Главная / Публикации / М. Шнайдер. «Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика»

Лос-Анджелес, Вествуд Виллидж, ноябрь 1960 года

Последний вечер в Рено был полон патетики. Напившись бурбона, Мэрилин разглагольствовала: «Я стараюсь найти себя как личность. Миллионы людей живут своей жизнью, но не находят себя. Единственный способ для этого, который наконец я нашла, — это испытать себя в качестве актрисы».

4 ноября Хьюстон переделал в голливудских студиях последние сцены счастливого конца «Неприкаянных», в котором Мэрилин и Гейбл вместе уходят в жизнь. С опозданием на сорок дней этот фильм наконец был окончен. На следующие выходные Мэрилин и Артур Миллер улетели в Нью-Йорк двумя отдельными рейсами. Ей досталась квартира на Пятьдесят седьмой Восточной улице, он поселился в отеле «Адамс», на Восемьдесят шестой Восточной улице.

Она возобновила ежедневные сеансы с Марианной Крис, а в остальное время рассматривала обзорные листы черно-белых кадров, снятых Анри Картье-Брессоном, Инге Морант и Евой Арнольд во время съемок «Неприкаянных», и крест-накрест вычеркивала красным фотографии, на которых появлялся Артур. Через двенадцать дней, узнав о смерти Кларка Гейбла, Мэрилин не упомянула о ней в разговоре с Крис. Только несколько недель спустя, вернувшись в Лос-Анджелес, она поспешила к Гринсону, в его кабинет на Беверли Хиллз.

— Вы не представляете, как меня потрясло известие о смерти Кларка. В любовных сценах в «Неприкаянных» я целовала его страстно. Мне нравились его губы; его усы медленно ласкали меня, когда он поворачивался к камере спиной. Я не хотела с ним переспать; я просто хотела, чтобы он знал, как я его люблю. Хотела чувствовать голой кожей его одежду. Как-то я пропустила день съемок. Он положил мне руку ниже спины, как гладят кошку, и сказал; «Если не совладаешь с собой, я тебя отшлепаю». Потом посмотрел мне прямо в глаза; «Только не искушай меня» — и рассмеялся, он смеялся до слез. Эти стервятники из Академии киноискусства и кинотехники, — она иронично подчеркнула эти слова, — даже не наградили его «Оскаром» за «Унесенных ветром». В первый раз я смотрела этот фильм, когда мне было лет тринадцать. Это был самый романтичный фильм, который я видела в своей жизни. Но когда я познакомилась с Гейблом, все было иначе; мне хотелось, чтобы он был моим отцом, — пусть шлепает меня, сколько захочет, только бы он обнимал меня и говорил, что я дорогая папина девочка и что он меня любит. Конечно, вы скажете; «Классическая эдипова фантазия».

Гринсон молча поглаживал усы.

— Самое странное, — продолжала Мэрилин, — что на днях я видела его во сне. Я сидела у него на коленях, он прижимал меня к себе и говорил «Меня приглашают играть в продолжении «Унесенных ветром». Может быть, станешь моей новой Скарлет?» Я проснулась в слезах. На съемках «Неприкаянных» его прозвали Королем, и все — актеры, технический персонал и даже сам Хьюстон — смотрели на него с уважением. Мне бы хотелось, чтобы когда-нибудь так относились ко мне. Для всех он был мистером Гейблом, но меня он попросил называть его Кларк. Однажды он сказал мне, что между нами есть что-то общее, что-то очень важное. Общая тайна. Его мать умерла, когда ему было шесть месяцев.

Вскоре после этого, на одном очень напряженном сеансе, Мэрилин, с расширенными зрачками, словно взгляд ее был устремлен на что-то невидимое или в темноту, сказала легким, почти радостным голосом, как будто рассказывая ребенку сказку:

— Когда я была маленькая, я играла в Алису в Стране Чудес: заглядывала в зеркала и задумывалась, кто я такая. Это действительно я? Кто смотрит на меня из зеркала? Может быть, там кто-то мной притворяется? Я танцевала, строила гримасы, чтобы увидеть, сделает ли девочка за стеклом то же самое. Наверное, все дети увлекаются играми воображения. В зеркале есть волшебство, так же, как в кино. Особенно, когда играешь кого-то, кто сильно отличается от тебя самой. Я, бывало, наряжалась в мамины платья и красилась так же, как мама: подводила глаза, красила губы и щеки. Конечно, я больше похожа была на клоуна, чем на сексуальную женщину. Надо мной смеялась. Я плакала. Когда меня брали в кино, я никак не хотела уходить, меня приходилось буквально стаскивать с места. Я спрашивала: все это правда или один обман? Эти громадные картины там, наверху, на широком экране темного зала — это было счастье, транс. Но экран оставался зеркалом. Зеркалом, которое смотрело на меня? Это правда я — девочка в темноте? Я — гигантская женщина, нарисованная серебряным лучом? Я — отражение?