Главная / Публикации / А.Х. Бонд. «Мэрилин Монро. Психоанализ ослепительной блондинки»

2 октября 1959 г.

По каким-то причинам Мэрилин хотела сегодня вернуться к разговору о периоде жизни после своего фиаско в Лондоне на съемках фильма «Принц и танцовщица».

— Мы с Артуром уладили свои разногласия, по крайней мере, так казалось, — вспоминала Мэрилин. — Однажды мы возвращались в Нью-Йорк с его фермы в Роксбери, штат Коннектикут, и вдруг с переднего сиденья раздался громкий хохот. Я удивилась, потому что в последнее время он был довольно мрачен.

— Что смешного, Арт? — поинтересовалась я.

— Не могу сказать. Это не очень приятно, — ответил он.

— Ну, давай, Артур! — настаивала я. — Вечно ты со своей деликатностью! Здесь не комиссия по расследованию антиамериканской деятельности. Ради бога, я же твоя жена! Не будь таким ханжой.

Он согласился:

— Хорошо, но потом не говори, что я тебя не предупреждал.

Я ждала, пока он боролся со своим воспитанием. В этом редком случае его совесть проиграла.

— Ты видела это большое коричневое здание, которое мы только что проехали? — спросил он робко.

Я покачала головой. Он продолжил:

— Это самый уродливый архитектурный шедевр, если его можно так назвать, из всех существующих. Корова сделала бы лучше. Я никогда не видел ничего подобного. Оно выглядит как гигантская какашка... Кто ты, думаешь, владеет этим зданием?

— Должно быть, это Йельский университет, — ответила я. Мы оба расхохотались.

Сделав над собой усилие, я сдержала смех и сказала серьезно:

— Мэрилин, дорогая, мы знаем, что вы часто прячетесь от тревожащих вопросов за шутками. Вы очень остроумная, но, похоже, вы пытаетесь не думать о чем-то неприятном, что произошло во время той поездки? Я не могу представить, что вы и ваш муж сидели в машине целых — сколько? два часа? — и не произошло ничего более важного, чем обмен грязными шутками.

— В качестве исключения, доктор Фрейд, — ответила она, — вы правы.

Я не заглотила наживку.

— На самом деле, — призналась она, — мы ссорились большую часть этой поездки.

— Расскажите мне об этом.

— Вжавшись в дверь, он отодвинулся от меня как можно дальше и, надувшись, смотрел в окно. Я знала, что ему необходимо немного тишины, и прикусила свой язык, чтобы не нарушить молчания. Наконец я не могла больше выносить этого и спросила:

— О чем ты думаешь, Артур?

Он выглядел раздраженным и ответил:

— Ничего особенного. — И прижался еще теснее к двери. Его молчание говорило само за себя: «Не беспокой меня, идиотка. Такой глупой блондинке, как ты, никогда не понять то, о чем я думаю».

Слезы побежали по моим щекам. Я попросила Артура:

— Поговори со мной. Пожалуйста. Мне одиноко.

— Ради бога, Мэрилин, ты не можешь занять себя на несколько минут? Подумай о своем следующем фильме. Открой книгу. Полюбуйся пейзажами. Я считаюсь драматургом, а драматург должен иметь моменты одиночества, чтобы он мог поразмышлять.

— Но это все, что у тебя есть, Артур, — моменты одиночества, — возразила я. — Ты никогда не говоришь мне ничего, кроме: «Передай, пожалуйста, соль». Зачем тебе жена, если ты так дорожишь своим уединением?

— Хороший вопрос, — ответил он. — Я не раз задавал его себе в последнее время. Мне нужна жена, которая понимает, что требуется драматургу, а не маленький ребенок, которого необходимо все время держать за руку.

Я возмутилась:

— Ты смеешь говорить это мне, той, кто оплачивает все счета в этом так называемом браке? Я нуждаюсь в том, чтобы ты все время держал мою руку? Почему ты не говорил так, когда я дала тебе сто тысяч долларов на строительство твоего маленького офиса, где ты мог бы уединиться в любой момент. Тебе даже не пришлось просить меня о помощи. Ты лишь сказал тихим печальным голосом, как ты это умеешь: «Я хотел бы иметь достаточно денег, чтобы построить славный маленький офис среди сосен. Тогда я смог бы писать».

Даже после того как ты взял мои деньги и построил самый великолепный офис в штате Коннектикут, ты не начал писать. Почему же, мистер лауреат Пулитцеровской премии? Каждый раз, когда я захожу туда, ты куришь свою вонючую трубку и смотришь в окно. Неудивительно, что ты не зарабатывать деньги!

Он сказал:

— Если бы ты оставила меня в покое и не заставляла все время волноваться о тебе, возможно, я мог бы писать. Защищать бедную Мэрилин от папарацци, следить за тем, чтобы она не приняла слишком много таблеток, утешать после каждого незначительного происшествия в ее жизни, даже если это касается простого вопроса, стоит ей поесть сейчас или позже, отвести ее туда, забрать ее оттуда, позаботиться о том, чтобы ее не обманули продюсеры. Все время Мэрилин, Мэрилин, Мэрилин, я забыл, каково это — быть Артуром Миллером. Я стал мистер Мэрилин Монро! Неудивительно, что я не могу писать.

Она отвлеклась от воспоминаний, чтобы сказать мне:

— Иногда, когда мы злимся, то говорим ужасные вещи. Я все бы отдала, чтобы взять обратно слова, которые сказала тогда. Я знаю Артура, и он никогда не простит меня.

— Что такого непростительного вы могли сказать?

— Я кричала на него, я просто не могла сдержаться: «Я — просто удобный предлог для тебя, чтобы оправдать отсутствие вдохновения. Ты утратил его, Артур Миллер. Признай это. Пьеса «Смерть коммивояжера» была просто случайностью. На самом деле в ней не было ничего особенного. Ты просто записал историю своей семьи. Ты никогда не напишешь ничего сколько-нибудь стоящего, потому что тебе больше нечего сказать. Почему бы тебе не смириться с правдой и не стать продавцом, как твой отец? По крайней мере, ты мог бы заплатить за аренду».

Я была в шоке и спросила Мэрилин:

— И что он сказал?

Она зарыдала.

— Он сказал: «Может быть, ты права». — И, свернувшись калачиком, еще сильнее вжался в дверь автомобиля. Когда я посмотрела на него, то увидела слезы, бежавшие по его щекам. Я ужасно чувствовала себя из-за того, что причинила ему боль, и попыталась его успокоить:

— Ах, Артур, мне так жаль! Прости меня, пожалуйста. Ты же знаешь, на самом деле я так не думаю. Я считаю тебя величайшим драматургом в мире. Просто я хотела разозлить тебя, чтобы ты поговорил со мной. Даже ссориться с тобой лучше, чем жить в этом ужасном молчании.

Он не ответил мне и не произнес ни единого слова за всю оставшуюся часть поездки. На самом деле он больше никогда не разговаривал со мной, даже для того, чтобы сказать: «Передай, пожалуйста, соль». Я боюсь, доктор. Как вы думаете, он собирается оставить меня? Я не вынесу этого.

На самом деле я тоже опасалась, что их брак обречен, но не могла признаться ей в этом, так как меня пугала мысль, что она может убить себя. Но и лгать я не могла, так как понимала, что их брак в большой беде. Не решаясь открыть ей правду, я сказала:

— Все супружеские пары ссорятся, Мэрилин. Будем надеяться, что вы справитесь с этим.