Главная / Публикации / А. Бревер. «Неприкаянная. Жизнь Мэрилин Монро»

1945-й: аэропорт Метрополитан, Ван-Найс, Калифорния

На старом авиационном заводе Timm Aircraft в аэропорту Метрополитан актер Реджинальд Денни создал компанию по продаже радиоуправляемых авиамоделей. В начале тридцатых годов двадцатого века, находясь на пике актерской карьеры, Денни, во время Первой мировой войны служивший наблюдателем-стрелком в британской Королевской авиации сухопутных войск, открыл на Голливудском бульваре магазин по продаже радиоуправляемых моделей для хобби, изначально называвшийся Reginald Denny Enterprises, но вскоре преобразованный в «Radioplan Company». Наиболее привлекательным активом компании являлся радиоуправляемый самолет, который Денни и его команда выпускали под маркой Dennymite. Несколько модифицированный в 1938 году самолет Денни привлек интерес американской армии: там полагали, что дешевые радиоуправляемые модели будут весьма полезны для обучения расчетов зенитной артиллерии. Теперь Денни производит радиоуправляемые самолеты OQ-2. Сотнями. Находящийся в Ван-Найсе, примерно в двадцати милях от Лос-Анджелеса, аэропорт Метрополитан представляет собой окруженный сельхозугодьями промышленный центр. Некогда аэропорт для «звезд», позднее резервный звуковой киносъемочный павильон, Метрополитан в 1942 году был куплен военными, и хотя многие из его помещений были переоборудованы в производственные цеха для нужд оборонной промышленности, в некоторых все еще проходили съемки. В одном конце аэропорта изготавливались самолеты, в другом снимались сцены из «Касабланки». Сейчас, в середине сороковых, производство в полном разгаре. Гражданские рабочие, главным образом женщины, для нас так и оставшиеся безымянными, заняты чрезвычайно важным для страны делом. Мы изготавливаем «дроны» — радиоуправляемые самолеты. Замеряем бальзу¹. Режем. Собираем и склеиваем. Одни окрашивают детали. Натягивают брезент на каркас. Другие делают миниатюрные парашюты, которые затем убираются в фюзеляж. Третьи следят за качеством производимой продукции.

Все мы здесь сироты. Сидим за столами по всему периметру гигантского склада. Мы — производственная линия. Для девушек это — дом. Наш заработок и наш вклад в поддержку военной экономики. Но прежде всего то, чем мы можем себя занять. Здесь молодая жена забывает, что потеряла точку опоры, после того как ее мужа отправили за море. Все мы здесь одиноки, но, по крайней мере, переживаем одиночество вместе. Бо́льшую часть времени мы думаем об одном и том же, терзаемся одним и тем же беспокойством. И хотя иногда бывает приятно высказаться вслух, тем самым подтверждая или напоминая себе, что ты не одинока в этих чувствах, правда состоит в том, что, озвучив свои мысли, ты, как правило, начинаешь чувствовать себя еще более одинокой. Иногда ты даже жалеешь, что не промолчала. Здесь много девушек, но ощущение пустоты и отстраненности все равно остается, быть может, потому, что мы сидим в ангаре с высоченными потолками и перекрещивающимися металлическими балками, напоминающими об истинном назначении этого помещения и вызывающими у каждой работницы ощущение собственной незначительности и маловажности.

Она всегда занимает одни и те же места как у сборочной линии, так и в комнате отдыха, куда девушки выходят на ланч. Трудно сказать, что это — привычка, высокомерие или безразличие. Она бы и смешалась с другими, но, похоже, предпочитает оставаться незамеченной. Остальные девушки шумны и запальчивы, стараются привлечь к себе внимание своими историями, тревогами, сплетнями. Она больше общается с женщинами постарше, с теми, чьи мужья оставили служебную карьеру и ушли сражаться, с теми, которые многое повидали, многое знают, и у них уже нет ни сил, ни желания заявлять о себе во всеуслышание. В лице ее как будто затаилась вечная печаль. Ей не больше девятнадцати; черты еще не оформились, плечи тонкие и хрупкие, тело лишь начинает расцветать, когда она говорит, все сказанное легко забывается; однако же если вы внимательно всмотритесь в ее лицо и попытаетесь понять, каким оно станет в старости, вы поймете, что это невозможно, как и представить, каким будет окончательный узор трещинок на гладком фарфоре, когда истечет его срок. Она как будто уже прожила эту жизнь однажды и знает, каково быть в мире несчастных женщин, знает, как устроен этот мир. Ей нравится механистичность работы. Иногда взгляд ее на какое-то время уходит в дальний конец ангара, тогда как пальцы продолжают привычно работать с парашютной тканью, и можно догадаться, о чем она думает: об уютной, залитой светом заходящего солнца комнате, в которой на темно-коричневой кушетке у камина сидит, с книгой на коленях, она сама, сидит так ровно и непринужденно, что, должно быть, даже не вздрогнет, если книга вдруг сползет с колен и упадет на пол.

Она не отмалчивается, если ее спрашивают, но рассказывает о себе не так уж и много. Ее муж (они женаты всего пару лет) год назад оставил работу в «Lockheed» — откликнулся на призыв надеть форму. Нанявшись в торговый флот, он сначала работал инструктором по физподготовке, а затем, когда началась война, был переброшен в южную часть Тихого океана. Тот факт, что он служит в торговом флоте, поначалу приносил хоть какое-то успокоение. В конце концов, они занимались всего лишь переброской войск и военных материалов. Она рассказывает об этом с такой наивностью, словно он вовсе и не находится в районе, охваченном войной. «А разве это, по сути, не военно-морской флот?» — спрашивает одна из девушек, сидящих слева, но она качает головой и повторяет: «Это торговый флот». Повторяет без всякой гордости, просто констатируя факт. Мы не жестокие, мы просто стараемся подходить ко всему практично, потому что с таким подходом легче перенести то, что может случиться. Мы уже видели такое. Знаем, как это бывает. Кто-то справа от нее говорит: «А японцы не потопят его корабль, как уже потопили другие?» — «Тем более, — раздается другой голос, — что он перевозит военные припасы? Им это вряд ли понравится. Полагаю, он и будет их первой целью. Пути снабжения обычно стараются перекрыть в первую очередь». И опять же никто не стремится задеть или уколоть. Просто такова жизнь. Но она не слушает. Мыслями она уже где-то далеко, хотя руки и продолжают перебирать ткань. Она снова видит не нас, а свою воображаемую комнату.

Иногда кажется, что она действительно по нему скучает, но в большинстве случаев судить об этом сложно. Как-то раз она заявила, что ее ему скормили. Мы так и не поняли, что она хотела этим сказать — «скормили». Некоторые из нас, местные, те, что из Ван-Найс, слышали о нем; в школе он был звездой футбола. Но это все, что мы знали. В другой раз она рассказала, как ходила в поход в горы у озера Большой Медведь, и рассказала так, что все поняли: это одно из лучших воспоминаний в ее жизни. У всех есть что-то такое — то единственное, чем можно выразить, как сильно нам не хватает мужей, но когда она закончила и ее глаза заблестели от слез, некоторые из нас готовы были поклясться, что она никогда там не была. Подобным образом люди порой пытаются вставить себя в какой-нибудь фильм или журнал, выдавая желаемое за действительное, представляя себя в другой, чужой жизни.

Однажды она сказала, что незадолго до того, как он уехал, у нее случился выкидыш. В другой раз заявила, что хотела бы, чтобы у них был ребенок: тогда по его возвращении их жизнь наконец-то наладилась бы. Она говорит об этом с такой искренностью! Даже когда ее истории не во всем совпадают.

Она говорит, что после работы, когда возвращается в дом свекрови, ее всегда ждет ужин, и они сидят на диване и едят, глядя на две его фотографии: сделанную в одном из старших классов и ту, на которой он в военной форме. Они сидят молча, ни та, ни другая не пытается завести разговор. Это что-то среднее между просмотром фильма и посещением кладбища. Мы спрашиваем, навещает ли она свою родню. Голосом, в котором явственно звучат властные нотки, какого мы никогда не слышали (или, быть может, не замечали), она отвечает, что ее мать очень занята, а отец — важный человек в киноиндустрии. Мы спрашиваем, кто он. Знаем ли мы его? Она чуть заметно, почти лукаво улыбается: «Скажи я вам, дамы, кто он, вы больше бы не посмели так со мной обращаться».

Рональд Рейган, теперь уже капитан Рональд Рейган, получает назначение в Первый кинопроизводственный отдел, расположенный в Калвер-Сити. Он выпускает учебные фильмы для армейской авиации. Одна из его целей — поднять энтузиазм, мобилизовать военные усилия, крепя жертвенную солидарность оставшихся дома. Война — долг каждого. В каком-то смысле все мы солдаты. Для этих целей капитану Рейгану нужны истории о простых, трудолюбивых американцах. Реджинальд Денни, его старый друг и коллега, предлагает «Radioplan Company», где симпатичные молодые девушки натягивают брезент на фюзеляжи миниатюрных самолетов. Утонченные и самые обычные, но не менее чем их братья, возлюбленные, мужья, которые дислоцированы сейчас в Европе, преданные общему делу. Рассказ о них уж наверняка поднимет боевой дух. «Почему бы и нет», — решает капитан Рейган, и договаривается о рекламной статье в журнале «Янки». И когда, ближе к полудню, армейский фотограф, молодой рядовой, является к нам для съемок, мы все сидим немного ровнее, чем обычно, приводя в порядок прически и на всякий случай еще раз подкрашивая губы.

Все, кроме нее.

Она и бровью не ведет. Впрочем, в ее поведении нет ничего необычного. Она даже едва отрывается от работы, пока рядовой расхаживает то тут, то там, прищуриваясь, когда нужно придумать какой-то неожиданный кадр, присаживаясь на корточки и снимая все с различных ракурсов. В то время как мы, словно стебельки на ветру, раскачиваемся справа налево при каждом его движении, она продолжает заниматься своим делом, привинчивая пропеллеры к небольшим фюзеляжам.

Мы никогда не думали о ней как о красавице, не замечали в ней ни чего-то яркого, ни чего-то выдающегося. Да, у нее милое лицо и довольно-таки приятная улыбка, но она не из тех, кого выделишь в толпе или вспомнишь на следующий день.

Рядовой говорит, что нам лучше забыть, что он здесь, не обращать на него внимания. Быть естественными. Он прохаживается вдоль конвейера, снимая нас то так, то эдак. Мы вроде как не должны позировать, но все же исхитряемся поднимать подбородок, слегка повернуться в профиль или даже принять кокетливое выражение. Те из нас, что сидят подальше, тайком на него поглядывают — далеко ли он, запоминая и прокручивая в голове наши уловки и позы. Она же по-прежнему вся в работе. Даже глаз не поднимает. Все привинчивает и привинчивает пропеллеры к фюзеляжам.

А затем происходит нечто странное. Рядовой снимает ее. Раз и еще раз. Он не просто останавливается, но как будто и забывает обо всем на свете. Роняет на пол сумку и ногой отбрасывает ее в сторону; встает на цыпочки, приникает к фотоаппарату и начинает щелкать. Один снимок за другим.

А она по-прежнему — ноль внимания. Трудно сказать, действительно ли она такая рассеянная и держится естественно, но он не останавливается.

Наконец, по прошествии довольно-таки продолжительного времени, он опускает фотоаппарат. Мы все снова приступаем к мысленным репетициям. Он подходит к ней ближе, пытается сказать что-то негромко, но в ангаре так шумно, что если хочешь, чтобы тебя услышали, нужно говорить во весь голос, поэтому мы всегда можем разобрать любой разговор. Он говорит ей, что у него есть кое-какие идеи насчет другого рода фотографий. Говорит, что, на его взгляд, она замечательно держится перед камерой. А затем спрашивает, есть ли у нее свитер. Она отвечает, что есть, он просит надеть его, но она говорит, что у нее работа. «Как насчет продолжить во время ланча?» — предлагает он. Она продолжает привинчивать пропеллеры и поднимает голову, только чтобы ответить: хорошо, мол, если он считает, что так будет лучше. Прекрасно, говорит он и отступает, почти спотыкаясь о сумку, и в этот момент мы все начинаем спрашивать себя: а не сыграли ли с нами шутку?..

Она возвращается на свое место после ланча. В свитере. Она назвала его Щелкуном, когда он уходил, и сказала «конечно», и нам было невдомек, что означает это «конечно», пока он не сказал, что добудет побольше пленки, а затем уж постарается подыскать подходящее место. Но самое примечательное или, скорее, впечатляющее — это то, насколько другой она выглядит по возвращении. Кости как будто окрепли. В походке появилась уверенность. Работающие в ангаре мужчины останавливаются и смотрят ей вслед, как будто привлеченные запахом секса. Теперь у нее лицо уже не маленькой девочки, но уверенной в себе женщины — привлекательной, обольстительной и немного пугающей. Даже когда она садится, впечатление такое, что она все еще стоит, будто немного подросла. Она ничем не дает понять, что уже не одна из нас, но мы сами своей ее больше не воспринимаем.

И, самое чудное, мы все теперь снова и снова пялимся на нее.

Никто бы так и не узнал, что у нее когда-то был муж. С того самого дня, когда она позировала перед фотографом, она больше никогда о нем не вспоминает. Ни словом. Ни о торговом флоте, ни о своем отношении к войне. Нет, ее верность под сомнение никто не ставит. Скорее, может сложиться ощущение, что она и вовсе никогда не выходила замуж. Никогда не была частью семьи или чего-то такого. Просто материализовалась из ниоткуда.

Она говорит нам, что регулярно позирует этому рядовому и что в один из уик-эндов он возил ее на фотосессию в пустыню Мохаве. Заявил, что она очень естественна, и, быть может, ему удастся заинтересовать кого-либо ее портфолио, возможно, она даже сможет этим зарабатывать, а когда в «Yankee Magazine» выйдут ее фотографии, то и вовсе оставит эту паршивую работу. Здесь она делает паузу. Смотрит вниз, в пол, затем вскидывает голову и обводит нас внимательным, изучающим взглядом. На мгновение становится собой прежней.

— Я не хотела сказать, что работа паршивая, — говорит она. — Сами знаете, это просто фигура речи.

Произнеся это, она распрямляется и вновь становится новой собой. Все нормально, отвечаем мы. Но не говорим, что знаем, что она имела в виду именно это.

И тут одна из девушек спрашивает:

— А что думает по этому поводу твой муж?

— Что? — говорит она, и мы не уверены, к чему это «что?» относится: то ли к тому, есть ли у нее все еще муж, то ли к его мнению относительно ее фотосессий.

— Я о съемках. О том, что ты позируешь, пока он отсутствует.

— Я не беспокою его подобного рода вещами, — говорит она. — Не хватало ему еще и моих забот.

Мы знаем, что это означает. Знаем, что она совершенно об этом не думает. Знаем, что не иметь чувства верности и быть неверной — два совершенно разных понятия. Позднее ходили слухи, что муж узнал обо всем, взглянув через плечо сослуживца на фотографию в журнале. Сомнений быть не могло: со снимка на него смотрела жена. Должно быть, он надеялся, что это просто хобби, обычное дело — всякое ведь случается, а вовсе не какой-то ее тайный замысел. Потом, после капитуляции Японии, он вернулся домой в отпуск, ненадолго — вскоре нужно было вновь уходить в плавание, на сей раз в Шанхай. К тому времени его молодая жена уже стала полноценной моделью, использовала новое имя — Мэрилин Монро — и вела переговоры о возможном контракте с кинокомпанией «20th Century Fox Film». Дома его ждал разговор с матерью. Та была отнюдь не в восторге от того, что по выходным и во все свободные часы ее невестка позирует в купальнике для глянцевых журналов и совершенно отказывается от оплаты счетов, объясняя это необходимостью покупать одежду и аксессуары, необходимые для ее теперешней работы. Касательно остального также существует множество версий, но наиболее убедительной выглядит такая: ее новообретенный смысл жизни просто не совпал с его планами. Можно представить такой разговор:

— Ты не та девушка, на которой я женился.

— Та. Просто мне надо было на чем-то сосредоточиться.

— А мужа тебе мало?.. Как ты можешь быть такой стервой?

— Ты уж прости, что я не такая, как твоя бывшая подружка, королева бала.

Похоже, примерно так все и было, потому что мы слышали подобное, в той или иной форме, миллионы раз. Но вот чего мы не можем услышать: что для нее значило — показать себя. Ей всегда казалось, что люди видят ее не такой, какая она есть на самом деле, а тут появляется шанс все изменить! Вскоре после того, как она оставила «Radioplan Company», ее фотографии начали появляться в журналах. Позже она стала мелькать в фильмах.

Забавно, но факт: одна из ее соседок по сборочному цеху, Рита, всегда сомневалась, что девушка с фотографий — именно та, с кем она работала. Мы показываем Рите снимок в журнале. Показываем на ее обычное рабочее место.

— Вот, — говорим мы, кивая. — Она — та самая, которая сидела вот здесь.

Рита щурит глаза, пытаясь вспомнить. Свести все вместе. Наконец качает головой — нет.

— Это не та девушка, — говорит она. — Вы путаете ее с кем-то.

— Нет, — уверяем мы, — да нет же!..

Мы посмеиваемся. Отчасти — над упрямством Риты. Отчасти — из какой-то странной гордости. Большинство из нас вообще-то не одобряют того, что она сделала, особенно учитывая факт, что ее муж рисковал тогда жизнью в южной части Тихого океана. Мы знаем, что шанс приходит и уходит и что бывают подходящие моменты, когда случаем надо пользоваться. Просто все произошло совершенно неожиданно, как гром среди ясного неба, и теперь, оглядываясь назад, уже кажется, что она все время была наготове, ждала того случая, который изменит ее жизнь. Так что время, может быть, оказалось не совсем подходящее, но мы все тихонько за нее болеем. Почему? Потому что, как бы оно ни сложилось, она — там, а мы все еще здесь.

Рита не унимается. Выхватывает журнал у нас из рук, быстро пролистывает. (Странное дело, хотя звуки в ангаре накладываются друг на друга и шепот иногда перерастает в крик, мы слышим шелест страниц, словно некая гигантская птица бьет крыльями у нас над головами.)

— Вот, — говорит Рита, — вот.

И сует журнал нам под нос.

Мы смотрим на фотографию. На ней — она, позирует на пляже. Сидит на фоне отлива, в состоящем из двух частей купальнике, правая рука на топе, словно придерживая его. Она уже не смотрит с тоской, как когда-то, а выглядит жизнерадостной, почти беззаботной. Молодость буквально брызжет из нее. Можно подумать — ее исцелил объектив. Но трагедия всего этого, по крайней мере, с нашей точки зрения, заключается в том, что выглядит она так, будто и вправду верит, что печаль никогда уже не вернется.

— Тут даже имя не то, — говорит Рита. — Совсем другое. Совершенно другой человек.

— О'кей, — говорим мы, — о'кей.

Ни у кого уже нет сил с ней спорить. Но в какой-то степени Рита права.

Это совершенно другой человек.

Примечания

1. Монотипный род деревьев семейства Мальвовые (подсемейство баобабовые), произрастающий, в частности, в Южной Америке. Редкая порода — древесина ее в сухом виде чрезвычайно мягкая и легкая.