Главная / Публикации / М. Шнайдер. «Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика»

Брентвуд, Фифт Хелена-драйв, 4 августа 1962 года

Когда Артур Миллер открыл экземпляр «Лайф», который только что купил в киоске на Пятьдесят седьмой улице, и обнаружил фотографии обнаженной Мэрилин, выходящей из бассейна, он не мог не подумать, что ее вызывающий, непринужденный взгляд наигран, что он скрывает рану, унижение. Он вспомнил ее три года назад в их комнате в Бруклине, без одежды, растерянную, не понимающую, где она. Ему она напоминала птицу, которая, влетев случайно через открытое окно, мечется по комнатам испуганно и отчаянно. Мэрилин откинула назад волосы и села на биде с закрытыми глазами, опущенной головой, расставленными ногами. В проем приоткрытой двери он видел, как она приходит в себя, возвращается к нему. Она нежно улыбнулась. «Ее не вынуждают этим заниматься, — подумал он. — Ведь есть и другие способы общения с людьми».

Интервью, которое Мэрилин дала после своего увольнения из фильма «Что-то должно рухнуть», появилось в «Лайф» накануне ее смерти. Она представляется счастливой, спокойной, уверенной. «В детстве я часто ходила на аллею, где знаменитые кинозвезды оставляют отпечатки босых ног на свежем цементе. Я ставила свою ногу в какой-нибудь отпечаток и говорила себе: «Ох! Они слишком велики. Бедняжка, твоя очередь никогда не настанет». У меня было странное впечатление в тот день, когда я поставила ногу на свежий цемент. Именно в тот день я поняла, что нет ничего невозможного».

На Аллее Славы Голливуда мы словно идем по небесному кино. Земля и время перевернулись. Звезда по имени Мэрилин и камера, выгравированные в бронзе на красно-коричневом бетоне, находятся прямо перед Макдоналдсом, дом 6774, Голливуд-бульвар, недалеко от Китайского театра Граумана, где она проводила послеобеденные часы, одна или с Грейс МакКи, теряясь и находя себя среди звезд темного зала.

Напротив, под номером 7000, «Голливуд Рузвельт Отель», открытый в 1927 году, который стал местом, где впервые проводился банкет наград Академии. Мэрилин позировала там раздетой перед бассейном, когда ей было двадцать пять лет, а позднее, в середине пятидесятых годов, она часто останавливалась в номере 1200. В то время она еще удивлялась собственной известности: «Люди смотрят на меня так, как будто я какое-то зеркало, а не человек. Они меня не видят. Они видят во мне свою собственную непристойность. Потом надевают свою маску и обзывают меня непристойной женщиной».

В декабре 1985 года, после ремонта, который привел гостиницу тридцатых годов в полное соответствие с дурным вкусом современности, одна из служащих «Голливуд Рузвельт Отеля» по имени Сьюзен Леонард чистила зеркало в кабинете дирекции. Она ясно увидела, как из глубины зеркала к ней приближается белокурая женщина. Она быстро оглянулась, но за спиной никого не было. Отражение пропало не сразу. Позднее выяснили, что раньше это зеркало висело на стене номера 1200. Среди других реликвий золотых годов Голливуда, которым посвящены тематические номера отеля, вы можете увидеть «зеркало с привидением». Теперь оно висит в коридоре с лифтами.

В субботу, 4 августа 1962 года, поздним утром, к Мэрилин пришла Агнес Флэнаган, одна из ее парикмахерш и давняя подруга. «Вскоре, — рассказывает она, — курьер принес пакет. Упаковка была надорвана и склеена вновь. Казалось, этот пакет много путешествовал. На полустершейся почтовой марке была дата на итальянском языке. Можно было разобрать только буквы ROM. «ROMA — Рим? Роми?» — прочла Мэрилин». Знак из прошлого или предвестье чего-то в будущем. Любовь — это анахронизм. Сигнал доходит до вас, когда уже угас. Был ли этот пакет сообщением сам по себе? Мэрилин открыла его, затем пошла к бассейну с вынутой из него игрушкой — плюшевым тигренком. Она села у воды, молча прижимая его к себе. Агнес подумала, что она, вероятно, страдает ужасной депрессией, хотя ничего не говорила об этом. Не зная, что делать, Агнес поднялась и ушла.

На фотографиях сада Монро, сделанных на следующий день, можно разглядеть двух плюшевых зверушек, валяющихся на бортике бассейна. Одна из них напоминает тигренка.

Мэрилин не упомянула о странной посылке, хотя после этого провела почти всю вторую половину дня на консультации с психоаналитиком. Попросив Пэт Ньюкомб уйти, Гринсон два часа разговаривал с пациенткой, затем посоветовал ей прогуляться с Юнис по берегу моря. Они немного прошлись, но у Мэрилин на песке подкашивались ноги. Затем вернулись, и беседа продолжилась до семи часов вечера. Телефон часто звонил, но психоаналитик не позволял Мэрилин снимать трубку. Ошеломленному Ральфу Робертсу он сухо ответил: «Ее нет» — и дал отбой.

Вечером семья Гринсонов устраивала званый ужин, и ему пришлось вернуться домой, чтобы переодеться. Как только он пришел домой, Мэрилин позвонила ему и радостным тоном сообщила хорошие новости о сыне Джо ДиМаджио. Кстати, она спросила Гринсона, не взял ли он ее флакон нембутала. Он ответил отрицательно, удивившись ее вопросу, так как думал, что в последнее время она снизила потребление барбитуратов. Но, так как у нее в распоряжении не было снотворных, Гринсон не видел причин для беспокойства. На самом деле накануне Мэрилин, тайком от психоаналитика, получила от Энгельберта рецепт на двадцать пять капсул. Доза, достаточная для самоубийства.

Оставшись одна, она бросилась к телефону и набрала несколько номеров. В семь тридцать Питер Лоуфорд слышал по телефону голос сломленной Мэрилин. «Наркотики или алкоголь или то и другое», — подумал он и, чтобы предупредить ее психоаналитика, позвонил его зятю, Рудину. До Гринсона дозвониться ему не удалось.

После этого показания расходятся. По одной версии, психоаналитик в сопровождении Рудина вернулся к Монро вечером, после своего ужина, к полуночи, встревоженный состоянием, в котором оставил пациентку, и довольно нервный, потому что недавно бросил курить. Он нашел ее спальню в большом беспорядке. На деревянном ночном столике — груда пластиковых флаконов, но ни в одном из них нет нембутала, и роман, который Лео Ростен посвятил ему, «Доктор медицины капитан Ньюман». Мэрилин отвечала ему бессвязно, и он решил дать ей выспаться. Он не подумал о том, что, упомянув нембутал в своем последнем звонке, она хотела сказать: я достала смертельную дозу и смогу ею воспользоваться.

Рудин говорил, что Гринсон позвонил ему около полуночи. Психоаналитик встретил его на Фифт Хелена-драйв и сразу сообщил, что Мэрилин умерла. По другой версии, он больше не видел и не слышал Мэрилин после ее последнего телефонного звонка.

В книге, раскрытой и валяющейся корешком вверх, можно прочесть: «Психиатр, полный сочувствия, узнал, что молодой человек, которого он вылечил от травмы, погиб в бою». «Наша работа, — говорит врач, — чинить их, чтобы они были в хорошем состоянии и достаточно здоровы, чтобы покинуть нас и пойти на смерть».

На столе — начало письма к ДиМаджио: «Дорогой Джо, если бы я только могла сделать тебя счастливым, мне удалось бы совершить самое великое и самое трудное дело: сделать кого-то совсем счастливым. Твое счастье означает мое счастье и...»

Ночь сгущается над Тихоокеанским побережьем. Санта Анна, знойный сухой ветер, гуляет по Лос-Анджелесу до самого океана, неся в воздухе отзвуки песенок Синатры, которые слушает Мэрилин, запершись в своем доме в Брентвуде. Dancing in the Dark. Стены из цементных блоков толщиной шестьдесят три сантиметра; окна защищены коваными чугунными решетками. Двери и ворота, широкие, украшенные ручной лепниной, создают впечатления безопасности и уверенности в завтрашнем дне. Огораживающие сад высокие стены из искусственного мрамора защищают ее одиночество, а гигантские эвкалипты служат защитной завесой. Когда звезда переехала в этот дом, она описала его как крепость, где сможет чувствовать себя защищенной от всего мира. В этот вечер дом кажется ей тюрьмой. Она вспоминает фразу Фицджеральда о Голливуде: «Мир тонких перегородок и раскрашенных холстов».

Мэрилин снова слушает, как Синатра поет Dancing in the dark. Перед ее внутренним взором возникает сцена, произошедшая несколько месяцев назад. Она занималась с ним любовью, как занимаются любовью в последний раз — они были отделены и одновременно слиты. Они делали друг другу больно, потому что им только это и оставалось, чтобы снова прикоснуться друг к другу. Два отчаявшихся человека, которые бросились друг к другу, друг в друга, чтобы умереть и чтобы выжить. До конца песни. Неподвижные жертвы кораблекрушения, бьющиеся с волнами и смертью, они остались в полной темноте. Впервые они делали это, не видя друг друга, кружась один вокруг другого, удивленные своей близостью. Обычно он любил видеть ее лицо, когда овладевал ею, а она любила чувствовать его взгляд, полный страсти и нежности. Он мог достичь оргазма, только если видел в глубине ее широко открытых глаз тень желания, и всегда отстранялся от нее в последний момент, чтобы похитить взглядом ее неуловимую красоту. Но этот танец в темноте, этот печальный вальс разделял их, и оставалась только ночь. «Время не ждет, мы здесь, но пора уходить». У них больше не было времени. Больше не оставалось ничего, кроме времени, ночи и прикосновений. Пот, плоть под цепляющимися руками. И никакого образа друг друга. Ни слова. Музыка тел.

Она вновь вспоминала о Ромео. Об этих словах: искать свет другой любви, чтобы осветить ночь. И с ним тоже она танцевала в темноте, их тела разделяло бесконечное расстояние, но каждый входил в сердце другого, как возвращаются домой, «и можно смотреть на музыку вдвоем, танцуя в темноте».

На другом конце Америки Норман Ростен вскочил, разбуженный ранним утром в своей нью-йоркской квартире телефонным звонком. Он забыл о холодном крае каменного балкона на 57-й улице. Но когда он услышал звонок, то понял, что это зов, к которому он был готов. На первый взгляд разговор был веселым и оживленным.

— Ты видел мое новое интервью в «Лайф»?

— Конечно. Очень хорошо. Очень свободно. Ты говоришь как человек, которому нечего терять.

— Всегда есть, что терять. Но надо же нам как-то начинать жить, не так ли?

Мэрилин заговорила о своем доме, ремонт в котором был почти закончен. Плиточный пол был готов, мебель наконец доставили. Она прыснула от смеха;

— Конечно, мексиканская. Конечно, фальшивая. А мой сад — вот увидишь, какой он стал красивый с новыми кустами. (Она перескакивала с одной темы на другую.) Кстати, возможно, съемки фильма возобновят. С другой стороны, я получила предложения от всех. Чудесные предложения, но у меня пока не было времени о них подумать.

Она говорила без умолку. За этими фразами скрывалось закодированное послание, которое он старался расшифровать.

— Будем жить, пока не начали стареть, — продолжала она. — Как ты живешь на самом деле? А Гедда? Уверен, что все хорошо? Слушай, я прощаюсь, у меня звонок из-за границы. Перезвоню тебе в понедельник. До свидания.

Задним числом он подумал, что она обманула его. Она так и не сказала, что готовится покончить с собой, или она сама еще этого не знала?

Норман и его жена были в числе присутствовавших на похоронах Мэрилин — всего собралось тридцать один человек. Актриса завещала 5000 долларов их дочери Патриции, чтобы оплатить ее обучение. Впоследствии Ростен нашел стихотворение, которое Мэрилин написала для него:

Не плачь, куколка,
Нет, не плачь.
Обнимаю тебя, укачиваю — засыпай.
Тише, тише, я притворюсь сейчас.
Что я — не моя мертвая мама...
Дорога идет под уклон,
Цок-цок-цок-цок,
Как та куколка в коляске —
По ухабам, по ухабам.
Мы уедем далеко.