Главная / Публикации / С.А. Аннина, Е.В. Прокофьева. «Мэрилин Монро. Жизнь и смерть секс-символа Америки»

Глава 9. «Дружба с сексуальными привилегиями»

Студии «20th Century Fox», конечно, не хотелось так легко отказываться от Мэрилин Монро — возможно, самой прибыльной актрисе за всю историю Голливуда. Строптивице дали шанс одуматься. Ей предложили все-таки прибыть на съемки «Розовых колготок» 20 января. Мэрилин пренебрегла и этим предложением. Телефонные переговоры велись между Лос-Анджелесом и мотелем в окрестностях Палм-Спрингса, куда новоиспеченная чета Ди Маджио — Монро двинулась после Пасо-Роблеса.

Молодожен был по-прежнему крайне озабочен тем, сумеет ли с должным комфортом просматривать телепередачи, и в мотеле потребовал другой номер, когда увидел мутное изображение на экране телевизора в номере, предоставленном им с Мэрилин изначально.

В дальнейшем любовь Джо к телевидению станет, как ни странно, серьезной помехой для супружеской любви. И даже будет упомянута в показаниях Мэрилин на бракоразводном процессе: «Вместо того, чтобы разговаривать со мной, он все время сидел, уткнувшись в телевизор».

Были, впрочем, вещи и пострашнее. Когда в конце января Монро и Ди Маджио улетали в Японию, молодая женщина прятала правую руку под норковой накидкой. Стоявшие вблизи разглядели, что большой палец на этой руке перевязан, и на него наложена шина. Кто-то из журналистов задал участливый вопрос.

Мэрилин явственно смутилась.

«Я ушиблась, — отвечала она. — Джо свидетель. Он даже слышал, как в пальце что-то хрустнуло».

Тревожный симптом. В версию о досадной случайности можно было бы и поверить, если бы друзья Мэрилин позднее не рассказывали, что вспыльчивый супруг часто потчевал ее тумаками и затрещинами. Это, в свою очередь, можно было бы списать на привычку Монро под настроение обзванивать всех своих знакомых подряд и жаловаться на горести подлинные и мнимые. Но синяки на руках и чересчур толстый слой грима под темными очками не объяснить желанием вызвать к себе сочувствие. Мэрилин, якобы ласково, называла мужа «мой забивала», и близкие знали, что это прозвище имеет отношение не только к бейсболу.

Путешествие в Японию было не столько продолжением медового месяца, сколько деловой поездкой. О'Доул по прозвищу Лефти («Левша»), друг и бывший тренер Ди Маджио, уговорил его участвовать в показательных бейсбольных состязаниях в Токио. Лефти тоже только что женился, и в дорогу они отправились вчетвером.

С первой же остановки на Гавайях, в аэропорту Гонолулу, стало очевидно, насколько мировая популярность Мэрилин Монро превышает популярность ее мужа. Его попросту никто не замечал. Ни репортеры, ни публика, которая выражала восторг небезопасным для жизни актрисы образом. Сметая кордоны, на летное поле устремились сотни, тысячи гавайцев. Мэрилин едва не оттерли от спутников, хватали за руки, дергали за волосы, вырвав несколько прядей. Полиция еле отбила ее от почитателей. Перепуганной кинозвезде пообещали, что жители Токио будут вести себя прилично. Но и в столице Японии толпа поклонников окружила Монро прямо у трапа. Мэрилин и Джо метнулись обратно в салон самолета и сумели ускользнуть незамеченными через багажный люк. Однако возле отеля «Империал», где обе четы забронировали себе номера, их тоже поджидала толпа — воющая и бьющая стекла. Разогнать ее не смог полицейский отряд из двухсот человек. Токийцы требовали, чтобы Мэрилин помахала им рукой с балкона. В конце концов она все-таки вышла на балкон и полураздраженно, полушутливо сказала, что любит своих поклонников, но просит их угомониться, это уже перебор. Ведь, в конце концов, она не «какой-нибудь заезжий диктатор или что-то в этом роде».

На следующий после приезда день Мэрилин сидела рядом с мужем на устроенной в его честь пресс-конференции и с тревогой наблюдала, как каменело его лицо: все взгляды и все вопросы присутствующих были обращены исключительно к ней.

Поклонники же продолжали осаждать Монро, стоило ей показаться на улице, и Джо, отчасти из-за страха за жену, отчасти ревнуя к ее славе, строго-настрого запретил Мэрилин выходить без него из отеля.

Мэрилин была раздосадована. Она скучала, слоняясь по номеру или делая вид, что следит за ходом спортивного матча (к бейсболу Монро так и осталась равнодушной). Неудивительно, что приглашение командующего штаба американских войск на Дальнем Востоке генерала Халла выступить перед солдатами в Корее заставило ее оживиться. Джо не хотел ее отпускать, но не мог и удержать насильно. Сопровождать ее он тоже не пожелал. Компанию актрисе согласилась составить Джин О'Доул, жена Лефти.

Первое свое выступление Мэрилин начала прямо в небе. Пилота вертолета, который должен был доставить ее на базу дивизии морской пехоты, она попросила опуститься как можно более низко. А затем, высунувшись так, что двум летчикам пришлось держать ее за ноги, порхала над головами восхищенных пехотинцев, рассыпая воздушные поцелуи.

Через несколько лет она скажет: «Пожалуй, я не понимала, как действую на людей, пока не побывала в Корее».

Она вызвала у военнослужащих такой же ажиотаж, как почти двумя годами раньше — у их собратьев на базе Кэмп-Пендлтон. Только на этот раз восторженных зрителей было куда больше, и крики и свист звучали куда громче.

«Передо мною было семнадцать тысяч солдат, и все они орали и визжали, сколько было сил в легких. Я стояла, улыбаясь им. Начал падать снег. Но мне было так тепло, словно светило летнее солнце... Я всегда боялась публики — всякой публики. У меня сводило живот, кружилась голова и наверняка отказывал голос. Но, стоя под этим сыпавшимся на меня снежком прямо напротив вопящих солдат, я впервые в жизни ничего не боялась. Меня пронизывало только одно чувство — счастья».

А вот как описывает первый корейский концерт Мэрилин Норман Мейлер:

«Из темно-оливковых рубашки и узких брюк Мэрилин переоделась в столь же узкое фиолетовое платье с блестками и таким глубоким вырезом, что ее почти обнажен ная грудь оказалась прямо под леденящими порывами ветра. Ее фигура, под стать первой песне Мэрилин «Бриллианты — лучшие друзья девушки», переливалась кристалликами горного хрусталя и искусственных алмазов. Ее не слишком сильному голосу всегда помогали динамики... а сейчас в ее руках был самый обыкновенный микрофон. Не допев песни, она подошла к стоящему возле кулис солдату, выжидавшему момента ее сфотографировать... И мягко сняла крышку с объектива его камеры со словами: «Дорогой, ты забыл открыть его». Ряды собравшихся сотрясает овация. Сохранились кадры хроники, запечатлевшие ее дрожащей на морозном воздухе в пасмурный зимний день, с открытой грудью, распростертыми руками и разметавшимися во все стороны волосами. Она кокетничает, поводит плечами, как танцовщица в ночном клубе, заставляя слушателей стонать от возбуждения, она поет и дрожит, ей отчаянно не хватает голоса, однако ее не сравнишь ни с одной эстрадной певицей. «Готова поклясться, — скажет она, вспоминая это выступление, — я ничего не чувствовала, я только знала, что мне хорошо». Адепт хемингуэевского кредо, она убеждена: от чего бы ни было хорошо, это хорошо».

Это состояние острого счастья, это «хорошо, от чего бы ни было хорошо» длилось четыре дня. Мэрилин перевозили от одной базы американских военнослужащих в Корее к другой, и в общей сложности ее увидели и услышали примерно сто тысяч человек. Чересчур уж откровенная, провокационная песенка «Сделай-ка это еще раз» на первом выступлении вызвала такую реакцию, что армейское начальство учтиво попросило Монро больше не повторять этот номер.

Только суровый устав не позволял офицерам, сержантам и рядовым носить гостью на руках в буквальном смысле слова. Они соревновались в галантности. Они, как мальчишки (а многие на них и вправду были еще почти мальчишками) соперничали за право принять Монро в столовой своего подразделения и прислуживать ей за трапезой. А она была мила, чутка, внимательна. И, насколько хватало времени, не жалела его, чтобы расспросить каждого своего собеседника о родителях, оставленной дома девушке, планах на будущее.

Прощаясь с американскими воинами в Корее, Мэрилин расплакалась. И сказала: «Это было лучшее, что когда-либо случалось со мной. Единственное, о чем я жалею, — это о том, что мне не довелось повидать других ребят, повидать вас всех. Приезжайте к нам в гости в Сан-Франциско! А сейчас я лечу обратно к самому важному в моей жизни — Джо. Я хочу наконец начать жить своей семьей. Семья превыше карьеры».

По возвращении в Японию она, то ли из-за корейской непогоды, то ли от перевозбуждения, немедля слегла с высокой температурой. И ухаживавшему за женой Джо (этого не отнять — он всегда, даже после развода, трогательно заботился о Мэрилин, стоило ей заболеть) приходилось выслушивать радостные монологи, прерываемые кашлем.

«Ах, Джо! Ручаюсь, ты никогда в жизни не слышал таких аплодисментов!» — «Ты в этом уверена?» — бурчал он и отворачивался. Как-никак, он считал звездой, пусть и бывшей, и себя тоже.

Мэрилин могла бы ничего и не рассказывать: ее выступления в Корее транслировались по телевидению, которому Джо, как это было везде и всегда, посвящал почти все свободное время. И то, что он увидел, ему не понравилось. Как не понравилось и то, что токийские газеты величали Монро «Достопочтенной Актрисой, Виляющей Ягодицами».

Вернувшись в Калифорнию, супруги жили то в Сан-Франциско (у Джо там был ресторан), то в Лос-Анджелесе.

Как и когда-то с Джимом Догерти, Мэрилин старательно, но урывками пыталась исполнять, по всей видимости, абсолютно не подходящую ей роль домашней хозяйки. Стоило ей чуть-чуть ослабить контроль, стать самой собой — и раковина заполнялась грязной посудой, по полу раскидывалась сброшенная на ходу одежда, а крышки от тюбиков с зубной пастой оказывались под пастой. Мэрилин обожала есть в постели, а вместо салфеток использовала простыни.

Мэрилин Монро на военной базе. 1954 г.

Режиссер Билли Уайлдер, создатель, среди прочего, картин «Зуд седьмого года» и «некоторые любят погорячее», о которых речь пойдет чуть позже, не без умиления описывал заднее сиденье «кадиллака» Монро: «В кучу свалены блузки, брюки, платья, пояса, старые туфли, использованные авиабилеты, бывшие любовники, не знаю, что ещё. Словом, такого беспорядка и представить себе нельзя.

А сверху — целая пачка штрафных квитанций за нарушение правил уличного движения... Думаете, это ее волнует? Разве меня волнует, встанет ли завтра солнце?»

Собственно, так бывало и в детстве Нормы Джин — как только девочка освобождалась от строгого надзора Иды Болендер или приютских воспитательниц, она во мгновение ока превращалась в неряху.

Психическое и физическое состояние Мэрилин в этот период пугающе ухудшалось. Она полнела, сильно раздалась в бедрах и плечах. Незваные, но привычные гости — мучившие ее с ранних лет невротические страхи — приходили постоянно. Она уже не могла уснуть без таблеток и порошков — а ими ее охотно снабжал Сидней Сколски, друживший со Швебом, владельцем знаменитой аптеки, где любил посидеть и посплетничать голливудский люд. Джо Ди Маджио мрачно язвил в адрес Мэрилин и Сиднея (к которому, пусть и без оснований, ревновал жену, как и ко всем ее приятелям мужского пола), называя их «друзьями по таблеткам, а не по перу».

Джо вообще часто был мрачен. И просто потому, что тревожился за здоровье жены. И потому, что ему никак не удавалось отвлечь Мэрилин от карьеры (которую он полагал источником всех бед) и сделать из нее «примерную женушку».

«Подумайте, мне самому приходится чистить себе туфли!» — жаловался он завсегдатаям своего ресторана. И те сочувственно кивали головами, хотя и с трудом могли представить себе «Девушку Ммм» с сапожной щеткой в руках.

В Джо вскипала кровь его прадедов, сицилийских рыбаков, для которых «поучить» нерадивую жену кулаками было делом едва ли не обязательным.

Вдобавок он по-прежнему ревновал ее ко всем и каждому — и к людям, которые имели возможность общаться с ней, и к миллионам жадно заглядывавшихся на нее зрителей.

Джо пытался бороться с собой. Он писал в своем дневнике: «Никакой ревности, не забывай, насколько ты одинок и несчастен — особенно без нее». Не настолько уж, видимо, самоуверенным и примитивным был этот экс-спортсмен.

Она же — по крайней мере время от времени — пыталась быть кроткой, терпеливой, «домашней».

Но и самим супругам, и окружающим становилось все очевиднее: «звездный брак» обречен на скорый конец.

В перерывах между ссорами Мэрилин и Джо, так же как и некогда Норме Джин и Джиму, все чаще просто нечего было сказать друг другу.

Вскоре после возвращения из Японии она написала ему: «Я буду любить тебя до тех пор, пока бьется мое сердце. Я хочу, чтобы ты гордился мной как человеком, как своей женой и как матерью твоих детей (двух по крайней мере! Я так решила)».

Но примерно в это же время Мэрилин доверительно шепнула Сиднею Сколски, что собирается выйти замуж за Артура Миллера. Интеллигентный обходительный Миллер, видимо, вспоминался ей (и сильно выигрывал в ее глазах) по контрасту с грубоватым и простоватым Ди Маджио.

Мэрилин продолжала, где могла и откуда могла, набираться знаний — пусть и несколько наивно и хаотично. Она много читала, штудировала книги по психологии и искусству, посещала выставки.

Джо не разделял ее интересов. Однажды она подарила ему золотой медальон, на котором была выгравирована цитата из «Маленького принца» Сент-Экзюпери: «По-настоящему можно видеть только сердцем. Суть вещей незрима для глаз». Муж принял подарок с раздраженным недоумением: «Что, черт побери, это значит?!»

Признание Мэрилин поразило Сколски. Ведь она едва успела разобрать чемоданы после свадебного путешествия! И прожужжала ему, Сиднею, уши, рассказывая, какой прекрасный парень Джо и как она счастлива с ним!

Мэрилин стояла на своем. Всё так, и все-таки она непременно выйдет замуж за Миллера. Это вопрос времени. Пусть Сидней подождет — и он сам увидит. Все увидят.

Не исключено, впрочем, что диалог был сочинен талантливым хроникером Сколски задним числом...

Это было, по словам Сиднея, в тот вечер, когда они возвращались из ресторана отеля «Беверли-Хиллс», где представители журнала «Photoplay» вручили Монро премию «Лучшая актриса 1953 года» — за фильмы «Джентльмены предпочитают блондинок» и «Как выйти замуж за миллионера».

Сколски снова сопровождал Мэрилин, потому что Джо не удосужился приехать из Сан-Франциско, отговорившись нелюбовью к «толпам и показной роскоши». На самом деле его бесила шумиха, которая поднималась вокруг его жены, где бы та ни появилась.

К концу марта 1954 года Мэрилин Монро и «20th Century Fox» пришли к компромиссу. Студия «простила» Мэрилин отказ сниматься в «Розовых колготках». За это Мэрилин должна была сыграть очередную «тупую блондинку» в мюзикле «Нет лучше бизнеса, чем шоу-бизнес». Покладистость вознаграждалась обещанием главной роли в фильме «Зуд седьмого года».

Мэрилин выдвинула свои требования. По условиям семилетнего контракта Монро «Fox» оплачивала ее уроки у Наташи Лайтес. Теперь же студии пришлось раскошелиться еще и на оплату услуг хореографа Джона Коула (постановщика танцевальных номеров в ленте «Джентльмены предпочитают блондинок») и преподавателя вокала Хола Шефера. В дальнейшем актриса выговорила право выбирать себе учителей и репетиторов для всех своих последующих картин.

Шефер оставил нам любопытное наблюдение о Мэрилин Монро: «Ее ощущение собственной ценности было слабо выраженным, но одновременно она была женщиной очень сложной, которая при всем том отлично знала, чего хочет добиться. Хотя ее и переполняли опасения, она начала по-настоящему свободно интерпретировать песни, которые исполняла. Я постоянно сопутствовал ей в студии звукозаписи. В процессе монтажа записанный материал менялся совсем немного, приходилось только вносить паузы и перебивки, а необходимость в повторной постсинхронизации возникала совсем редко. Она питала ко мне доверие, и мы стали довольно близки друг к другу. Меня предостерегали, чтобы я держался от нее подальше и не встречался с ней в частном порядке по неслужебным делам. Я был с ней мягок и деликатен, а это, пожалуй, многое для нее значило и приходилось ей по душе».

Мягкость и деликатность Хола действительно пришлись очень кстати — во время съемок, которые начались в конце мая, Мэрилин чувствовала себя очень плохо. Помимо неврозов ее мучил затяжной бронхит; она приходила на съемочную площадку не просто с огромным опозданием, как обычно, но еще и измотанной бессонными ночами (не спасали даже различные снадобья, к которым молодая женщина прибегала все чаще и чаще), очень быстро уставала. Молодой, красивый, галантный учитель пения проявлял к ней искреннее сочувствие, хотя и не давал ей поблажек: «Одно время она начала опаздывать на занятия, но я сказал, что со мной эти штучки не пройдут... Так я укрепил в ее глазах свою репутацию».

Хол не послушался предостережений: они с Мэрилин, и без того проводя вместе много времени по работе, общались и вечерами, «в частном порядке по неслужебным делам». Были ли эти «дела» плотской связью или лишь нежной дружбой, мы не можем сказать точно. Разумеется, о Мэрилин и Холе сплетничали; Джо, разумеется, бешено ревновал, но, столь же разумеется, ни то ни другое еще ни о чем не говорило.

«Смешно, что мистер Ди Маджио ревнует ко мне больше, чем к остальным людям, с которыми работает Мэрилин, — высказался однажды Шефер. — Это потрясающая девушка, прекрасно относящаяся ко всем нам. Меня очень смущают все эти пересуды».

Чуть позднее, в июле, этот сдержанный и спокойный молодой человек едва не покончил с собой, выпив «коктейль» из стимуляторов, снотворных и жидкости для чистки пишущих машинок. Попытку самоубийства объясняли и тем, что Мэрилин якобы дала любовнику отставку, и тем, что Ди Маджио якобы запугал Шефера угрозами, но все это лишь догадки, доказать или опровергнуть которые, опять же, невозможно.

Музыкальная комедия «Нет лучше бизнеса, чем шоу-бизнес» рассказывала о судьбе большой семьи артистов, потомков ирландских эмигрантов Донахью (напомним, Монро и сама была потомком ирландских эмигрантов). Роль Виктории Хоффман, костюмерши, которая доказывает, что тоже способна выступать на сцене, вписали в сценарий в последний момент специально для Мэрилин Монро. А одну из главных ролей — Молли Донахью — играла Этель Мерман, бывшая напарница Монро по «Хористкам». Этель пела несравнимо лучше Мэрилин, что требовало от Шефера дополнительных усилий и дополнительного терпения, ведь Мэрилин страшно нервничала еще и по этому поводу.

У костюмерши-актрисы Виктории складывались с семейством Донахью — мамой, папой и троицей высокоталантливых отпрысков, мал-мала меньше, — непростые драматичные и местами комичные отношения, от конфронтации до симпатии.

В оценках фильма критики, историки кино и биографы Монро расходились и расходятся по сей день. Так, Тараборелли восхищался: «Сказать об этом кино можно, используя строчку из песни, под которую появляется название фильма, — «Здесь все прекрасно». Длина картины 117 минут, и в его составе 16 музыкальных номеров, по крайней мере половина из которых настолько потрясающе поставлена, что трудно вообразить что-нибудь сопоставимое даже сегодня, несмотря на достижения компьютерной графики».

Спото скептически хмурился: «...весь фильм окончательно затмили чрезмерные зрелищные эффекты, сверхизысканные наряды, а также малоуместные сцены, полные сентиментальной набожности, начиная от кратких проповедей на тему о пользе воздержания и кончая излияниями об артистах, которые становятся принцами».

Так или иначе, мюзикл имел в прокате успех — конечно, не в последнюю очередь благодаря участию в нем Монро.

После съемок очень откровенного, очень сексуального номера «Горячая волна», вызывавшего ярость Джо и нападки прессы («На то, как мисс Монро крутится и извивается, нельзя смотреть без смущения»), Сидней Сколски познакомил Мэрилин с Полой и Сьюзен Страсберг — женой и дочерью нью-йоркского режиссера Ли Страсберга, ведущей фигуры знаменитой «Актерской студии». Монро сказала, что наслышана о Страсбергах и была бы счастлива с ними сотрудничать. Пола ответила, что в Нью-Йорке Мэрилин всегда ждет теплый прием. В дальнейшем этим людям суждено будет стать очередной «эрзац-семьей» Мэрилин Монро, а Пола сделается ее наставницей и доверенным лицом, отстранив от актрисы Наташу Лайтес.

В Нью-Йорк Монро отправилась очень скоро, в августе, когда Билли Уайлдер приступил к работе над комедией «Зуд седьмого года» — киноадаптации одноименной пьесы Джорджа Аксельрода, с аншлагами шедшей на Бродвее.

По сюжету, женатый уже семь лет книгоиздатель Ричард Шерман (актер Том Юэлл, исполнявший эту роль и в бродвейском спектакле) отправляет супругу и сына на каникулы, а сам душными летними ночами грезит о прелестной белокурой соседке из квартиры сверху.

Соседку — охотно болтающую о том о сем с очарованным робким «женатиком» в его мечтах и мило недоумевающую, что же такого он в ней нашел, — конечно, играла Мэрилин.

Коронным номером этой картины стала сцена с развевающимся платьем. Кстати, не совсем белым, как мы привыкли думать из-за черно-белой фотографии, а цвета экрю — оттенка сливок или небеленого льна. Это платье с американской проймой и гофрированной юбкой, в которую были вшиты клинья из более светлой материи, как и остальные костюмы Монро для фильма, придумал и сшил Уильям Травилла.

Не так давно на русский язык была переведена книга Лиз Грегори «Sew Iconik. 10 легендарных платьев». Она, помимо экскурса в историю, содержит выкройки и подробные инструкций по шитью. Так что теперь каждая дама, дружащая с рукоделием, может при желании примерить на себя копию того самого платья Мэрилин Монро — или зеленого платья Киры Найтли из «Искупления», или вечернего наряда Кейт Уинслет из «Титаника»...

Вот яркое, почти гротескное описание съемок знаменитой сцены Норманом Мейлером: «В городе такая жара, что ей, судя по всему, приятно ощущать на бедрах дуновение свежего воздуха. Она отыгрывает этот эпизод с выражением невинной радости — рослая блондинка в белой юбке, похожей на раздутый вокруг талии парус... В эпоху Эйзенхауэра комический эффект всецело определяется тем, сколь откровенен намек на пылающую жаровню секса при сохранении респектабельного холодка невинности. «Ох, — с интонацией Бетти Буп откровенничает героиня фильма. — Я всегда держу трусики в морозильнике». А теперь попробуйте представить себе Джо Ди Маджио в тысячной толпе зевак, слетевшихся сюда со всех уголков Нью-Йорка поглазеть на белые трусики и сногсшибательные бедра Мэрилин, обдуваемые мощной воздушной струей, вырывающейся из тоннеля подземки. Более непристойной сцены он и вообразить не мог. До него доносятся голоса нью-йоркских кобелей. Они изъясняются на жаргоне, замешанном на фекалиях, нечленораздельном гиканье и гастрономии: «Только посмотри на этот кусок мяса!» Не в силах дольше терпеть пытку, он хочет ретироваться...»

Назвать миниатюрную даже по меркам 50-х Мэрилин рослой, конечно, было со стороны Мейлера явным преувеличением, в самом что ни на есть буквальном смысле слова...

В действительности публичные съемки, устроенные в ночь на 15 сентября 1954 года на Легсингтон-авеню, носили исключительно рекламный характер. С самого начала создатели фильма условились, что эффектную сцену позже переснимут в павильоне. А толпа нью-йоркцев, ради которых и было устроено зрелище, ничего особенного под взлетевшим платьем (его поднимал не воздух, шедший из-под решетки метро, а мощный вентилятор) актрисы не разглядела и разглядеть не могла. Мэрилин мало того что изменила своей привычке обходиться без нижнего белья, но еще и натянула поверх обычных трусов скромные панталончики.

Однако собравшиеся легко домыслили все, чего не увидели. А Ди Маджио, который вообще не хотел сопровождать Мэрилин в Нью-Йорк, два часа (было сделано не меньше 15 дублей!) слушал, каменея от гнева, одобрительные возгласы и смотрел на вырисовывающийся в свете мощных софитов силуэт...

Позже, в гостинице, он избил Мэрилин — все еще дрожавшую от возбуждения и ночного холода. Встревоженной Наташе, которая услышала из соседнего номера шум и пришла узнать, что происходит, он проорал в лицо: «Убирайся! Не вмешивайся хоть раз не в свое дело!»

Тем же утром Джо улетел в Лос-Анджелес.

Через две недели, наняв лучшего голливудского адвоката Джерри Гизлера, Мэрилин подала на развод.

Еще спустя несколько месяцев, на великолепном приеме, устроенном в ее честь по случаю завершения съемок в ресторане «Романофф», она удостоилась комплиментов за свою игру и от автора пьесы Джорджа Аксельрода, и от — вот неожиданность! — самого Дэррила Занука. «Это благодаря Билли. Он потрясающий режиссер. Мне бы очень хотелось снова выступить в его картине, но он снимает сейчас историю про Чарльза Линдберга и почему-то ни за что не согласился, чтобы именно я сыграла Линдберга», — ответила Монро. Несомненно, из Мэрилин получился бы очаровательный летчик Линдберг...

Уайлдер — Lucky Billy, Счастливчик Билли, как называли его в Голливуде, — тогда тоже считал возможность работать с Мэрилин редкостной удачей. Позднее он говорил: «Мэрилин выглядела на экране так, что казалось: достаточно протянуть руку, чтобы потрогать ее, словно перед вами было настоящее живое существо. Но это еще не всё. Монро инстинктивно знала, как истолковывать юмористический текст и как преподносить его специфическим для нее образом. Она никогда не бывала вульгарной в ролях, которые без нее вполне могли бы оказаться вульгарными, и когда человек видел ее перед собой в зале кинотеатра, ему становилось как-то приятно на душе. Короче говоря, она обладала такими достоинствами, которыми на экране не могла похвастать ни одна актриса, за исключением Греты Гарбо. Ни одна».

1 июня 1955-го зрителей, идущих на премьеру «Зуда седьмого года», встречало 52-футовое изображение Мэрилин Монро — в светлом платье, пустившемся в полет.

Судя по всему, браку Монро и Ди Маджио в любом случае оставалось жить недолго, и нью-йоркские события послужили лишь катализатором.

Мэрилин с грустью размышляла о неизбежности разрыва в предшествовавшие ему месяцы. И вспоминала о своем «мистическом двойнике» Джин Харлоу. Та тоже настрадалась, опрометчиво выйдя замуж за кинооператора Гарольда Россона, с которым не прожила и года.

«Я постоянно думала про Харлоу, раз за разом размышляя по поводу событий в ее жизни. Получалось так, словно меня навещали духи, и порой мне думалось, уж не я ли сама их провоцирую? Мне кажется, наши с ней души были похожими или что-то в этом роде, даже сама не знаю. И еще: я все время задумывалась, неужто и мне суждено умереть такой же молодой?»

Правда, тогда Мэрилин уже была старше, чем Джин на момент своей смерти.

Джо Ди Маджио после расставания с Мэрилин, которое вызвало не меньший фурор, чем их свадьба, говорил журналистам, что произошла ошибка, что Мэрилин, конечно же, «прозреет», что она «хорошая девушка — молодая и наивная», введенная в заблуждение «своими мнимыми друзьями».

А она решилась на откровенное признание: «Ему не нравились женщины, которых я играла, — он их считал потаскухами. Не знаю, какие мои картины он при этом имел в виду! Ему не нравились актеры, которые меня целовали, и не нравились мои костюмы. Словом, ему не нравилось все, что было связано с моими фильмами, и еще он ненавидел всю мою одежду. Когда же я объясняла ему, что обязана так одеваться и что это часть моей работы, он посоветовал бросить такое занятие. Но неужели он не понимал, на ком женится, когда мы регистрировали брак? Честно говоря, наше супружество был своего рода сумасшедшей и трудной дружбой с сексуальными привилегиями. Позже я сообразила, что браки часто бывают именно такими».

Однако характеристика «дружба с сексуальными привилегиями» больше подходит к отношениям Мэрилин с Фрэнком Синатрой, начавшимся вскоре после ее развода.

Как и в случае почти со всеми остальными «неофициальными» романами Монро, реальность ее романа с Синатрой вызывает сомнения. Мы знаем о нем в основном из рассказов горничной и секретарши Мэрилин Лены Пепитоне, которая в соавторстве с Уильямом Стэдьемом и Морисом Хакимом выпустила в начале 70-х книгу «Секрет Мэрилин Монро». Лена, которая, в свою очередь, могла узнать об этом только из рассказов Монро, потому что начала работать на нее позднее, в 1957-м, писала, что несколько недель 1954 года Мэрилин и Фрэнк провели вдвоем в его доме. Но слова Пепитоне подтверждают и некоторые друзья Синатры.

Это была не любовь, а взаимное зализывание ран. Она, несмотря ни на что, все еще любила Джо. Он в очередной — и не в последний — раз разошелся с любимой женой, кинозвездой Авой Гарднер. Фрэнк и Мэрилин жались друг к другу, как напуганные дети, — и бесконечно тосковали по тем, с кем жить не могли «ни вместе, ни врозь».

Они не сразу стали любовниками, и то, что Синатра ухитрялся сохранять целомудрие бок о бок с главным секс-символом Америки, удивляло и даже забавляло его приятелей. Но однажды ранним утром Фрэнк застал обнаженную Мэрилин на кухне. Посасывая палец, она с серьезнейшим видом пыталась сделать трудный выбор между грейпфрутовым и апельсиновым соком — и выглядела при этом так невинно и в то же время соблазнительно, что Фрэнк не выдержал.

«Это было концом платонических отношений между ними, — говорил друг Синатры Джимми Уайтинг. — Он сказал мне, что взял ее тут же, в кухне, около закрытого холодильника. "Парень, — сказал он мне, — у меня никогда в жизни не было такого секса. Она — совершенно фантастическая женщина"».

Мэрилин, как мы помним, вообще обожала расхаживать голой по дому — эта деталь придает словам Пепитоне и Уайтинга правдоподобность. Фрэнка не всегда это трогало — иногда и бесило. Особенно когда она сомнамбулой проплывала через комнату, полную его друзей. Как-то раз Мэрилин таким манером смешала мысли и спутала карты игрокам в покер, и Синатра при всех заорал на нее: «А ну убери отсюда свой жирный зад!»

Потом он пришел к заплаканной Мэрилин в спальню, попросил прощения, и они помирились.

Знакомые Синатры говорили, что он обращается с Мэрилин куда мягче, чем с любой другой из своих пассий. Синатра предпочитал сильных женщин и не терпел капризов. Мэрилин тоже не была слабой — но была нервной, ранимой, хрупкой. Фрэнк чувствовал это — и воспринимал звезду, желанную для миллионов блондинку как «милого ребенка», который нуждается в снисходительности.

Все это делает тем более удивительной скандальную выходку Фрэнка Синатры и Джо Ди Маджио в начале ноября. Еще в октябре, пока тянулось бракоразводное дело (если верить Пепитоне — как раз тогда, когда Мэрилин и Фрэнк жили вместе), Синатра с согласия Ди Маджио нанял частных детективов, которые должны были следить за Монро и Холом Шефером, по-прежнему продолжавшими общаться, и застукать их, если им придет в голову заняться любовью. Шефу детективов, по забавному совпадению — однофамильца первого мужа Мэрилин, Фрэнк сказал, что это нужно для того, чтобы Ди Маджио выиграл дело о разводе.

«Мы делали то, за что нам заплатили, — вспоминал Джо Догерти. — Мы следовали за Мэрилин Монро по всему этому проклятому городу, ожидая, когда она встретится с этим парнем. Она тоже знала, что мы у нее на хвосте, и это сильно нервировало ее, потому что она чуть не вмазала свой автомобиль в дерево, пытаясь оторваться от нас. В другой раз она рванула на красный свет и чуть не сбила какую-то старуху с полной сумкой, переходившую улицу. Когда она вышла из машины и начала извиняться, мы начали фотографировать издали, надеясь, по крайней мере, сделать хорошие снимки Мэрилин Монро, которые мы сможем продать позднее. Оглядываясь назад, я понимаю, что это был грязный бизнес. Мы запугали ее. Мы запугивали ее дома и на дороге. Не знаю, чем все это кончилось, но могу сказать, что мы не добыли ничего, что можно было бы использовать против нее».

Ф. Синатра

Трудно понять, чем руководствовался в своих действиях Синатра. Возможно, он, близкий друг Джо, запутался в своих чувствах и не мог решить, на чьей же он стороне. Возможно — если он действительно был любовником Мэрилин — хотел отвести подозрения Ди Маджио от собственной персоны. А возможно, поведение Синатры объяснялось тем, что он, хотя и не был страстно влюблен в Мэрилин, все-таки тоже слегка ревновал ее к Шеферу и другим гипотетическим соперникам.

27 октября суд вынес постановление о разводе Мэрилин Монро и Джозефа Пола Ди Маджио, но окончательно оно должно было вступить в силу только спустя год. Развод двух звезд, разумеется, стал таким же замечательным поводом для газетных публикаций и сплетен, как их свадьба. Многие иронизировали, не веря ни Мэрилин, назвавшей причиной крушения своего брака холодность и равнодушие Джо, ни Ди Маджио, обвинявшего жену в чрезмерной демонстрации своей сексуальности. Так, Рой Крафт, сотрудник «20th Century Fox», выразился весьма хлестко: «Когда они поженились, Мэрилин уже обладала соответствующей репутацией. Если строишь дом рядом с бойней, не стоит жаловаться на визг забиваемых свиней».

Вечером 5 ноября Фрэнк Синатра вместе с Джо и еще одним своим приятелем ужинали в итальянском ресторане. Этот приятель, Хэнк Соникола, впоследствии и сообщил, что в ресторан Синатре позвонил детектив: доложить, что Мэрилин Монро и Хол Шефер находятся вместе, в квартире ученицы Хода Шейлы Стюарт.

Вчетвером, прихватив с собой и метрдотеля, компания ринулась по указанному адресу. Уже вшестером — с поджидавшими их детективами — они, выбив в дверь, ворвались в помещение с воплями: «Руки прочь от Мэрилин Монро!»

И осеклись, услышав женский крик и увидев сидящую на постели женщину, ничем не напоминавшую ни Мэрилин, ни Шейлу.

Они ошиблись дверью... Много лет спустя Хол Шефер признался, что действительно был тем вечером в том доме вместе с Мэрилин — только в другой квартире. Парочка успела под шумок уйти незамеченной через черный ход.

А Флоренс Котц, нечаянная жертва налета, четыре года судилась с Ди Маджио и Синатрой, но сумела взыскать с них всего 7500 долларов вместо запрошенных поначалу 200 тысяч.

За день до этого происшествия, 4 ноября, прошел тот самый прием в ресторане «Романофф». На него были приглашены 80 гостей, и среди них — Кларк Гейбл. Мэрилин наконец познакомилась с человеком, которого в детских грезах представляла себе своим отцом. Она танцевала с ним и чувствовала себя на седьмом небе от счастья.

Через два дня после нападения на Флоренс Котц Мэрилин попала в больницу из-за обострения мучивших ее постоянно «женских недомоганий». Об этом событии стоит упомянуть хотя бы потому, что доставил ее в приемное отделение... Джо Ди Маджио. Она простила ему (как и Синатре) безумную выходку со слежкой и взломом чужой квартиры. Она все еще не могла обойтись без Джо в трудную минуту. Они решили остаться друзьями, как и множество других разведенных супружеских пар. Но, в отличие от множества других пар, эта формулировка в их случае не была пустой фразой. Другом Джо действительно оказался гораздо лучшим, чем мужем...

Когда Мэрилин выписалась из больницы, они с Джо поужинали в том ресторане, где состоялось не так уж давно — не прошло и трех лет — их первое свидание. Их осаждали репортеры: неужели знаменитости собираются вновь воссоединиться? Мэрилин с подыгрывавшим ей Джо мило отшучивались и отнекивались. На предстоящее сорокалетие Монро подарила экс-супругу золотые часы, которые он долго и с удовольствием носил.

Конец осени — начало зимы были для Мэрилин Монро сложным во всех отношениях временем. Чтобы хоть как-то развеяться, она, неизменно сопровождаемая Сиднеем Сколски, бродила по ночным клубам Голливуда. Однажды она разговорилась в таком заведении со знаменитой джазовой певицей Эллой Фицжеральд, и та пожаловалась, что ее агентов грубо отшили, когда они пытались договориться насчет ее выступлений. Мэрилин прежде никогда не задумывалась о том, что темнокожих артистов, среди которых было так много замечательных музыкантов и артистов, считают недостойными клубной сцены. Это возмутило ее до глубины души. И Монро сделала шаг, который, безусловно, делает ей честь.

Элла Фицджеральд рассказывала: «Я по-настоящему обязана Мэрилин Монро... это из-за нее я стала играть в «Mocambo», очень популярном ночном клубе 50-х годов. Она лично позвонила владельцу клуба и сказала ему, что хочет, чтобы я была немедленно принята, и если он сделает это, она брала бы передний столик (в этом клубе) каждую ночь. Она сказала ему, — и это была правда, из-за ее статуса суперзвезды, — что пресса будет сходить с ума. Хозяин ответил «да», и Мэрилин была там, за столиком, каждый вечер. Пресса пошла за борт. После этого мне никогда уже не приходилось играть в небольшом джаз-клубе. Она была необычной женщиной, немного впереди своего времени. И она об этом не знала».

Весь 1954 год Милтон Грин не покладая рук готовил почву для создания совместной с Монро независимой кинокомпании.

Его адвокатам удалось найти в контракте актрисы с «20th Century Fox» лазейку, которая могла бы позволить ей без особого ущерба для себя освободиться от семилетнего рабства.

Мэрилин чувствовала себя на пороге перемен. Она страшилась их, но все же предвкушала будущее, полное истинного творчества и свободы.

«Мне никогда не представился случай научиться чему бы то ни было в Голливуде, — говорила она чуть позже. — Мне навязали слишком быстрый темп работы. Меня гнали из одной картины в следующую. А если ты беспрерывно делаешь одно и то же, оно перестает быть для тебя интересным или поучительным. Я хотела постоянно развиваться как женщина и актриса, а в Голливуде никогда не спрашивали моего мнения. Мне только говорили, в котором часу я должна явиться на работу. Чувствую, что благодаря отъезду из Голливуда и прибытию в Нью-Йорк я в большей степени стану сама собой. В конце концов, если я не могу быть собой, то зачем мне вообще быть?»

Перед Рождеством 1954 года Милтон Грин увез Мэрилин из Лос-Анджелеса.