень, но чисто кассовые показатели. Только «Сестры Долли» (1945) и «Мать носит платья в обтяжку» (1947) хотя бы занимают последние места в десятке кассовых фильмов «Фокса». На общеголливудском фоне ее фильмы просто незаметны. Сандра Шиви отмечает, что если фильмы с участием Грэйбл принесли студии примерно 5 миллионов, то с помощью Мэрилин к 1962 году «Фокс» заработал в пятьдесят раз больше. Притом что ее гонорар не превышал 26 тысяч в год. Но к 1953 году, к съемкам «Как выйти замуж за миллионера», даже эти достижения Бетти стали уже историей, хотя Занук и строил, по-видимому, какие-то иллюзии относительно ее будущего⁷. (Иллюзий относительно Мэрилин у него не было никогда!) Иначе вряд ли он вот так, лоб в лоб столкнул бы Бетти с красивой и молодой соперницей, стремительно возносящейся на голливудский «Олимп». Потому и на съемках, и в прессе усердно лепился миф о «конкуренции» между Королевами экрана, о трогательной передаче «эстафеты» в виде отдельной гримуборной под литерой «М», всячески выделялись и подчеркивались обычные слова Грэйбл, сказанные по окончании ее эпизода: «Я свое сыграла, теперь давай ты», ну и т. п.

Даже такой скептически настроенный биограф, как Гайлс, на удивление доверчиво отнесся к мифологии Занука и всерьез подхватил ее: «Как выйти замуж за миллионера» свел Мэрилин с Бетти Грэйбл, которая тогда все еще была кормилицей «Фокса». Роль Мэрилин была не столь значительна, как у Грэйбл, хотя обе плюс третья исполнительница, Лорэн Байкал, имели в рекламе «звездный» ранг. Однако популярность Мэрилин заставила обеих дам смириться с тем, что, каким бы ни был их ранг, они находятся на периферии главного представления. В первый же съемочный день на площадку была запущена целая рота репортеров и фотографов, охотившихся за Мэрилин. Джонсон [сценарист и продюсер] наверняка почувствовал, что будет лучше, если он предоставит им свободно наблюдать за «соперничеством» между Королевой прежней и Королевой нынешней». Такого же мнения и Лорэн Бэйкол: «Конечно, [Грэйбл] была «звездой» куда более яркой, нежели Мэрилин той поры». Но все это противоречит фактам.

После «Как выйти замуж за миллионера» Бетти Грэйбл снимется только в двух фильмах (в 1955 году) — «Трое для представлений» и «Как быть очень-очень популярной». И на этом ее кинематографическая карьера прекратится. Фильмы эти пройдут практически незаметно, как прошли и те, что были сняты непосредственно накануне совместной работы с Мэрилин, — «Мистер, позвоните мне!», «Встреть меня после спектакля» и «Фермер женится». Вообще, чем больше об этом думаешь, тем очевиднее становится замысел Занука — с помощью Мэрилин попытаться оживить угасающие «звезды» Голливуда, вернуть их на съемочные площадки, а им — зрительское внимание. С Бетти Грэйбл это сделать не удалось; судьба Лорэн Бэйкол, в ту пору жены Хэмфри Богарта, сложилась удачнее — на мой взгляд, не без помощи фильма с Мэрилин.

Как бы то ни было, но именно все эти обстоятельства, попав на кончики журналистских перьев и в объективы фотокамер, принесли фильму «Как выйти замуж за миллионера» кассовый успех — четвертое место по сборам. При ничтожности сюжета и темы, при абсолютном анахронизме выразительных средств, при установке Занука исключительно на имена и более ни на что (!), это (финансовое) достижение надо признать выдающимся. И достигнуто оно исключительно присутствием Мэрилин, словно комета, тянущей за собой целый хвост упомянутых и неупомянутых обстоятельств, столкновений и конфликтов. Отметим и факт, названный Гайлсом: «Роль Мэрилин была не столь значительна, как у Грэйбл». Если учесть еще и третью героиню (Лорэн Бэйкол), то станет ясно, что Мэрилин, несмотря на то что она возглавляла на рекламе «звездный» перечень исполнительниц, фактически имела меньше всех места на экране. И «везла» на себе весь фильм. Притом что она не ставила себе это в заслугу и терпела далеко не безобидные шутки коллег. На премьере фильма 4 ноября 1953 года над ней хохмил и ёрничал привычно пьяный Хэмфри Богарт: «Пойди скажи им, — подталкивал он ее к толпе, осаждавшей зал фоксовского кинотеатра «Уилшайр», — скажи, как ты испоганила фильм». Ему это казалось, наверное, необыкновенно остроумным (по пьянке-то, впрочем, чего не покажется), но только природные веселость, незлобивость и широта натуры позволили Мэрилин тогда, как и всегда, не обратить внимания на выходку захмелевшего Боги. «Вместо этого, — свидетельствует голливудский репортер, — она, повинуясь редкой природной скромности, делающей ее еще очаровательнее, сказала: «Я так потрясена этой первой моей большой премьерой, что сейчас расплачусь». Увидев в секторах для поклонников девушек и мальчиков, Мэрилин стремительно прорвала кордон полицейских, фоторепортеров и журналистов... и направилась прямо к турникетам, где принялась раздавать автографы поклонникам. Она никогда не забывала, что когда-то значил для нее автограф «кинозвезды»... Уже в зале «кинозвёзды» забирались на сиденья, чтобы хоть одним глазом увидеть самую фантастическую «звезду» Голливуда со времен Харлоу. На многих женских лицах нетрудно было заметить следы вульгарной зеленой зависти, смешанной с высокомерным презрением, но общественное лицо, обращенное на Мэрилин Монро, выражало скорее экстаз, чем снобизм».

Итак, интриги руководства, смертельная зависть соперниц, рев толпы. Звезда родилась!

Примечания

1. «Розарита Бич Хотэл» в ту пору представляла собой старомодное заведение милях в двадцати от Тихуаны» (по словам биографа Энтони Саммерса).

2. В 1958 году похожая история произошла на «Коламбии», где уже знакомый читателю Гарри Кон приказал негритянскому актеру и певцу Сэмми Дэйвису-младшему отбросить самую мысль о женитьбе на красавице Ким Новак. Причина и даже лексика примерно те же: «Ты понимаешь, что мне эта девчонка стоит двадцать миллионов? Вот тебе несколько месяцев — делай что хочешь, но о женитьбе забудь!» И брак был расстроен.

3. О них довольно занятно пишет Дэйвид Нивен в книге «Выпускайте неоседланных лошадей!» (David Niven. Bring on the Empty Horses. London, Coronet Edition, 1976).

4. Были, разумеется, и другие причины — например, интенсивное развитие телевидения, расколовшего дотоле целостный зрительский монолит на миллионы осколков и тем самым превратившего слово «масса» в метафору.

5. Кстати говоря, спустя два года была экранизирована и вторая часть повести. Сложно сказать, чем руководствовался Занук, поручая на этот раз роль Лорелеи актрисе Джин Крэйн (роль Дороти по-прежнему исполняла Джейн Рассел). Фильм прошел фактически незаметно, и, полагаю, даже не все историки кино подозревают о его существовании.

6. По-видимому, «Беспокойте не стесняясь!». — И.Б.

7. Занук вообще хил убеждением, что старый Голливуд способен выжить и в новых условиях, потому и организовал фильм с участием старых и новых «звезд», потому и распорядился о съемках его в только что разработанной системе «Синемаскоп» — с анаморфотной насадкой, разворачивавшей изображение 35-мм пленки на широкий экран. Но пройдет два-три года, и от этих иллюзий не останется и следа. Голливуд «моголов» рухнет сразу: из «МГМ» уйдут Н. Шенк (брат Джо Шенка) и Дор Шэйри; Г. Хьюз продаст «РКО»; из братьев Уорнер останется один, Джек; в 1956 г. настанет черед и Занука — он уйдет из «Фокса» (правда, в 1962 г. вернется); в 1958 г. умрет Гарри Кон, еще один обидчик Мэрилин.