Главная / Публикации / И.В. Беленький. «Мэрилин Монро»

Как писать о Мэрилин

Нельзя сказать, что у нас никто о ней не слышал, притом что не известно практически ничего. Лет двадцать назад был переведен с французского роман не роман, биография не биография Сильвена Ренера. Кроме нее да еще нескольких весьма беспредметных статей, фактически ничего не публиковалось¹. К тому времени, когда книга, которую я предлагаю вниманию читателя, окажется на прилавках, будет переиздан и роман Ренера и издано что-нибудь поновее. И слава Богу! Ведь в 1991 году исполнилось шестьдесят пять лет со дня рождения, а в 1992-м — тридцать лет со дня трагической (и загадочной) гибели этой одной из наиболее популярных актрис мирового кино за всю его историю. В нашей стране ее помнят только в одном фильме, который усилиями нашего же удивительного проката обрел плоское, примитивное название «В джазе только девушки», вместо оригинального жаргонизма «Некоторые любят погорячее». Весь мир между тем знает ее как минимум по десятку ролей.

У Мэрилин особая судьба, и представления о ней зрителей, даже хорошо ее помнящих, весьма сумбурны. Славу ей принесли ее изображения, в том числе и обнаженные, на журнальных обложках и разворотах, но она была не манекенщицей, а фотомоделью. Профессия, ныне вытесненная на периферию вкуса и стиля в средствах массовой информации, в журналы типа «Плэйбоя», либо в альбомы для интересующихся искусством фотографии. Между тем в сороковые и пятидесятые годы фотомодели украшали и наиболее престижные американские журналы общенационального значения — «Тайм», «Лайф», «Лук», «Пэрэйд» и многие другие. Однако эта слава, заставившая руководителей кинобизнеса обратить на Мэрилин самое пристальное внимание и положившая начало ее экранной популярности, впоследствии сослужила актрисе дурную службу. Когда слава была уже обретена, стало необходимо отделять работу в качестве фотомодели от выступлений на экране, ибо изменился общественный — творческий — статус Мэрилин: если киноактер, при всех сложностях его взаимоотношений в те годы с кинобизнесом, оставался, пусть и в известных пределах, художником, личностью, то фотомодель воспринималась (и по сию пору воспринимается) просто как предмет. Ее можно передвинуть, соответствующим образом осветить и сфотографировать. Позируя, женщина фактически уравнивается в правах с вещью. Теперь, что бы Мэрилин ни говорила, какие бы планы на будущее ни строила, в каких бы фильмах ни снималась, к ней относились как к фотомодели, марионетке, а не как к актрисе, требующей внимания и участия. Критики не воспринимали ее всерьез. О ней позволялось писать все, что Бог на душу положит. Так и писали.

Беру с полки книгу (это — второе издание книги Ф.-Л. Гайлса «Норма Джин»), раскрываю наугад и читаю:

«Не успела она выпутаться из перипетий в отношениях с Наташей [Лайтес], как неожиданно образовалась на редкость серьезная дружба с Джоан Кроуфорд. И хотя карьера Кроуфорд вновь клонилась к упадку, в Голливуде ее авторитет был по-прежнему чрезвычайно велик. Отношения Кроуфорд начала, позвонив Мэрилин на студию и пригласив к себе на бранч. Мэрилин трепетала оттого, что ее теперь опекает та, кому она с ранних лет поклонялась, и стала часто бывать у Кроуфорд. У них обнаружился общий интерес к христианской науке, а кроме того, стареющая «королева экрана» стала давать Мэрилин советы относительно нарядов, более того — предложила даже кое-что из собственного гардероба (правда, из этого ничего не вышло, ибо у Кроуфорд размер маленький, а у Мэрилин рост почти 165 см). Незадолго перед первым свиданием с Ди Маджо состоялся еще один бранч, где Кроуфорд, слегка подвыпив, начала приставать к Мэрилин с явно сексуальными намерениями. На этом дружба оборвалась. Мэрилин, хотя и не видела в лесбиянстве ничего дурного, была скорее потрясена, чем оскорблена».

Строго говоря, в этом коктейле из сплетен даже нечего комментировать. Разве что пояснить, что такое бранч (еще не обед, но уже не завтрак: «брэкфэст» плюс «ланч»). А вот еще:

«Женившись на Мэрилин 14 января 1954 года в присутствии судьи Чарлза Пири в городской мэрии Сан-Франциско, Ди Маджо вместе с Мэрилин и в сопровождении репортеров отправился в мотель «Пасо Роблес» [в Калифорнии], где новобрачные и провели первую брачную ночь. Хотя любовниками они были уже много месяцев и репортеры это прекрасно знали, кто-то тем не менее спросил дежурного по этажу, который их регистрировал, возможно заплатив ему за информацию. Да, сказал дежурный, Ди Маджо затребовал номер с двуспальной кроватью. И что дальше? Он хотел также знать, есть ли в номере телевизор. Так родилась еще одна непристойная шутка: кто во время брачной ночи с Мэрилин Монро захочет смотреть телевизор? Ответ: Джозеф Пол Ди Маджо, почти идеальный рыцарь. (Позднее она вполне серьезно и даже сердито жаловалась, что он слишком много времени проводит у телевизора и недостаточно удовлетворяет ее сексуальные потребности.) Непомятой роза не досталась никому» («Джо и Мэрилин» Р. Кана).

Лично меня в этом водопаде ценнейших сведений больше всего привлекла загадочная фраза о непомятой розе. Так может писать только знаток секретнейших документов, от которого ничто не укроется. Впрочем, откровенностью сегодня вряд ли кого удивишь... А вот еще одна книга:

«Лето. Воздух неподвижен. Она прислонилась к дереву; я вижу ее со спины, но она обо мне не подозревает. Ссутулилась, словно от усталости, овладевшей всем телом. Бедром прижалась к стволу, одна нога слегка согнута в колене. В позе — глубокое внутреннее одиночество. Лица я не вижу — оно обращено в поле, но знаю, что глаза ее мечтательно устремлены в пространство. Набросав эти ее очертания, живописец мог бы уже на их основе создать целостный характер. На мгновение она предается мечтам. Пока не повернется, я буду нем. Вот она поворачивается, и очарование исчезает. Смеясь мы входим в дом...» («Мэрилин: незаконченная история» Н. Ростена).

Спору нет, на редкость интимно. И тело, и бедро, и нога, согнутая в колене. Что ж, автор имеет право — сам все видел. Отмечу и тонкое замечание о живописце, и доскональное знание психологии — лица не видит, но, что на нем, знает. Смущает одно: что же это за красивая женщина, на которую можно смотреть только со спины? Стоит ей повернуться к автору лицом — и очарованию конец!

Еще текст (на этот раз из журнальной статьи):

«Мэрилин. Никто не спрашивает, кто это такая. От близорукой, говорящей с придыханием Лорелеи Ли («Джентльмены предпочитают блондинок») до экранного стереотипа разведенной женщины из «Неприкаянных» — Мэрилин Монро везде представала как архетип блондинки, как легенда, наполнявшая вне съемок и собственную ее жизнь. Поклонники следили за ее браками (с великим бейсболистом Джо Ди Маджо, с драматургом Артуром Миллером), умилялись ее желанию иметь ребенка, столь противоречащему ее «звездному» статусу, подчеркивали ее старания стать серьезной актрисой. И все это время под действием пилюль и выпивки она неумолимо скатывалась к той жаркой августовской ночи 1962 года, когда, вцепившись в телефон, она умерла в постели от чрезмерной дозы барбитуратов».

Что здесь привлекает, так это темп. Емкость. Экономность текста. Несколько строк — и никаких вопросов. «Звездный» статус, архетип со стереотипом, два замужества, желание иметь ребенка, пилюли, выпивка, смерть... Но писать в таком темпе — боюсь, не выдержу.

Надо сказать, что количество книг и очерков жизни Мэрилин действительно велико, но, как видим, написаны они весьма специфически. Повторяю, подавляющее большинство авторов не воспринимают ее всерьез, в том числе и те, кто пишет о ней доброжелательно (между прочим, таких не столь уж и много). В ее популярности очевиден аромат скандала вокруг нравственных принципов. При этом двусмысленность — далеко не самое худшее, что ищут (и, конечно же, находят) в ее интервью и выступлениях авторы многих биографий, ибо откуда же еще взяты все эти впечатляющие подробности? Важное обстоятельство, особенно когда речь заходит о читателях, на которых все это рассчитано. Если для зарубежного читателя, испокон веку живущего среди моря журналов и газет самого разного уровня, бульварный стиль (а как еще определить тексты, которые я только что процитировал?) вполне привычен как часть повседневной жизни, то нашего читателя даже сегодня бульварщина обязывает. Коль скоро о человеке принято говорить и писать именно в такой манере, значит, он таков и есть. Другими словами, по старой российской традиции мы сначала смотрим на репутацию, а уж потом на человека. Надо ли доказывать, что это — извращенная логика? Кроме того, по-русски бульварщина и двусмысленности звучат и вовсе ужасающе. Но если всерьез писать о Мэрилин невозможно, а не всерьез — вульгарно, то как же тогда писать о ней? И — главное — что писать? Вот, право, задача...

Кстати, если бульварную манеру газетного очеркиста и репортера еще как-то можно объяснить (скажем, сжатыми сроками подготовки номера, заботами о подписчиках, даже построчными гонорарами), то развязный тон и фактовая вседозволенность иных книжных изданий порой просто поражают. Кем бы ни была героиня книги — актрисой ли, манекенщицей, фотомоделью или еще кем, — только от автора зависит, показать ли ее человеком, вещью, куклой или андрогеном. Почему аббат Прево или Стефан Цвейг могли писать о своих героинях тактично, с уважением и сочувствием? Более того, отсутствие художественности — тоже предмет самого серьезного интереса. Между тем пишущие об актерах даже и не вспоминают о художественности в актерской работе, просто подразумевая ее, а напрасно: скольких актеров это заставило бы критически отнестись к себе. А так — попробуй отдели художественность от нехудожественности! Куда легче даются жизненные и съемочные подробности. Но что с ними делать — вот вопрос. Положим, в жизни профессиональных актрис, вроде Бет Дэйвис или Элизабет Тэйлор, биографические подробности самого тонкого свойства нужны и полезны как материал для будущих ролей, как топливо, как заготовка для тигля, где выплавляется художественный образ. Но что делать, когда речь идет о жизни Мэрилин, ведь она сама по себе образ. Образ времени, среды, общества, их законченный и воплощенный характер. Увидеть его — вот проблема.

Поэтому для пишущего о Мэрилин история ее жизни может быть и увлекательнейшей темой, а может не представлять вообще никакого интереса. Все зависит от того, как посмотреть. Смотрят, понятно, по-разному.

Будь Мэрилин и посейчас жива (а кто решится представить ее себе шестидесятисемилетней?), кому какое было бы дело до того, что ее мать, а еще раньше ее бабка кончили свои дни в сумасшедшем доме? Что с того, что ее дядя, как говорят, застрелился, и тоже на почве душевной неуравновешенности, а кто подлинный отец Мэрилин, до сих пор неизвестно? Когда в середине пятидесятых годов последний из кандидатов в отцы раздумывал над тем, встречаться ли ему со «звездой», которую ему прочат в дочки, даже для купавшегося в сплетнях Голливуда это обстоятельство не представило ни малейшего интереса.

Но Мэрилин умерла, причем при загадочных обстоятельствах, и, как увидим, никто особенно и не способствовал разгадке ребуса, предложенного в первых числах августа 1962 года. Более того, все, кто, имея к тогдашним событиям хоть какое-то отношение, дожил до сего дня, при малейшей попытке что-либо выяснить оказывал прямо-таки бешеное, отчаянное, упорнейшее сопротивление. А это само по себе вызывает — не может не вызвать — вполне законное любопытство, причем уже не столько собственно к загадке смерти, сколько ко всей жизненной истории Мэрилин.

Однако же, если это любопытство и законно, то все же не перелюбопытствовать бы! Ведь если перед расследованием всего, что кажется — с той или иной степенью вероятности — преступлением, небезуспешно водружаются серьезные, иногда непреодолимые препятствия, то что может помешать расследованию биографии? Вот когда практически все может быть пущено в дело: и душевная болезнь матери и бабушки, и самоубийство дяди, и материнское легкомыслие, и отсутствие достоверного отца, и многое-многое другое. Все это относится к той сфере пикантных данных, которые принято называть анкетными, но кто же в анкетах пишет правду? При этом уже вполне естественно и закономерно на авансцене появляется особый тип исследователя — исследившего, испачкавшего этими самыми анкетными данными не одну человеческую жизнь и потому, наверное, называемого американцами mackraker, то есть «разгребателем грязи». С усердием квалифицированного кадровика этот «искусствовед в штатском» перелопачивает горы бумаг, в том числе (и с особым пристрастием) сугубо интимных, выслушивает, вынюхивает, выцеживает, вытрясает, выжимает, вытаскивает, выгребает тонны слухов, талоны сплетен, литры жалоб, кубометры историй, анекдотов и неизмеримую массу прочих в высшей степени авторитетных и достойных внимания источников информации, после чего, приправив все найденное желчью, сарказмом и торжеством посвященного, выставляет это пряное и воздушное блюдо перед жаждущим новостей читателем. Таковы уж правила игры современных легендописателей. В отличие от легенды народной легенде официальной непременно потребны анкетная документация и охочий до новостей читатель.

Но как же все-таки писать о Мэрилин? Все эти разговоры кончаются обычно ничем, как только дело доходит до конкретного человека. Вот он, конкретный человек — Мэрилин. Не глава правительства, не министр, не энтузиаст массовых занятий гимнастикой, как оказывается, даже не актриса. Кроме красоты (как известно, величины относительной) да некоторых необыкновенных жизненных обстоятельств (сегодня способных лишь заставить пожать плечами), у бедняжки Мэрилин, кажется, нет ничего, что можно было бы предъявить Истории в качестве счета, билета в рай. Тогда, спрашивается, зачем, во имя чего вызывать из тьмы небытия призрак женщины, о которой в наш практический век и сказать-то вроде нечего, кроме бессмертной сентенции: «Она прекрасна, спора нет, но... ведь она только ест, спит, гуляет, чарует всех нас своей красотой — и более ничего»?

Да, если исключить не очень содержательные роли в не очень содержательных фильмах (числом в тридцать), кажется, и действительно «более ничего». Что ж, право, делать? У каждого своя судьба. Не придумывать же за нее подвиги на государственной или иной ниве! Некоторые, кстати, так и поступают помимо профессии придумывают себе общественные занятия — кто публично занимается производственной гимнастикой, кто покровительствует животным, кто — индейцам. И еще неизвестно, что останется от подобной деятельности спустя десятилетия — к примеру, роли, сыгранные в кино, или физические упражнения под музыку.

Что же до моей героини, то и сегодня, спустя тридцать лет после гибели, красавица Мэрилин отнюдь не забыта: ее изображения опять на календарях, на журнальных полосах, на аукционах, на фотовыставках, на обложках новых книг — она вновь «чарует всех нас своей красотой»! Но главное — ее фильмы на экранах, на видеокассетах. Те самые не очень содержательные фильмы, в которых ей пришлось играть не очень содержательные роли. Вот об этой загадке писать, наверное, и придется.

Красота Мэрилин вызывает в памяти фразу из одного письма XVIII столетия, где автор делится впечатлениями о ее литературной предшественнице и двойнице — Манон Леско: «Девушка была до того хороша, что могла бы восстановить в мире язычество». По мне, в этой фразе важна не только красота Манон, но и то, а быть может, даже и прежде всего то, что и создатель Манон, аббат Прево, и его критик, автор письма, явно не против «восстановить в мире язычество», во всяком случае, такое, какое позволило бы им (да и всем нам) в полной мере оценить красоту девушек, подобных Манон и Мэрилин. Напомню еще, что чеховский доктор Астров, произнесший ту самую сентенцию о красавице, которая только и делает, что ест, спит, гуляет и чарует, был совсем не против воздать ее красоте должное, и, право, не его вина, что у него ничего не получилось! Если есть желание, перечтите «Дядю Ваню», а что до меня, то я намерен далее доказать, что женская красота не только приятна, но и полезна, ибо не знаю уж, спасет ли она мир, но судить о нравах тех, кто ею пользуется к собственной выгоде, безусловно, позволит.

Теперь два слова о светских безумствах. Это раньше их так называли, например в прошлом столетии. Сегодня это попросту скандалы на всевозможных светских приемах, суаре, раутах, вечеринках с коктейлями, кинофестивалях, «Проках», конкурсах красоты и прочих мероприятиях, куда съезжается элита. Говорю об этом, потому что имя Мэрилин практически от всего этого неотделимо. Так вот эти нынешние скандалы (прежние безумства) теперь принято включать в популярную, или массовую, культуру — понятие, обретшее у нас необыкновенно изысканные термины, напоминающие шаманские заклинания: поп-культ, масс-культ. Понятие это среди прочего включает в себя частную жизнь, превратившуюся в общественное достояние, существование за прозрачной стеной, вопреки замятинской фантазии, не теряющей своей прозрачности даже в самые интимные моменты; кухонные и коридорные конфликты, транслированные по радио и телевидению, размноженные в миллионах экземпляров газет и журналов, доставленные в каждую семью по подписке, чрезвычайно зрелищные и драматичные. Это не те безумства, которыми, как в двадцатые годы, можно было бы кого-нибудь шокировать («эпатировать») — кого-то, якобы стремящегося к скромной и укромной жизни. Все это давно в прошлом. Сегодняшнему потребителю, на которого все и рассчитывается, стыдно за свою скромность и неизвестность. Его культура суть жизнь на площади, у всех на виду. Это — приобщение масс к миру «избранных», приобщение «избранных» к вкусам «толпы».

Итак, о чем же предстоит говорить? О вкусах и привычках знаменитого когда-то бейсболиста. Об интимных подробностях в его отношениях с женой — с Мэрилин. Об обстоятельствах их помолвки, свадьбы, первой брачной ночи, затем о семейных скандалах, ссорах, рукоприкладстве, наконец о бракоразводном процессе. Потом еще раз о том же самом, но уже в отношении знаменитого драматурга. Вот, стало быть, каковы темы моего дальнейшего повествования! Спрашивается, а где же здесь искусство?

В традиционном смысле его, конечно, тут немного... Прямо сказать, даже и совсем нет. Но — положа руку на сердце — кино и искусство-то нетрадиционное! Как-то забылось, провалилось в дискуссионную трещину то немаловажное обстоятельство, что кинематограф никак, ни при каких условиях не может быть причтен к «изящным искусствам». И это — тоже его специфика! Не только опыты со временем и пространством, с горизонтальным и вертикальным монтажом, динамическими квадратами, типами синхронизации, «монтажом аттракционов», дистанционным монтажом и проч. и проч.! Нет, но еще и специфическая аура исполнителя. Это только проклятое племя киноведов вспоминает о фильме по фамилии поставившего его режиссера — потребитель запоминает актера, и он прав. Ибо в актере — основная человеческая идея, вложенная в фильм, каким бы пустым, бесцветным и бесталанным этот фильм ни казался. Фильм (а с ним и весь кинематограф) суть медиум межчеловеческого общения, контакта между обычным, конкретным человеком и его инвариантом, моделью, образцом, типом. Обнаружив, что созданный промышленным путем, на заводе (киностудии), фильм — это не только произведение искусства (когда он — произведение искусства), но и товар, требующий рекламы и подчиняющийся законам спроса и предложения, мы забыли о контактности кино, об общении зрителя с экраном, о возникновении ЗАЭКРАНА (как Зазеркалья), где экранный образ сливается с конкретным человеком. Возникает человек-легенда, человек-миф. Его нет, этого человека, он — продукт воображения, но не частного, не индивидуального, а коллективного. Коллективного сознательного. Как и любой миф, такой человек — тоже миф, выдумка, но выдумка во плоти. Именно так возник миф о Супермэне (потом — о Батмэне), Джеймсе Бонде, Рэмбо. Из этого ряда — и Мэрилин. Она — миф, выдумка, фантазия; как таковой ее не существовало — у нее другое имя и другая фамилия (впрочем, какова ее настоящая фамилия, даже сейчас не ясно). Но она — и миф, легенда, былина. Она — воплощение коллективной грёзы, ибо коллективное греженье — тоже своего рода акт народного (массового) творчества, особого вида фольклор.

Не забыть еще и загадочную смерть. Это уж и вовсе детектив, достойный пера Хэммета и Чэндлера, катастрофа если и уступающая гибели Джона Фицджералда Кеннеди, то разве лишь значительностью жертвы, но никак не масштабом, не количеством втянутых в нее людей. Тут есть все, что требуется для настоящего политического детектива: сокрытие фактов, смерть одних свидетелей, давление на других, подкуп третьих, кража и подделка документов, уничтожение и выкуп улик, анонимные осведомители, подслушивание разговоров и т.д. и т.п. И это тоже — часть легенды Мэрилин, ее мифа, мифа о ней. А стало быть, имеет самое непосредственное отношение к кинематографу, к искусству экрана, которое никак нельзя назвать изящным.

Примечания

1. Могу еще порекомендовать читателю главу, посвященную Мэрилин Монро, в книге М. Туровской «Герои "безгеройного времени"» (М., «Искусство», 1971).